Белый верх – темный низ

«Не в деньгах счастье».

«С милым и в шалаше рай».

«Не имей сто рублей, а имей сто друзей».

Мама учила меня использовать пословицы и поговорки. И крылатые выражения. Особенно в сочинениях.

В пословицах и поговорках отложилась народная мудрость, накопленная веками (так и в школе нам говорили). Пословицы в сочинениях могут служить доказательством какой-нибудь точки зрения: вот как по этому поводу высказался народ! А крылатые выражения — это украшения речи. Если использовать крылатые выражения, речь будет красивой, развитой:

Плывет лебедушкой…

Дышать полной грудью…

Необъятные просторы Родины…

Очи с поволокой…

Широкая душа…

Бескрайние поля…

Знать народную мудрость было столь же необходимо, как и иметь правильные желания. Но народ иногда считал так, а иногда — иначе.

Мама довольно часто употребляла такое крылатое выражение: «Он пускает деньги на ветер» (чаще всего почему-то «он»).

Или еще вот такое: «Ему лишь бы сорить деньгами» (тут почему-то тоже фигурировало лицо мужского рода).

Еще мама говорила: «Надо считать каждую копейку».

И «копейка рубль бережет».

Но я не помню, чтобы мама когда-нибудь говорила: «мы живем бедно», «мы бедные».

Она говорила: «Нет денег».

Видимо, потому что к «бедности» не было однозначного отношения. Вокруг нее вообще существовала некоторая путаница.

Бедные были до революции.

Бедные и богатые.

Богатые (в этом никто не сомневался) были плохими людьми. Раз богатый — значит, плохой.

Раньше все было исключительно у богатых. У них были дворцы и наряды, драгоценности, слуги. У них были заводы и фабрики, они владели землей и недрами (полезными ископаемыми). А у бедных не было ничего. Богатые угнетали бедных — заставляли много работать. Люди трудились без отдыха с утра до вечера, иногда — по ночам, а им даже на хлеб не хватало. Если они и ели хлеб, то исключительно черный (в лучшем случае — серый). А белый они позволить себе не могли. У бедных детей вся одежда была в заплатках, у них не было зимней обуви, им никогда не покупали игрушек…

Все изменилось после Великой Октябрьской социалистической революции.

Слово «социалистическая» надо писать с маленькой буквы, потому что некоторые хорошие страны уже стали на путь правильного развития, такого же, как у нас, и в них тоже произошли социалистические революции. А вот слово «Октябрьская» надо писать с большой буквы. Наша революция произошла в октябре (правда, «по старому стилю»), и это ее отличительная особенность. Ну и, конечно, с большой буквы надо писать «Великая» — это первое слово в названии.

Великая Октябрьская социалистическая революция покончила с несправедливостью. Народ сверг своих угнетателей. У них отобрали земли, заводы, дворцы и недра — и все отдали рабочим, трудящемуся народу. Как именно это произошло, можно было узнать из книг. Малыши могли узнать об этом из сказок «Приключения Чиполлино» и «Три толстяка». (Я хотела быть Суок — цирковой танцовщицей-девочкой из сказки «Три толстяка». Суок была как разведчица. В замке трех толстяков ей пришлось изображать заводную куклу.) А для детей постарше была толстая книга «Таня-революционерка» и другие такие же интересные книги.

И когда богатых (то есть плохих) не стало, остались только… хорошие.

А если у этих «хороших» «нет денег»?..

Вот тут и могла пригодиться та народная мудрость, которая утверждала, что «не в деньгах счастье».

А счастье, конечно, было. О нем каждый день пели по радио такие звенящие, бодрые, оптимистичные песни:

…А если подумать, то бедность — это вовсе не плохо. Даже наоборот.

И «народные сказки» (они наряду с пословицами и поговорками тоже являлись воплощением народной мудрости), и сказки передовых для своего времени сказочников Шарля Перро («Золушка», «Кот в сапогах») и Виктора Гюго («Козетта», устная версия в изложении мамы, версия диафильма), и вся советская детская литература, в задачу которой входило формировать новое поколение строителей коммунизма, убеждали меня: бедность — это что-то вроде особой волшебной метки.

Если ты бедный, то непременно хороший.

Это еще и залог прекрасных событий в будущем.

И поскольку я знала, что «слово не должно расходиться с делом» (это тоже народная мудрость), мне пришла в голову мысль: если у мамы так часто «нет денег» (на что-то такое, что казалось мне важным), то пусть я тогда буду по-настоящему бедной. И буду жить с этим чувством — тихо страдая в душе, но ничем не выдавая страданий.

И пусть каждый встречный, взглянув на меня, думает с тихой печалью: «Какая бедная девочка!»

Для решения этой задачи подходили подручные средства в виде рваных колготок. (Почему-то колготки — даже не синтетические, а простые, «в резиночку» — ужасно рвались!) Правда, мне не хватило смелости использовать для создания нужного образа дырки. Но мне и не нужно было, чтобы встречные говорили: «Вот какая неряха!» У них должно было вырываться: «Как же бедно! Но зато… чисто». Поэтому дырки я зашивала. Важно, как зашивала: крепким швом «через край» — черными, белыми, красными нитками, то есть очень далекими от «родного» цвета колготок. В результате колготки были покрыты толстыми разноцветными неправильными «рубцами» — на них, как говорится в народе, места живого не было. И натягивала я их с чувством внутреннего удовлетворения: кто бы мог теперь усомниться, что «мы очень бедны», если моя одежда «в заплатах». И кто бы мог усомниться в моем духовном родстве с Козеттой!

Пару месяцев я последовательно воплощала этот план в жизнь. Но — без видимого результата. Во взглядах встречных почему-то не было сильно выраженного сочувствия и интереса. И мой энтузиазм стал как-то увядать.

А потом наступило лето, и колготки на время «вышли из употребления». Летом идея «показательной бедности» незаметно сошла на нет. И я к ней уже не вернулась — по крайней мере, в виде показательных швов на колготках.

К тому же у меня появилась новая головная боль под названием «тренировочный костюм».

Тренировочные костюмы были «новым явлением». В 1967-м, когда я пошла в школу, никаких тренировочных костюмов еще и в помине не было. Появились они (прямо как нарочно), когда я ввинтилась в ранний подростковый возраст. А в этом возрасте мир резко меняет свои очертания. Он вдруг начинает делиться на две неравные части — девчоночий и мальчишеский. Мальчишеский мир интригующий, притягивает как магнит (хотя причины этого притяжения тебе пока неясны). Но он закрытый. И ты ищешь способ туда проникнуть. Самый простой вариант — какой-нибудь старший брат. А если брат не старший, а младший, то он тебе не помощник. Тогда тебе нужно стать как мальчишка: освоить мальчишеские повадки, мальчишеские умения, мальчишеские игры.

Тренировочный костюм необычайно подходил для решения этих задач. Он был «практичного» темно-синего или черного цвета и состоял из простой майки с длинным рукавом и тряпичных штанов (собственно, они-то и назывались «трениками»). Мне особенно нравились широкие резиночки на запястьях и щиколотках.

В тренировочном костюме, безусловно, было что-то «мальчишеское». Женские брюки тогда еще не считались «приличной одеждой». Женщина в брюках была карикатурным образом. Я помню одну такую картинку в журнале «Крокодил»: там была нарисована пара в брюках-клеш и с длинными волосами — как отличить девушку от парня, если смотреть со спины? Ха-ха-ха!

Какие после этого могут быть брюки?

А тут вполне «допустимые» с моральной точки зрения тренировочные штаны. Это ж какая свобода движений!

Нет, в таких выражениях я, конечно, не думала. Я просто думала, что человек в тренировочном костюме больше похож на мальчишку, чем человек, у которого такого костюма нет. Я представляла, как положу в задний карман штанов маленький складной ножик и спичечный коробок. Научусь разводить костер и лазить по деревьям. А еще плевать сквозь зубы и свистеть. И тогда они не посмеют не признать меня за «своего»…

Наверное, можно довольно точно определить источники, на основе которых я конструировала образ «девчушки с мальчишеским характером». Эти источники по преимуществу были литературными. И многие — довоенными. В них увлекательно описывалось, как мальчишки лазили по деревьям и разоряли гнезда (они лазили за птичьими яйцами). И носили в карманах рогатки. Лазанье по деревьям и стрельба из рогатки символизировали «вольную жизнь» и «удаль».

Но я не желала рассматривать разорение гнезд и расстрел воробьев в качестве составляющих мальчишеского образа. И если уж начистоту, то я никогда не видела, как лазят по деревьям. Рядом с домом, в который мы переехали из коммунальной квартиры, росли четыре старые кривоватые яблони. Но как по ним можно лазить? Забрался на нижнюю ветку, прижался к стволу — и сидишь…

Но зачем придираться к мелочам? Да и кто бы это стал делать? Мой папа работал тогда в школе-интернате, то есть с утра до вечера, а иногда и по ночам. Моя мама, воспитатель детского сада, по ночам не трудилась, но все равно работала очень много и иногда в две смены, то есть тоже с утра до вечера. И они не имели возможности вникать в такие детали.

Иными словами, мне нужен был тренировочный костюм — просто ужасно нужен.

К лету тренировочные костюмы были уже почти у всех. Так мне по крайней мере казалось. В пионерский лагерь все взяли с собой тренировочные костюмы.

А у меня его не было…

Тем летом я поехала в «папин» лагерь. Обычно я ездила в «мамин» лагерь. А в этот — единственный — раз меня послали в один лагерь с папой. Папа работал воспитателем в первом (самом старшем) отряде. Пересекались мы с ним, прямо скажем, не часто. Так что меня воспитывали пионерская организация, тетенька из кружка «Живой уголок», дяденька из кружка, где выпиливали лобзиком из фанеры, и пять очень вредных девочек, с которыми нас поселили в одной палате. Но чаще всего я, как Буратино, воспитывалась сама.

Посреди смены я получила посылку. От мамы. Это само по себе уже было событием: до того я ни от кого даже писем не получала. А уж посылок тем более. Я забежала в палату — а там на кровати ящик. Я над ним повозилась, крышка как-то открылась — и… первое, что я увидела, были те самые резиночки. Они приветливо выглядывали из-под пакета с конфетками и были веселенького розового цвета. Резиночки! Это он! Желанный мой, тренировочный! Я разворошила посылку — костюм лежал на самом дне. Я не могла поверить случившемуся счастью. Я решила, что сразу надену костюм. Почему я должна откладывать? До обеда еще полчаса. Я успею в нем погулять. Любимый мой, тренировочный!

Я была легкой от счастья, я едва касалась земли. Я обошла вокруг корпуса, обошла маленький домик, где был «Живой уголок», и свернула в аллею, обсаженную кустами желтой акации.

По дорожке, усыпанной гравием, мне навстречу шел папа. Мы с ним, как я уже говорила, редко пересекались. Но если уж пересекались, то радовались друг другу. А сейчас, взглянув на меня, папа изменился в лице и скомандовал: «Быстро в отряд — и переодеться! С ума сошла — в пижаме разгуливать!»

Мир дрогнул и тут же утратил праздничную легкость…

И кто же это пошел на такой ужасный обман — приделал к пижаме резиночки, которые по всем правилам принадлежали тренировочному костюму?..

…Осенью мне купили «нормальный» тренировочный костюм.

Пары месяцев не прошло, как у него растянулся ворот, а штаны на коленках обвисли.

Мама, как ни странно, не возражала против тренировочного костюма, хотя он явно соответствовал «моде». А мама не раз говорила: «Нечего гнаться за модой!» С точки зрения мамы, мода была врагом — и экономной жизни, и чего-то еще (возможно, ее личным врагом).

Но тренировочный костюм, видимо, отвечал маминым представлениям о правильной одежде.

Одежда должна быть:

а) практичной;

б) гигиеничной.

А «идет» она человеку или «не идет», воспринималось как сопутствующее обстоятельство.

Что такое практичная одежда? Это значит: немаркая, прочная и по размеру немного больше, чем надо (то есть «с запасом»). Поэтому: в начале учебного года школьное платье всегда намного длиннее, чем нужно (даже притом что его «подогнули» — естественно, не отрезая ни сантиметра). И пальто при покупке должно на тебе немножко болтаться. И цвет у него должен быть соответствующим.

Школьная форма была воплощением практичности: коричневое платье, а поверх него — черный фартук. Бабушка называла фартук исключительно «передником» (передняя часть одежды — это и защита платья, и его украшение). Фартук покупался отдельно и стоил дешевле платья. В школьной форме еще и последовательно реализовывался принцип заменяемости отдельных элементов: накладной воротничок, накладные манжеты. На рукава, чтобы не протирались в локтях, надеваются черные сатиновые нарукавники.

Что значит «гигиеничность», объяснить сложнее. Это что-то такое, что не вредит здоровью. Зимнее пальто гигиеничнее шубы. Почему? Шуба тяжелее. Значит, стесняет движения в большей степени, чем пальто. А ребенку, сказал Макаренко, нужно двигаться как можно больше. В том числе и зимой. И доктор Спок так сказал.

(Этот американский доктор каким-то образом умудрился внедрить свою совершенно американскую книгу в наши советские семьи во время непродолжительной хрущевской оттепели. И авторитет его не пострадал даже во время холодной войны.)

К тому же шуба дороже. Она, конечно, медленнее изнашивается. Но ребенок ведь быстро растет. А пальто можно перелицевать. Вот кто-то там перелицевал свое пальто (то есть, попросту говоря, вывернул наизнанку и заново сшил все части), и оно стало как новое…

Но иногда возникали проблемы, когда практичность и гигиеничность вступали в жесткую схватку. Взять, к примеру, резиновые сапоги.

Резиновые сапоги появились на свет несколько позже меня. Что означают слова «в мире не существует резиновых сапог»? Это значит, что ты носишь ботинки с галошами. Галоши из толстой черной резины с байковой обшивкой внутри надевались на ботинки или на валенки и главным их назначением было противодействовать одной из самых распространенных опасностей, грозившей в то время детям, — «промочить ноги». Мама ужасно боялась, что мы с братом промочим ноги. Мамину точку зрения разделяло подавляющее большинство других мам. Но мама не просто боялась, что «ребенок промочит ноги». Ее страх можно было легко отнести к «нервной почве». Поэтому я и мой брат почти всегда носили ботинки с галошами — после дождя, во время дождя и если дождь только ожидается.

По радио часто передавали песенку «Купила мама Леше отличные галоши» — о том, как Леша в новых галошах отправился на прогулку, встретил там «босую» кошку и так сильно ее пожалел, что подарил ей свои галоши: «галоши настоящие, красивые, блестящие»(муз. А. Островского, сл. З. Петровой). Считалось, что это юмор и все должны помирать со смеху от Лешиного поведения. Но я уже тогда подозревала, что Леша совершил этот поступок не в силу детской наивности (граничащей с идиотизмом), а с целью избавиться от своих «красивых» галош. Потому что ничего «отличного» в галошах (кроме рифмы «Леше — галоши») не было и быть не могло. А что плохого в галошах, можно было понять только вдруг оказавшись на улице в ботинках без галош. В первый момент казалось, что ноги твои вот-вот оторвутся от земли и ты взлетишь. Ботинки без галош были чудесно, восхитительно легкими. Но чаще тебе приходилось испытывать двойственное чувство: галоши были так устроены, что одна из них время от времени слетала — почему-то только одна. Такому поведению галоши пытались препятствовать — в носок подкладывали ватку или бумажку, но она все равно слетала. И вот одна нога твоя вдруг оказывается поразительно легкой, а вторая по-прежнему волочится, как в колодке.

Если бы неудобства, связанные с галошами, этим исчерпывались! Но галоши еще и оказывались причиной семейных раздоров.

Воскресенье. Папа в кои-то веки дома. И мы всей семьей собираемся ехать гулять в парк Сокольники. Мама, естественно, считает, что дети должны быть в галошах: начало апреля, земля сырая, ботинки сразу промокнут.

Мы выходим на улицу.

Папа окидывает нас взглядом и спрашивает с отвращением:

— Что это за уродство?

Он имеет в виду галоши. Папа очень чувствителен к эстетическим проявлениям жизни.

Мама хмурится и говорит про лужи и мокрые ноги.

— Какие лужи? — взвивается папа. — На улице солнце! А в парке — дорожки. Нормальные люди ходят без всяких галош.

— Ты считаешь, что дети во время прогулки должны ходить по дорожкам?.. — возражает упрямая мама.

На прогулке дети должны активно двигаться. Нельзя заставлять их думать о том, что они могут испачкаться или наступят в лужу. Такую возможность нужно просто предусмотреть. Об этом мама читала в книге доктора Спока. И разве не папа подарил маме эту книгу? Но если доктора Спока мало, то Макаренко тоже…

Но папа нечувствителен к подобным аргументам:

— Будут ходить как люди. И не будут лезь в грязь. А ну, снимайте галоши!

И как воспринимать подобное освобождение от галош? Понятно ведь, что за него придется чем-то платить. И уже вполне ощутимы и мамино напряжение, и папино недовольство. Семейный выход как-то сразу не задается…

Вот как бытие способно определять сознание. Как оно влияет на семейные отношения.

И вдруг появляются… резиновые сапоги!

Они не слетали с ног. Они были гораздо легче. Риск промочить ноги в луже они сводили к нулю (если, конечно, не лезть в очень глубокую лужу, когда вода заливается в сапоги через край). И они, наверное, были более эстетичными. Так по крайней мере казалось.

Но мама долгое время была настроена против резиновых сапог. Резина на босу ногу — это так негигиенично! Резиновые сапоги вызывают у детей ревматизм. (То же самое говорили потом о кедах.)

Кто, где, когда видел детей в резиновых сапогах на босу ногу?! И откуда известны последствия использования сапог?

Ну ладно… если только в шерстяных носках и со стельками…

Это «только» означало настоящую гардеробную революцию! Конечно, в носках и со стельками. Долой ботинки с галошами!

Резиновые сапоги, скажу я вам, это важнейшее человеческое изобретение. И наглядное доказательство технического прогресса.