Синдром Клинтона. Моральный ущерб

Привыкшая к магии аудитория была погружена в еще более чуткую тишину, чем в былые времена. Заканчивалась последняя в этом году и последняя во веки веков лекция профессора Берга, преподавателя социологии. Шестидесятилетний старик вчера объявил о своем решении покинуть пост декана кафедры, отказаться от преподавания и уйти из университета вовсе и навсегда. Это решение он ничем не объяснял, а спрашивать у него о причинах никто не решался. Сказать, что решение об отставке было встречено с удивлением, означало издевательским образом погрешить против истины, поскольку такое заявление Берга не могло вызвать у студентов и преподавателей ничего, кроме потрясения. На лекции этого профессора ходили как в молельный дом, хотя, конечно, ни в одном молельном доме услышать столько шокирующих откровений было нельзя. Всякий предел предполагает существование чего-то за ним, раз так, то ни о каком пределе не может идти речи, и это было единственное правило доктора социологических наук Берга во время занятий. Он не заглядывал во время лекции в план-конспект — кажется, у него вообще не было никаких записей. Авторитет этого ученого человека достиг той высоты, когда требовать с него план-конспект для занятий со студентами выглядело по меньшей мере нелепостью. Читал он лекции куда интереснее, чем если бы давал материал в том виде, в котором тот предлагался инстанциями куда более высшими, чем ректорат университета. «Почему бы нам с вами не записать эту фразу умственного калеки Карнеги, пока студент Горшков пытается что-то найти меж больших пальцев ног студентки Максимовой?» — на самом деле последняя часть фразы не звучала, она всего лишь предполагалась, но все понимали это безошибочно, поскольку вместо того, чтобы писать фразу «умственного калеки Карнеги», студенты разворачивались и смотрели на задний ряд, украшенный лицами названных студентов. Очки Берга, словно прибор для прицеливания, инфракрасным лучом блуждал по залу, и точка упора этого луча была всем видна всякий раз, когда взгляд останавливался на ком-то, хотя бы и случайно.

Слушать его было интересно, не слушать граничило с моветоном, на лекции Берга приходили даже те, кто не считал социологию значимым для будущей карьеры предметом. Собственно, от самой социологии здесь было мало. Лекции Берга были жизненными. Профессору хватало единственного взгляда на аудиторию, ему достаточно было один раз выстрелить навскидку своим очкастым бластером, чтобы понять, к чьей жизни из сотни имеющихся в зале будет применима сегодняшняя тема. Старик профессор сканировал своим взглядом лица и безошибочно распознавал в одинаково преданно смотрящих на него глазах присутствующих и будущего демагога, гадкого мальчика, покупающего сканворды «777» только из-за того, что там всегда можно найти фото полураздетой девицы, и переживающую от совпадения времени наступления месячных с временем назначенного еще на прошлой неделе свидания будущей бизнес-леди. И он начинал рассказывать тему, щуря свои невозмутимые маленькие глазки за стеклами узких очков для чтения, и он, как и всегда, не договаривал последних фраз. Он говорил, и аудитория каким-то особым чутьем угадывала, о ком нынче идет речь. Это умение шутить, произнося серьезные вещи, это мастерское владение русским языком и взгляды рентгенолога должны были, казалось бы, опустошать его аудиторию, сводить ее к присутствию лишь тайных, еще не выявленных эротоманов и просто старательных учеников, блестяще понимающих тему, но совершенно не разбирающихся в сарказме и подтексте. Но именно эта острота, риск оказаться просвеченным и разобранным на молекулы, забивала зал, когда в нем читал Берг.

Невероятно редко встречаются заикающиеся женщины, в то время как найти заикающегося мужчину столь же нетрудное дело, как встретить лысого и при этом совершенно здорового мужчину, а вот встретить совершенно здоровую и лысую женщину представляется фантастическим явлением. Руководствуясь теми же житейскими наблюдениями, можно сделать вывод о сведении к нулю равновеликой возможности услышать на лекции заводящий студенток и восторгающий студентов здоровый юмор шестидесятилетнего преподавателя и научные мотивы при эстрадном выступлении сатирика. Но Берг, вопреки установленным природой правилам, сочетал в себе и то и другое. При этом он был лыс и едва заметно заикался. Можно было сказать, что он был «совершенно лыс», но это будет противоречить правилам русской речи. Лысый человек не может быть лысым совершенно или лысым недостаточно, ибо лысина предусматривает категорическое отсутствие растительности на голове. Быть чуть-чуть лысым — это все равно что быть чуть-чуть беременной, а потому стоит, верно, опустить усиливающие эффект описания и сказать о профессоре просто, как сказал бы криминалист экспертной лаборатории ГУВД Москвы. Игорь Оттович Берг был мужчиной небольшого роста, с маленькими внимательными глазами, никогда не растягивающимися в улыбке губами, чувственными музыкальными пальцами и такой блестящей головой, что в мощи сияния его мозга можно было даже не сомневаться.

Но сегодня деятельность Берга заканчивалась. Поговаривали, что старик решил все оставить и уехать. Одни говорили — рубить бабло в Оксфорд. Вторые интимно шептали, что Берг на старости лет решил закосить под дауншифтера и смыться в деревню («к земле привыкает», — говорили острословы, благо было у кого учиться). Оставшиеся ничего не предполагали и ни о чем не шептались. Они пытались смириться с утратой, скорбя и стоически дожидаясь появления того, кто придет на место Берга. Было ясно, что замена будет неравнозначной. Это как на поле вместо Роберто Карлоса вывести Онопко. Не мог найти себе места в университете только один человек. Тихон Куртеев, узнав о скором убытии профессора Берга, ликовал и уже дважды — ибо уже дважды объявлялось о завтрашней отставке — откупоривал советское шампанское. Но в первый раз он напился совершенно напрасно, поскольку известие об увольнении сообщила Раиса Петровна Березина (в девичестве — уже три раза — Поцелкина). А доверять ей было так же глупо, как глупо доверять сплетнику. Но невероятие новости перешибло легкое недоверие к источнику информации, и Тихон купил четыре бутылки и вечером стал стрелять в потолок, стараясь угодить непременно в люстру. Поутру, уже в университете, выяснилось, что деньги потрачены зря. Берг только объявил о своем предстоящем уходе, дабы решение не выглядело необдуманным. Новость расползлась по вузу, и Тихон занял выжидательную позицию. Через две недели Берг сам объявил, что «завтрашняя лекция» — последняя. Куртеев не выдержал и снова стал стрелять пробками в потолок. И вот сегодня, сидя и пытаясь угадать, что испытывает человек, сорок лет отдавший науке и теперь странно ее покидающий, Тихон ерзал на месте, нервно двигая руками так, словно в ладонях у него было мыло.

Тихон Куртеев оканчивал последний курс университета по специальности «социолог». Обучение не причиняло бы столько мук, если бы с третьего курса его группу не повел Берг. Все люди делятся на тех, кто способен поделить мир, и на тех, кто в этом мире делится. Эти двое, Куртеев и Берг, не могли существовать в одном пространственно-временном континууме, как Пушкин и Дантес, Ленин и Романов, Ватикан и Браун. Точек соприкосновения у них множество, но все они оголены, и потому каждое прикосновение сопровождается острой болью. Берг считал Тихона необучаемым студентом, Тихон считал профессора клиническим идиотом. Но если мнение Берга о студенте было исчерпывающим и не подлежащим обжалованию, то Тихон в душе все же уважал Берга, ну и завидовал невероятно молодому старику. Но как бы то ни было, глубокими и темными ночами, когда голова Тихона была свободна от мыслей о соитиях и вине, он думал о Берге. Образ лысого старика профессора, от одного взгляда на которого глаза девочек становились блестящими, как вынутые из рассола маслины, приходил после 00.00 и начинал мучить Тихона. И в каждом из этих виртуальных споров он с досадой ощущал себя поверженным, низложенным. Не найдя чем ответить Бергу на лекции, он ночью лежал, курил и придумывал достойный ответ, который можно было бы несколькими часами ранее произнести и тем сразить Берга наповал. При этом Куртеева совершенно не занимало то, что ответ уже запоздал, а шутки профессора никогда не повторяются. И все же, думал он, хорошо было бы вот так ввернуть… чтобы он от неожиданности даже очки поправил… Ночные размышления всякий раз заканчивались тем, что ближе к 01.00 становилось ясно — мести не состояться вовсе. И радость от убытия из университета старика окрылила Тихона и оживила.

Он знал социологию лучше всех на курсе. И досаднее всего было то, что не его глубокие познания в области гуманитарной науки стали причиной придирок к нему Берга. Куртеев так хорошо знал социологию, потому что редко когда сдавал предмет ненавистному профессору с первого раза. Обычно с третьего, а то и с четвертого. Берг словно сосал из него силы, упиваясь глупостью ученика и питаясь его молодой кровью. Оттого, верно, и не старел. Когда приходила пора зачетов, Тихон тускнел на глазах. Он знал, чем закончится сессия: неделей пересдачи. Сообразив это после первой же сессии на четвертом курсе, он стал учить социологию. Но Берг словно не замечал, что познания Куртеева глубоки и куда обширнее познаний его сокурсников. Казалось, Берг вычислил в толпе студентов одного, на ком можно оттянуться по полной программе. И чем явственнее приближались госы, тем сквернее чувствовал себя Тихон.

Все у него складывалось прекрасно. Он встречался с красивой девушкой двадцати двух лет, умной, независимой, споткнувшейся всего один раз — и на Тихоне. О женитьбе речи пока не заходило, да и не было в том нужды: пока их вполне устраивали две-три встречи в неделю. Крупная, крепко стоящая на ногах компания приняла его в свою дружескую (как было сказано на собеседовании) семью, обеспечив достойной зарплатой и коммунальными удобствами. После получения диплома зарплата должна была удвоиться. А это открывало широкие перспективы. Должность «конфликтолог, специалист по корпоративным отношениям» исключала какую-либо конкуренцию и подсидку со стороны пышущих завистью коллег. Куртеев как конфликтолог был в компании один, а потому сама по себе вероятность появления доносов на него в виде многих страниц огнедышащей прозы была исключена. Приметили его в «Регион-билдинг» год назад, приметили и сразу предложили место, приняв осваивать традиции солидной компании в качестве стажера вплоть до окончания университета. Уже было говорено, что контракт с ним будет заключен, что место — его, и если бы не Берг, то есть не единственная причина, из-за которой его с недоумением могут спросить в компании: «А чего это ты с первого раза гос не сдаешь по тому предмету, по которому у нас работаешь?», все было бы просто прекрасно.

Этот диссонанс приятного и неприятного вселял ужас в мужественную душу Тихона Куртеева. Он ждал государственного экзамена по социологии, дрожа от надежды и помня высказывания дружков о том, что преподаватели-стервятники, безжалостно терзавшие студентов несколько лет, на выпускных, как правило, превращаются в душек. У них-де статистика, и с них тоже могут спросить, чему они учили студентов, если те после нескольких лет учебы даже экзамены сдать не в состоянии. Куртеев соглашался с этим, формальная логика была для него близка, он знал ее на «отлично», но чем ближе были госы, тем крепче было его убеждение в том, что формальная логика тут ни при чем. Он просто трусит и старательно, необоснованно верит в небывальщину. Это мнение подкреплялось всякий раз, когда он вспоминал Берга: лысая, блестящая голова, очки, взгляд как у орла, сухие губы — разве это портрет человека, который готов превратиться в душку?

И теперь вот это неожиданное известие: госэкзамен по социологии принимать будет не Берг.

Выдержав паузу, чтобы не казаться бестактным, Куртеев кашлянул и спросил с заднего ряда аудитории, будто откуда-то с потолка, с вершины горы, на которую Сизиф катает туда-сюда валуны:

— Профессор, а это правда, что вы уходите?

Со стороны вопрос казался, конечно, воплем отчаяния.

— Нет, студент Куртеев, я н-не ухожу… — Убедившись в том, что в глазах Тихона появилась мертвая муть, Берг закончил: — Я выхожу в отставку. Уходить мне пока еще рано.

Этой же ночью Тихон придумает достойный ответ на реплику профессора: «Вас о чем ни спроси, вы все о смерти» — но это будет ночью. Сейчас же, сыграв желваками, он почувствовал, как внутрь пробирается знакомое чувство — злоба.

— Тогда, быть может, совет напоследок? — Тихону подумалось, что отказать в этой ситуации профессору будет негоже.

— Хорошая идея.

— У меня есть знакомый, — соврал Куртеев. — Он работает в одной крупной компании специалистом по корпоративным отношениям. Он много знает о своей компании и теперь пытается вывести универсальную формулу, которой пользуются те, для борьбы с которыми он поставлен на должность. Я хотел бы послушать, что вы думаете на сей счет.

Берг сошел с кафедры. Подтянул брючины и уселся на край стола первого ряда. Некоторые считают, что это случалось чаще разумного. Берг позволял себе чересчур демократические выходки. Сесть на стол, за которым кто-то сидит, означает неуважение — так думалось Куртееву; сесть профессору на стол своего ученика означает исключительное доверие — так полагал Берг. Нет, эти двое не могли находиться не только рядом, но и на одной планете.

Как бы то ни было, лица двух студенток зарделись от удовольствия. Впрочем, тому виной могла быть и «Арманимания», которой профессор пользовался с постоянностью маньяка.

— В одной стране лежала туша слона, — сказал профессор, скидывая пиджак и перекидывая его через руку. — Шакал принялся поедать тушу. Он прогрыз дырку и п-пролез внутрь. Сидя внутри туши, он продолжал есть мясо. А тем временем шкура высохла, покоробилась и дыра, через которую шакал проник внутрь, закрылась.

— Профессор, боюсь, что вы меня…

— Я вас правильно понял, студент Куртеев. Передайте своему знакомому, что, если он не научится слушать, ему не вывести никакой формулы. — Берг опустил взгляд и без зазрения совести посмотрел на двух студенток. Яд Армани уже проник в аккуратные головки и стал опускаться ниже, ниже… и по их дрожащим ресницам было понятно, что он вот-вот достигнет дна понимания. Он всегда вел себя таким образом, отчего по университету бродили кривотолки. В вузах для преподавателей существуют три запретные темы. Две оставшиеся: критика коллег в присутствии студентов и алкоголизм. Кривотолки бродили по институту, но никому ни разу не удалось застукать Берга на месте преступления. По этой причине сложилось мнение, что он строго следует этому правилу. — Мимо проходил человек из касты барабанщиков. Он шел на церемонию изгнания демонов. В руках барабанщик держал… что?

— Кларнет? — предположил Куртеев.

— П-правильно, барабан, — похвалил Берг. — Шакал, сидевший в туше слона, услышал барабанный бой и спрашивает: «Кто идет?» — «Я барабанщик, иду на церемонию изгнания демонов». — «А что ты получишь за участие в церемонии?» — спрашивает шакал. «Мне дадут деньги и еще какие-нибудь подарки», — отвечает барабанщик. «Тебе исключительно повезло, что ты пришел сюда, — сказал ему шакал, — я охраняю здесь свое сокровище. Если ты хочешь его получить, ты должен выбить дно у б-барабана, наполнить его водой и полить ею тушу слона». Барабанщик выбил дно у барабана, наполнил его водой и принялся носить воду и поливать высохшую тушу.

— Простите мою дерзость, профессор, — воспользовавшись тем, что Берг дотянулся до скамьи, на которой сидели окончательно отравленные и готовые ко всему студентки, взял бутылку спрайта и приложил к губам, Куртеев криво улыбнулся, — рассказ о мертвом слоне, несомненно, захватывающий, но я вас спрашивал об универсальной формуле врагов конфликтолога.

— А шакал изнутри втирал воду в шкуру мордой, — закрутив крышку и поставив бутылку на место, почти коснувшись плечом лица одной из студенток, ответил ему Берг. — Наконец шкура размягчилась, шакал выпрыгнул наружу и убежал. А барабанщик все поливал и поливал тушу водой. Потом он заглянул внутрь, но никакого божества в туше не было, а было только множество червей. Взял он свой сломанный барабан и вернулся домой. Через несколько дней пошел сильный дождь и туша поплыла, увлекаемая потоком. На туше сидела стая ворон. Т-тушу снесло в реку, она поплыла вниз по течению, и ее вынесло в открытое море, а вороны все продолжали клевать падаль. В конце концов туша полностью сгнила и опустилась на дно, где ее дожрали рыбы. Вороны огляделись вокруг, но нигде не увидели ни одного дерева. И прежде чем они смогли долететь до суши, они выбились из сил, крылья отказались им служить, и все вороны погибли в море… Лекция закончена, друзья. И я не буду давать вам задания для самостоятельной п-подготовки, поскольку делать это уже не вправе. — Он подумал и добавил: — Ваше общество было для меня приятным или, по крайней мере, не обременительным. Желаю вам всем быть в хороших отношениях с господом богом. Прощайте.