Чернокнижник

Было начало короткого северного лета 1718 года. Россия изнемогала, уже два десятилетия ведя тяжелую, хотя и победоносную теперь Северную войну, которая во всем остальном мире называлась войной за испанское наследство. То было время, когда царь Петр I пробивал очередную дыру в санитарном кордоне, которым «схизматическое» государство московитов было предусмотрительно обнесено благонамеренными католическими соседями. Но окрыленного победами царя заносило и на юг, в результате таких авантюр Россия теряла и то, что приобрела еще до шведской войны. Люди, деньги — все уходило в небытие с пугающей быстротой…

Волны холодного Белого моря плескались о низкий берег Жижигина острова, лежащего в пяти верстах от полуострова Летнего наволока, который делит между собой Онежскую и Двинскую губы. Безлесный Жижигин остров имеет три версты длиной и похож на карте на диковинного морского зверя, повернутого носом к горлу Белого моря. На нем есть пресноводное озерко.

Архангельские зверопромышленники высадились на острове на дневку. Но не успели они вытащить лодки, как увидели идущего к ним истощенного человека. Охотники удивились, потому что сюда трудники Соловецкого монастыря ездили на сенокос обычно месяцем позднее. После разговора с неизвестным мужиком выяснилась драматическая история.

Крестьянин с Терского (Северного) берега Белого моря, из селения Великие Юрики, Степан Лодья решил от нужды податься на юг, ближе к Архангельску. С ним были его жена Василиса и их восьмилетний сынишка Гавриил. Однако ветер отогнал лодку на запад, она разбилась у острова, при этом погибло все имущество и сами они еле выбрались. Уже несколько дней семья голодала на Жижигине, хорошо, что вода была. Степан привел к промышленникам своих домашних. Мальчишка оказался на удивление крепким и рослым для своих лет, а вот жена Лодьи была совсем истощена невзгодами.

Промышленники отвезли потерпевших кораблекрушение в Архангельск и передали на иждивение городским властям.

Архангельск — это город на болотах, протянувшийся длинной полосой вдоль Северной Двины. Подвалов тут нет, потому что их зальет. Когда выходишь из дому, первое, что приковывает взгляд, — бескрайняя серая лента неторопливой реки. Северная Двина. Она и дала жизнь городу, когда на закате своего правления царь Иван Грозный, поняв, что завоевание балтийского окна в Европу не свершилось при его жизни, решил обустроить ход через заднюю дверь.

Люди на севере были нужны, поэтому следовало проявить заботу. Снисходя к бедственному положению крестьянина, архангельский воевода выделил землю на постройку дома в селении на Летнем берегу, близ двинского устья, и малую толику на обзаведение хозяйством, о чем в архиве осталась грамота. Крестьянин тут же принялся за обустройство, с топором он, как северянин, дружил. Семья ему помогала, как могла. Вскоре вырос неказистый, но прочный домишко.

К сожалению, жена Лодьи отчего-то постоянно грустила и, устав от невзгод, недолго прожила в новом доме. Тогда Степан женился на местной уроженке, которая, правду сказать, не очень любила пасынка.

Судя по отзыву губного старосты, дошедшему до потомков, в дальнейшем Лодья оказался оборотистым промышленником и храбрым мореходом — недаром он прежде обитал на Терском берегу, всегда связанном с морским промыслом. Довольно быстро он обжился здесь и, арендовав лодку, стал ходить на рыбалку. С ним же плавал и его сын, парнишка не по годам крепкий и ловкий. Они не раз уходили из Белого в студеное Баренцево море, все дальше и дальше, неизменно возвращаясь с богатой добычей. Соседи с некоторой завистью посмеивались:

— Будто ворожит тебе кто, Степан!

— У нас, у Лодий, глаз вострой! — отсмеивался он. — Да и сынок баский растет, глазастой!

Уже давно была у них и своя промысловая лодка, а несколько лет спустя, хваткий ко всему новому, Степан Лодья построил первый на Белом море гукер, быстроходное и маневренное мелкосидящее двухмачтовое рыбацкое судно, какие издавна мастерили голландцы. Гукер он назвал «Святой Гавриил», в честь небесного покровителя, по которому было дано имя и его первенцу. На гукере он ходил к Мурманску, северному берегу Кольского полуострова и в Норвегию. Сын у Степана оказался очень способным, легко освоил норвежский язык и выступал переводчиком при торговых сделках отца с потомками викингов.

Однажды гукер Лодьи пришел с грузом шкур и пеньки в городок Варангерботн, лежащий в глубине Варангерфьорда, чей зев открыт прямо на полуостров Рыбачий. Неслучайно городок и фьорд носили это имя, исстари народ там обитал мореходный, суровый и разбойный, хотя нынче местные купцы вроде бы твердо стояли на честной торговле. Русские промышленники удачно совершили сделку и по доброму обычаю решили обмыть ее в местном кабаке. Пятнадцатилетнему Гавриилу, хотя и выглядевшему на пару лет старше, поручили охранять судно, в то время как его отец и остальные отправились отмечать свой успех.

Однако не все местные жители занимались честной торговлей. Неприкаянной молодежи частенько не хватало денег на выпивку и девок. И вот кто-то в такой компании шалопаев, уже подогретых спиртным, вспомнил, что в эту ночь на русском гукере будет только один поморский паренек.

Как раз этим вечером старый певец, наследник скальдов грозной эпохи викингов, пел им ту часть Королевской саги, в которой повествовалось о могучем Торире Собаке, о его плавании к богатым землям какого-то короля на реке Вине — так называли в ту пору Северную Двину. Викинг славно пограбил в святилищах бьярмов, которые не были славянами — в ту пору эту землю заселяли финские, пермские племена, чья кровь течет теперь в светловолосых поморах. Однако их король узнал о грабителях и ринулся за ними в погоню. И храбрые викинги Торира бросились наутек, теряя добычу. Они успели вскочить на корабли и уйти в Белое море. Только тогда они почувствовали себя в безопасности. Но и здесь с ними случилось что-то, унесшее жизни многих людей Торира, тем не менее вернувшегося домой с богатой добычей…

Шалопаи вообразили себя достойными своих грозных предков. К сожалению, они забыли о второй части мрачной саги… Вооружившись топорами и подбадривая друг друга, они вшестером сели в лодку и в темноте погребли на тусклый свет фонаря на борту русского суденышка. Вот они без шума причалили и, крадучись, поднялись на борт гукера. Самый храбрый из них, подняв топор, блеснувший в лунном свете, проник в рубку, где русский недотепа читал какую-то книжку — кажется, «Математику» Магницкого…

Больше этих молодцев никто не видел. Местные власти, которые наскоро расследовали дело, решили в конце концов, что исчезнувшие шалопаи попали в мощное отливное течение, которое вынесло их лодчонку прямо на скалы… Во всяком случае, именно на камнях у отвесной стены фьорда была найдена пара сломанных шлюпочных весел — все, что осталось от лодки и ее незадачливых пассажиров. Высказывания некоторых обывателей о том, что русский паренек мог справиться в одиночку с полудюжиной здоровенных молодцев не самых мирных занятий, вызывали саркастическую ухмылку у большинства варангерботнов. Правда, кто-то из припозднившихся гуляк слышал на русском судне рычание и утверждал, что это был медвежий рев. Но ни медведя, ни даже обычной собаки при осмотре не обнаружилось.

Пару месяцев спустя, когда гукер Лодьи давно уже был в Архангельске, море выбросило на прибрежные камни выцветшую тряпку — кусок штанины, в которой запутались два обломка берцовой кости взрослого мужчины. По мнению опытного охотника, видевшего ее, толстая кость была, точно спичка, перекушена зубами крупного хищника. Кто был обладатель той ноги, так и не узнали, но морская вода обычно уничтожает человеческие останки несколько месяцев, так что он погиб не слишком давно. Во всяком случае, буйные викинги в Варангерботне больше не предпринимали попыток ограбить русских мореходов.

Позднее, через пару лет, во времена ли еще Екатерины I или уже Петра II, холодный сиверко занес в Белое море английский корабль, шедший в полярные моря. Близ Соловков с ним и повстречался гукер Лодьи.

Путь в Белое море, в Архангельск, был проторен английским штурманом Ричардом Ченслером во времена Иоанна IV Грозного, искавшего связи с заморскими странами. Некоторое время спустя, после прибытия иноземного корабля на Северную Двину, два других таких же судна были найдены замерзшими у Кольского побережья, и весь их экипаж во главе с начальником той самой экспедиции, Хью Уиллоби, представлял собой мерзлые трупы. Никто не скажет за давностью лет, что помешало англичанам разобрать судно на дрова и продержаться какое-то время в живых, обогреваясь у костров? Почему они умерли, если у них была теплая одежда и запасы еды? Среди зимы их обнаружили оленеводы, о чем и донесли русскому начальству.

С другой стороны, можно поставить вопрос и по-иному: кто помог мореплавателю Ченслеру достигнуть живым русских поселений и не разделить печальную судьбу его компаньонов по торговой экспедиции? Просторы Севера всегда были полны тайн, неразрешимых из-за их отдаленности и безлюдья…

И вот теперь иноземное торговое судно вынесло почти к самым опасным берегам Соловков. Мореплаватели обрадовались встреченным промышленникам и пытались с ними говорить, но те не знали языка, равно как не было толмача и у англичан. К счастью, отец вспомнил давно подмеченный талант сына и кликнул его:

— Гаврюшка, ну-ка, попробуй, поболтай с иноземцами!

Смышленый Гавриил и здесь сумел выручить отца — послушав речь иноземцев, убедился, что она похожа чем-то на норвежскую — оба языка германские, — и вскоре сам кое-как заговорил на их наречии. Он с пятого на десятое перевел им советы старшего Лодьи, как дойти в Архангельск и выйти обратно через узкое горло Белого моря.

— И в кого ты такой, Гаврюшка, в папаню, поди! — льстивым голосом говорила мачеха, наливая в миску щи и умильно глядя на отца, от которого узнала эту историю.

— Да нет, не в меня — ведь Гаврюшка у меня приемыш! — отвечал отец. — Нашли-то его у погоста, говорить еще не умел, Василиса, жена, была бездетная, так взяли к себе. А кто его настоящий батька — Бог ведает!

После той встречи с аглицкими мореманами парень загрустил и не раз выражал вслух желание выучиться всяким наукам и повидать дальние страны. Но отец знал только работу, промысел, и никуда сына учиться не посылал. Спасибо, что соседский дьячок несколько лет тому назад выучил мальчишку хоть грамоте и арифметике.

Лодья-старший был человек рисковый, своего старался не упустить. И хотя везло ему, не раз команда попадала в тяжелое положение, иногда по случайности, а нередко из-за того, что хозяин стремился как можно полнее использовать промысловое время. И вот однажды поздней осенью их затерло льдами на ладье близ голого каменистого островка. Быстро подступившие льдины, пригнанные голомянным ветром, отрезали все пути. Промышленники сразу поняли, что везение закончилось. Обычно во время вынужденной зимовки во льдах люди гибли из-за холода, голода и цинги. Тогда в поминовение о них дома ставили памятные кресты, на которых были вырезаны имена тех, кто не вернулся в родное село.

Вот и в эту зиму в семьях ушедших в море промышленников воцарились тревога и печаль.

Решиться идти на матерый берег пешком по морскому льду мог только человек, не боявшийся умереть в ледяной трещине, которые раскрывались при любом движении льдов, точно голодная пасть, поджидающая жертву. Не страшившийся застрять перед непроходимой полыньей или заблудиться и замерзнуть в снежной заверти. Такие люди редки. Не было отчаянных и среди пропавших в этот раз добытчиков: все они — обычные поморские мужики.

Однако произошло чудо: еще до Рождества люди Лодьи вышли на родной берег из самого сердца снежной заверти. К спасшимся неведомым образом поморам односельчане сразу пристали с расспросами. И выяснилось, что тем бесстрашным, который таки вывел всех этих людей к берегу, оказался молодой Гавриил Лодья. Как только льды обступили их, он сразу все понял и сказал:

— Двум смертям не бывать, а на зимовке нам встречи с косой гостьей не миновать! Еды мало, друг друга глодать станем! Пойдем навстречу судьбе сами!

И, увлеченные его даром убеждения, сделав снегоступы из досок, поморы пошли безропотно за ним на верную смерть, в ледяную пустыню. Продуктов не могло хватить и на половину дороги, но они двинулись. Точно звериным чутьем, молодой Лодья находил путь среди трещин и торосов, иногда уходя вперед, затем возвращаясь и ведя всех дальше, в обход бескрайних полыней. Вначале для переправы тащили с собой малый челнок, но потом сил не стало, и его бросили. Ночевали в снегу, сбившись в кучу и зарывшись в сугробы возле вздыбленных торосов. Еда закончилась на полдороге, вскоре началась метель, затрещал лед. Тут все поняли, что пришел конец. Но молодого Лодью никто не упрекал: конец один, и отчего его встречать, сидючи на месте, без борьбы?

Гавриил ушел в метель, казалось, навсегда. Но через несколько часов он возник из снежной заверти, с нечеловеческой силой волоча тушу громадного тюленя, сверху частью объеденную.

Промышленники ринулись к убоине, стали срезать сырое мясо, воняющее рыбой, и пожирать его. Так он спас всех от голода. Гавриил сказал, что убил тюленя в полынье, и пока шел, отрезал куски и ел. При виде такой сверхъестественной удачи и силы промышленники стали украдкой креститься.

Но зоркий Степан Лодья один приметил, что, уходя, сын не взял промысловой рогатины. Да и тюлень был не ножом покромсан, а загрызен и объеден каким-то зверем. А здесь, на льду, такой зверь мог быть только один — белый медведь. И он, не сожрав половины туши, добычу добром не отдаст… Не дрался же Гавриил за тюленя с медведем?

Так и продвигались они дальше, и еще пару раз ходил молодой Лодья на охоту и неизменно приволакивал добычу. И вел их иногда сквозь злую метель-заверть, когда «матка» — поморский компас, бешено вращал стрелку, показывая зенит и надир вместо севера и юга; вел без ошибки, нечеловеческим чутьем. Пока, наконец, не показались им береговые валы и не выбрались они на твердую землю.

Когда вышли к людям, один Гавриил, вероятно, по выносливой молодости сохранял здоровый вид — остальные его спутники были сильно истощены и обморожены. Но все до одного промышленники добрались живыми — и никто не отрицал в том единоличной заслуги молодого Лодьи. Только почему-то после этого похода спасшиеся замолкали, когда при них называли имя их спасителя. Они никогда более с ним не общались, и ничего о нем не говорили, и на уста их точно накладывался замок, когда этих людей спрашивали об их чудесном вызволении из ледяного плена. И даже сторонние люди замечали, что и отец-Лодья стал как-то отчужденно относиться к своему сыну.

Именно тогда, видя, что в родных краях жизни уже не будет и все станут впредь на него коситься, молодой Лодья и задумал отправиться на учебу в Москву. Он каким-то неведомым путем получил паспорт в воеводской канцелярии, собрал немудреные вещички и двинулся в первопрестольную вслед за рыбным караваном, ушедшим накануне. Домой он более не возвращался.