Краткая история крестовых походов

В первые месяцы 636 года войско верхом на верблюдах пересекло сирийскую границу и вторглось в Восточно-Римскую империю, совершив нападение, впоследствии оказавшееся самоубийственным. Это государство, больше известное как Византия, представляло собой блистательный культурный оплот христианства, границы которого простирались от Атлантического побережья юга Испании на западе до пустынь нынешней Саудовской Аравии на востоке^[1]. Империя, казалось, довлела над всеми своими соседями. После четырех столетий нескончаемых войн Персия, давний враг Рима, наконец, была повержена и окончательно раздавлена блестящим римским императором-воителем Гераклием.

Византийские хроники тут же миропомазали его правление в качестве нового золотого века. Стареющего императора провозгласили новым Моисеем, взявшимся вывести свой народ из оков страха, новым Александром Великим, устранившим персидскую угрозу, и новым Сципионом Африканским, победившим Ганнибала современности и возродившим славу Рима. И на истерзанных войной землях Средиземноморья вновь воцарился навязанный силой пресловутый «римский мир».

Захватчики, с другой стороны, явились из бесплодных аравийских пустынь — края, лежащего за пределами цивилизованного мира, населенного мелкими, постоянно враждующими друг с другом племенами. Если не считать пары набегов на территорию империи, обитатели этих пустынь никогда не играли значительной роли в истории и не демонстрировали никаких признаков того, что сыграют когда-то впредь. Но в 622 году некий харизматичный сын погонщика верблюдов по имени Мухаммед объявил себя последним пророком Господа, явившимся очистить от скверны извращенный посыл иудаизма и христианства^[2].

Мухаммед был не банальным сумасшедшим или главарем, век которых очень короток. Он проповедовал абсолютное подчинение и покорность Божьей воле, сочетая их с политической и военной системой, что превращало ислам в нечто большее, чем просто религия^[3]. Он рисовал враждующим друг с другом племенам Аравии видение мира, разделенного пополам между теми, кто покорился исламу, Территорией ислама Дар аль-ислам, и теми, кого еще только предстояло завоевать, Территорией войны Даль аль-харб. И невероятная энергия арабов, ранее растрачиваемая на междоусобные дрязги, теперь сосредоточилась на острие меча, расширяющего Территорию ислама.

Успех этой первой волны джихада, так называемой священной войны, оказался умопомрачительным. За десять лет мусульманские армии завоевали большую часть Аравии, и хотя сам Мухаммед в 632 году умер в Мекке от лихорадки, их продвижение вперед продолжила череда его последователей, не менее агрессивных, чем он сам^[4]. Еще в 634 году, за два года перед тем, как войти в силу, отряды захватчиков вторглись на территорию империи. Момент для нападения был выбран как нельзя лучше.

Несмотря на блистательный фасад, мощь Византии представляла собой мираж. За два десятилетия последней войны там погибло свыше двухсот тысяч человек, империя истощила ресурсы, стала слабой и уязвимой.

Ее юго-восточные провинции разоряли религиозные противоречия, а попытки императора силой искоренить ересь только усугубляли непонимание. Империя отчаянно нуждалась в правителе, но к 636 году от Гераклия, ее героя-завоевателя, осталась одна лишь сутулая оболочка с трясущимися руками. Утомленный затянувшимся на четверть столетия пребыванием на троне, он демонстрировал признаки психической неуравновешенности и страдал от жестоких спазмов, которым вскоре предстояло его убить.

Император, вероятно, не понимал, с каким врагом столкнулся. Подобно большинству византийцев, он тоже считал их чем-то сродни новой христианской ереси или же иудейской секте. Но Гераклий увидел в нем угрозу и собрал для защиты империи восьмидесятитысячную армию. Слишком больной, чтобы лично ее возглавить, он учредил в Антиохии, втором по значимости городе империи, штаб, доверил командование войсками группе генералов и отправил в соседнюю Сирию, где их уже ждали исламские силы.

Две армии сошлись в бою на песчаной равнине на берегу Ярмука, одного из притоков реки Иордан, — на негостеприимной возвышенности к юго-востоку от спорных ныне Голанских высот, где сегодня пролегают границы между Израилем, Иорданией и Сирией. В VII веке это была еще большая глухомань, чем сейчас, огороженная со всех сторон непроходимыми пустынями и обожженными солнцем холмами, которую вряд ли можно было бы назвать подходящим местом для одного из самых решающих сражений в истории.

Византийские силы с лихвой превосходили врага, по крайней мере по численности, но теперь, увидев его перед собой, застыли, будто парализованные. Осторожничая пять дней, они высылали вперед разведчиков, внимательно наблюдая за противником, но не переходя к боестолкновениям. И пока их армия нерешительно топталась на месте, к мусульманам прибыло подкрепление, усилив исламское войско и деморализовав христиан^[5].

Первой перешла в атаку армия мусульман. Утром 20 августа 636 года, прикрываясь песчаной бурей, слепившей неприятелю глаза, арабы ринулись вперед. Поначалу ряды защитников империи стояли твердо, но в самый разгар боя двенадцать тысяч их союзников из числа арабов-христиан (те, кому давно задолжали денежное содержание) переметнулись на сторону врага: византийское войско дрогнуло. У него, окруженного, практически не было шансов — учитывая же панику и замешательство, тем более… Большинство воинов пытались спастись бегством для укрытия в безопасном месте, но были безжалостно убиты.

В Антиохии новость о катастрофе окончательно расшатала остатки повредившегося ума Гераклия. В этом сражении он поставил на кон все, что имел, но проиграл. Полагая, что его оставил Бог, он не предпринял никаких дальнейших попыток остановить исламское наступление^[6]. И паузу при отступлении в Константинополь взял только один раз, сделав короткий привал в Священном городе Иерусалиме.

Всего шесть лет назад он входил сюда как триумфатор, со священнейшей реликвией империи — Крестом Господним на спине. Одетый как простой кающийся грешник, он босиком прошел по Виа Долороза: это тот самый Путь скорби, по которому вели на распятие Христа. Заканчивался этот путь у церкви Гроба Господня, величественной базилики, построенной по приказу Константина Великого. Именно там Гераклий повесил над алтарем свою вожделенную добычу, которая стала вершиной его правления и неопровержимым свидетельством Божьей милости.

И вот теперь Гераклий опять пришел в эту церковь — жалким, сломленным человеком. Лишь немногие из свидетелей, вероятно, не узрели символизм, когда он аккуратно снял Крест Господень, погрузил его вместе с большинством других реликвий на корабль, а затем, не скрывая слез, отплыл, предоставив Христианский Восток его судьбе.

Лишившись повелителя, империя, оказавшаяся не способной постичь новых завоевателей, рушилась с головокружительной скоростью. Римский Средний Восток, больше трех столетий остававшийся христианским, получил смертельный удар. Со дня сражения не прошло и года, а в Иерусалим уже лично прибыл халиф, силой вырвавший город из рук христиан. За двенадцать месяцев пали не только Дамаск, но и остальная часть Сирии, на которой ныне располагаются Израиль и Иордания. В последующие десять лет были повержены Египет и Армения, а по прошествии еще десяти не стало Ирака и большей части Ирана. Меньше чем через век после битвы при Ярмуке исламские полчища захватили Северную Африку и Испанию, остановившись всего в ста пятидесяти милях от Парижа. Три четверти христианского мира исчезли, но самым пагубным стал тот факт, что христиан изгнали с земли, где они появились на свет.

Царившую тогда атмосферу обобщил иерусалимский патриарх, передавший город новым хозяевам во избежание дальнейшего кровопролития. Глядя, как халиф верхом на белоснежном верблюде ехал вступить во владения Храмовой горой, он прошептал: «Когда увидите мерзость запустения…» Это был знак того, что конец света уже близок — знак, о котором предупреждал сам Христос^[7].