Достоевский (и еврейский вопрос в России)

По поводу антисемитизма Федора Михайловича.

Частенько я встречал в литературе упоминание об антисемитизме Достоевского. Иногда это делалось вскользь, как бы стесняясь обвинить явно большого писателя в грехе, который в русских культурных кругах воспринимался как нечто подобное рукосуйству. Пообщавшись с подобными грешниками, другой, не менее знаменитый, русский писатель — Лев Николаевич — предпочитал и даже рекомендовал мыть руки. Я уже не говорю о еврейской литературе, в которой грехи антисемитов клеймились и выставлялись на всеобщее обозрение. Особенно если она, эта литература, заражена другой, не менее распространенной болезнью — национализмом. Так вот, внимательно перечитав мартовский дневник Ф. М. Достоевского за 1877 год (главу II «Еврейский вопрос»), я пришел к непростому выводу, что так называемый «антисемитизм» Федора Михайловича есть результат сильного преувеличения.

И вообще, что это мы придумали, взяли за правило: стоит кому нас покритиковать как нацию (скажем так, даже резко покритиковать и несправедливо) — давай сразу обвинять критика в антисемитизме! Вот если вы скажете, что генерал Макашов — антисемит, тут я спорить не буду. Мог бы еще кое-что добавить, но очень неуютно у нас в судебном присутствии.

Нет, давайте сначала разберемся, господа хорошие. А уж потом будем отметки проставлять и наклейки клеить. Вот если бы сказали, что Федор Михайлович русский патриот, даже и не русский избранно, а славянский (пусть панславянский), и чуть пережимает, перегибает палку со своим патриотизмом, тогда да, стоит задуматься. Впрочем, задуматься всегда не грех. Я даже могу признать, что Федор Михайлович не очень любил евреев. Хотя жестко критиковать — вовсе и не значит не любить. Мы нередко наших детей не то что критикуем, но и, случается, порем. И, вместе с тем, только их-то мы и любим по-настоящему.

Но одно дело любить или не любить. Другое дело — третировать, подвергать общественному остракизму, лишать прав, а то и просто преследовать под надуманными предлогами. Было ли это в России, столь любимой ее великим писателем? Было. А было ли это в главных творениях Достоевского, прославивших и автора, и страну? Полагаю, не было.

Что касается критиков Ф. М. Достоевского за его антисемитизм, то им ответил сам писатель в уже упоминаемом эссе «Еврейский вопрос». В первых же строках своего памфлета, или эссе (назовите, как вам больше нравится), автор называет три миллиона граждан-евреев «сынами России», что уже немало говорит о его взглядах. Правда, мои оппоненты скажут, что это всего лишь слова, но и слово «жид», применение которого подверглось критике, тоже всего лишь слово, исторически со времен Пушкина и Гоголя вошедшее в русскую литературу. За много лет до Федора Михайловича, в его времена, да и много позже, мы это слово не раз встречаем в литературе. Плохое слово. Оно, однако, вовсе не говорит о том, что автор ненавидит жидов как племя.

Ф.М., будучи человеком глубоко верующим, хотя и не религиозным, понимающим веру по-своему, призывает «образованных», «высших евреев» не бравировать своей цивилизованностью и не забывать свою сорокавековую историю и не «отступаться от Иеговы». Для него еврей без Бога немыслим (своего Бога, Иеговы), так же, как немыслим православный без Христа.

Он совершенно четко и недвусмысленно дал ответ своим оппонентам: «В сердце моем ненависти (к евреям — М. П.) не было никогда». Достоевский сам заявляет, что если и применял слова «жид», «жидовщина», «жидовское «царство», то эти понятия применялись исключительно для характеристики века, то есть как понятия исторические.

Достоевский считает обвинение в антисемитизме «тяжким обвинением», тяжким грехом, который не хочет брать на себя.

Ф. М. отвечает своим оппонентам-обвинителям может быть и несколько запальчиво, но четко и по существу. Со многими его доводами нельзя не согласиться.

«…В мотивах нашего разъединения с евреем виновен, может быть, и не один русский народ, и что скопились эти мотивы, конечно, с обеих сторон…»

Для Ф. М. всякий еврей, выступающий против имперской панславянской политики, используя при этом политические средства, непременно жид. Это не забитый, нищий местечковый еврей и даже не богатый образованец, живущий в Москве или Питере, а английский аристократ, имеющий еврейские испанские корни (лорд Биконсфилд). Здесь Достоевский скорее дремучий патриот, чем ненавистник евреев. Что греха таить, многие из образованных евреев-атеистов в своем домашнем кругу (и в прошлом, и ныне), усматривая в ком-то из евреев вопиющие недостатки и даже откровенные гнусности, не раз именовали такого в порыве негодования жидом. Деление иудеев в соответствии с их достоинствами и явными недостатками на евреев и жидов — классификация далеко не лучшая и не самая достойная, однако достаточно распространенная.

Достоевский не может «вполне поверить крикам евреев, что уж так они забиты, замучены и принижены». Что ж, это верно, но какой же это антисемитизм?

По Достоевскому, три миллиона евреев «терпели в свободном выборе местожительства», но в это время 23 миллиона русских терпели от крепостного права, и им было не лучше. Достоевский — жесткий и бескомпромиссный противник и того и другого, о чем заявляет недвусмысленно.

Может быть, Ф. М. чуть пережимает, когда в порыве полемики, отстаивая свою точку зрения (оправдываясь при этом), цитирует бульварные дурацкие измышления ряда газет о том, что евреи прибрали к рукам освобожденных от рабства негров в Америке и чуть не сгубили водкой бедных литовцев. Как будто, не будь евреев, то неграм или литовцам было бы легче. А делает он это для того, чтобы одернуть чересчур ретивых оппонентов: «ребята, не стоните так и не поднимайте «гвалт» — у самих рыльце в пушку».

Не надо забывать, что Достоевский не только великий писатель, но и профессиональный полемист-журналист. Думаю, Достоевский прав, когда говорит, что «нет в нашем простонародье предвзятой, априорной, тупой, религиозной… ненависти к еврею», не обижают «в казармах еврея как еврея, как жида, за веру, за обычай».

И то верно, что предвзятое отношение к евреям всегда приходило сверху как выражение ошибочной государственной политики. Вот ныне изменилась политика, и можем говорить об антисемитизме как о случае исключительном. А из 5 % тех думцев, кои известное письмо написали, большая часть — просто дуболомы, а кто-то явный пациент клиники им. Кащенко. И тут еще одно интересное «открытие» (наблюдение). Для Достоевского жид ассоциируется с верой и обычаем еврея. Во времена, когда родился термин «жид», еврея главным образом отличали от массы в тех странах, где он обитал, вера и обычай. И то и другое было замкнуто, таинственно, неизвестно, так как было в гетто, и в сознание масс внедрялось либо экономической и социальной политикой, либо намеками и догадками борзописцев. Однако главный огонь критиков сосредоточивался не на оскорбительном слове «жид» и даже не чрезмерных «воплях и стонах» о несправедливости властей. Все это опровергается его гениальным предвидением: «Окончательное слово человечества об этом великом племени еще впереди» (до этого слова оставалось 70 лет — времени принятия декларации ООН о создании государства евреев, их национального очага).

Главный огонь критиков нацелен на те взгляды Ф.М., где он определяет и классифицирует негативные национальные черты. Как будто таких черт нет (критики полагали, что национальное не может быть негативным)?

Попробуем разобраться и в этом. Главное, на что обращает внимание Достоевский и что он воспринимает как отрицательную черту нации, — это, по его определению, «Status in Statu» (государство в государстве). Что это такое? «Признаки эти отчужденность и отчудимость на степени религиозного догмата, неслиянность, вера в то, что существует в мире лишь одна народная личность — еврей, а другие хоть и есть, но все равно надо считать, что как бы их и не существовало».^[2]

Что касается замкнутости религии и ее культов, то, скорее всего, 130 лет назад это присутствовало в большей мере, чем сейчас, и у автора были основания это отметить. Его второе обвинение в эгоцентризме, скорее всего, вкусовое ощущение литератора. Здесь нет даже намека на антисемитизм. Если Ф. М. и приводит цитату^[3] в подтверждение теории «Status in Statu», то неизвестно, откуда он ее взял. Она, скорее всего, носит библейский характер, явно не вызывает положительных эмоций и, скорее всего, принадлежит религиозному ортодоксу, которого и след в истории уже пропал.

Достоевский против того, чтобы «приписывать (придуманному им — М. П.) Status in Statu одним лишь гонениям и чувству самосохранения». И, конечно, это его право. Он придумал определение. И лучше других знает границы его существования. Я также не усматриваю ничего предосудительного в том, что он не может представить себе еврея без Бога и образованных евреев безбожниками. В его времена, по-видимому, так и было. Даже образованный еврей не мог себе позволить выйти из общины (вспомните пример Б. Спинозы), а община обязывала.

Нельзя отказать Ф. М. и в глубокой проницательности в оценке того, что ждет мир от образованных евреев: «Бог знает, чего ждет мир от евреев образованных». Образование часто толкает человека к поиску общественной правды и справедливости. Евреи здесь не исключение. Просто многовековые гонения, их менталитет и религия обостряют это желание у евреев.

Ф. М. Достоевский присоединяется к расхожему мнению в среде коренного населения о безжалостности евреев, об эксплуатации коренного населения, об использовании евреями местных законов к своей выгоде. Он видит в организации труда евреев что-то неправильное. Он негативно относится к накоплению чужого труда и превращению его в капитал.

Скорее всего, это верно. Но Достоевский признает, что это присуще не только одним лишь евреям. Да и какой в этом антисемитизм, не пойму. По Достоевскому, идея накопительства — это жидовство. Мне трудно понять, почему он применяет такой термин. Исторически это можно объяснить тем, что евреи, будучи преследуемы в средние века (да и позднее) во всей Европе, часто, перемещаясь не по своей воле и теряя при этом кров и имущество, были вынуждены большую часть имущества превращать в золото и драгоценные камни, которые могли быстро стать оборотным капиталом на новом месте. Такой подход к имущественному накоплению родился в те времена, когда в быту и литературе понятия «еврей» и «жид» зачастую объединялись в единое целое. Однако я не усматриваю в такой оценке труда евреев и способа их имущественного накопления антисемитизма писателя. И об этом лучше всего говорит сам Достоевский.

На обвинение оппонентов в том, что «при всяком удобном случае будто бы я жестоко нападаю» (на евреев, — М. П.), в «презрении к жидовскому племени», он со всей определенностью говорит: нет. «Нет, против этой очевидности я восстану, да и сам факт оспариваю». Напротив, он именно говорит и пишет, что «все, что требует гуманность и справедливость, все, что требует человечность и христианский закон, — все это должно быть сделано для евреев».

Однако, я отлично понимал, что это только первый подход к теме, первый набросок. Сама значимость «фигуры» Достоевского слишком глубока и серьезна. К этому вопросу придется еще вернуться. Я никогда еще не страшился так, как в этот раз, — вернувшись к теме: «Достоевский и еврейский вопрос в России». Ведь с еврейским вопросом в России все обстоит весьма благополучно. Проще говоря, нет такого вопроса!

Не могу объяснить причину возврата к теме, как и не могу объяснить то, что есть у меня внутренняя уверенность: не мог быть Достоевский антисемитом. Здесь что-то не так! Быть может, повлияло и то, что в последние два года я написал две литературные биографии: О. Уайльда и Н. Гоголя, со своим незамутненным «критиками» и «поклонниками» взглядом. Обе книги^[4] были весьма благосклонно восприняты читателями.

Первоначально эта работа представлялась неким треугольником, где в верхней части были загнанные в резервации («черта оседлости»), а затем в процентные нормы «пятого пункта» (советского стандарта биографии) евреи России и позднее СССР. А внизу власть и писатель Достоевский.

Потом, по мере обдумывания книги и составления плана, я пришел к мысли, что это неверно. У всех трех сторон «конфликта интересов» должны быть равные возможности поиска «правды». Вот только я не уверен, является ли литературная правда Истиной. Итак, треугольник должен быть равнобедренным.

Но по мере работы над темой я все больше приходил к мысли, что главное все же — писатель.

Только в своей сравнительно небольшой библиотеке в несколько тысяч томов я нашел четыре литературные биографии Достоевского: Ю. Селезнева, Л. Гроссмана, А. Труайя и А. Г. Достоевской.

По мере того как я погружался в тему, в изучение личности Достоевского — именно не писателя, а личности, — я приходил к мысли, что треугольник должен выглядеть совсем иначе.

Именно вверху личность Достоевского. Хотя вряд ли возможно отделить личность от писателя. Они всегда вместе. Слишком довлеет созданное. При всей важности «еврейского вопроса» в России перед личностью писателя Достоевского он уходит на второй план. Уж слишком завораживает личность. Хотя далеко не всегда она выглядит безупречной. Хотя много зависит от «очков», коими пользуется исследователь. А порой приходится привлекать и микроскоп!

В итоге книга представляется в виде целого из трех частей:

— «Достоевский — человек и гражданин»;

— «Еврейский вопрос в России (старой и новой)»;

— «Достоевский о евреях».

Удалось ли автору создать целостное представление о теме — судить читателю.