Ты

Я обычно обхожу стороной бары Гринпойнта. Что за дурацкая мода — запивать виски рассолом? Но ради тебя, Бек, я пошел. Точно так же как ради тебя накануне расшиб спину, когда выпрыгивал из окна — ты не должна была меня видеть. И, честно говоря, я бы не хотел, чтобы ты видела меня здесь. Чего доброго, еще примешь за обсоска, который шляется по модным местам… Я не ходил в университет, Бек, и мне не приходится лезть вон из кожи, чтобы хоть на один вечер вернуться в беззаботное прошлое. Мне хватает смелости жить здесь и сейчас. Да, я живу своей жизнью и с удовольствием заказал бы еще одну водку с содовой, но бармен в майке с портретом Чарльза Буковски снова начнет задавать глупые вопросы.

Настроение ни к черту. Ты на сцене в желтых чулках (с дырками) читаешь свой рассказ (чересчур старательно). Ты уже не похожа на наивного поросенка из «Паутинки Шарлотты», да и я сегодня не в ударе.

За соседним столом болтают без умолку твои подружки — в грубых ботинках, с пошлыми высветленными волосами по попсовой моде. Вы втроем вместе учились в университете, и теперь вместе переехали в Нью-Йорк, и вместе ругаете сериал «Девчонки», хотя он в общем-то про вас — Бруклин, парни и виски.

Однако сейчас ты сидишь не с ними, а с другими «писателями», поэтому подружки не стесняясь перемывают тебе кости. Вынужден с ними согласиться: быть писателем (принимать комплименты, пить виски) для тебя важнее, чем писать. К счастью, они все же не правы: присутствующие слишком переполнены рассолом, чтобы понять рассказ про ковбоя.

Твои подруги завистливы. Чана, как Адам Левин, только в женской реинкарнации, с глупым апломбом критикует всех подряд.

— Нет, ты объясни, на кой ей магистратура, если Лины Данэм из нее все равно не выйдет?

— Может, она в преподаватели пойдет? — заступается Линн.

Линн мертвая внутри, она и выглядит как труп. Постит в «Инстаграме» каждый свой шаг, будто готовит алиби, будто ей кому-то надо доказать, что она живет. Жалуется подруге, что ей надоели чтения в баре «У Лулу», и тут же постит твит #чтения_у_лулу. Точно тебе говорю, Бек, клянусь.

— Как думаешь, ограничатся одним разом, типа как выставку откроют, и всё, или будут проводить каждую неделю? — ноет Линн.

— Я же не устраиваю гребаные модные показы из-за каждого наряда! — взрывается Чана. — Один наряд сшила, перехожу к другому, и так далее, пока не будет готова коллекция.

— Пич придет?

— Еще не хватало!

Видимо, это они про ту неулыбчивую дылду.

— Черт, — никак не уймется Линн, — на открытии выставки хоть винишко бесплатное.

— На открытии выставки хотя бы есть искусство. А тут… Ковбой! Надо же такое придумать.

Линн пожимает плечами и выдает следующую пулеметную очередь:

— А ее наряд? Что скажешь?

— Вырядилась как дура. Смотреть грустно.

— Ужасные колготки, да?

Линн вздыхает, твиттит, вздыхает; ты прохаживаешься по залу, подруги взводят курки.

— Неудивительно, что ее не взяли в Колумбийский университет, — выдает Чана.

— Думаю, из-за Бенджи, — подхватывает Линн. — Жаль ее.

— Он наркоман.

— Может, врут? Нельзя закончить Йель, сидя на героине.

— Можно, — припечатывает Чана и с отвращением вздыхает.

Я слушаю в оцепенении, зубы мои стучат. Как можно было так ошибиться? В твоем компе этому Бенджи посвящены десятки страниц. Я принял его за вымышленного персонажа, а он оказался реальным… Плохо. Очень плохо.

— Все-таки жаль ее, — накручивает Линн. — Как можно сидеть на героине? Терпеть не могу шприцы.

— Брось, Линн. О чем ты? Бенджи даже с ручником справиться не может, не то что со шприцем. Он нюхает. — Чана фыркает и добавляет: — Бек сказала, что он прошел курс реабилитации и вернулся совсем другим человеком — теперь только содовая. Интересно, с чем: с травкой или с героином…

Линн пожимает плечами, а Чана не унимается:

— Ты же знаешь нашу Бек, любит использовать всякие красивые слова для вдохновения. Сорвись Бенджи, она будет только рада — появится о чем написать.

Линн на твоей стороне, она пищит как котенок:

— Мне ее жаль.

Чана наклоняется к микрофону на импровизированной сцене, где только что стояла ты, и выдыхает:

— Жаль ковбоев. Они заслуживают лучшего.

Наконец ты возвращаешься за столик к своим двуличным подругам. Они обнимают тебя, хлопают и рассыпаются в лживых похвалах. Ты налегаешь на виски так, будто каждая стопка приближает тебя к Нобелевской премии по литературе.

— Девочки, — выговариваешь ты заплетающимся языком (я и не заметил, как ты набралась), — комплиментов и коктейлей много не бывает!

Чана кладет ладонь тебе на руку.

— Коктейлей, пожалуй, на сегодня хватит.

Ты не слушаешь: твой новорожденный «шедевр» имел успех, и теперь у тебя послеродовая эйфория.

— Я в порядке.

Линн подзывает официантку.

— Еще три виски. Девушке надо снять стресс.

— Какой стресс, Линн? Я просто вышла и прочитала гребаный рассказ.

Чана чмокает тебя в лоб.

— Охренительно прочитала!

Ты не ведешься на дешевую лесть и отталкиваешь ее.

— Да пошли вы обе!

Ты очень пьяна, но я рад, что увидел тебя такой. Если собираешься любить человека, надо узнать его со всех сторон. Да и подруги твои теперь бесят меня гораздо меньше. Они переглядываются, ты высматриваешь кого-то в баре.

— Бенджи уже ушел?

— А он хотел прийти?

Ты вздыхаешь так, будто это не первый случай, и твое терпение лопнуло. Хватаешься за телефон, однако Линн успевает раньше.

— Бек, нет! — возражает Линн.

— Отдай телефон.

— Бек, — вмешивается Чана, — ты пригласила, он не пришел. Все!

— Вы его ненавидите, — заводишься ты. — А вдруг с ним что-то случилось?

Линн отводит глаза, а Чана фыркает:

— А вдруг он просто… козел.

Линн бы замяла на этом разговор, точно. Уверен, из вас троих она единственная, кто в конце концов дезертирует из Нью-Йорка в какой-нибудь маленький незатейливый городок, где девушки пьют вино, в барах не проводят литературных чтений и по субботам из музыкального автомата орет «Марун 5». Нарожает там детей и будет фоткать их с таким же остервенением, с каким сейчас снимает стопки, пустые бокалы и туфли.

От Чаны так просто не отделаться.

— Бек, ты пойми, — не унимается она, — Бенджи — козел. Верно?

Я хочу заорать «ДА», но держу себя в руках.

— Некоторые мужики — козлы. Смирись. Хоть все книжки мира ему передари, он все равно останется Бенджи. Не Беном, не, прости господи, Бенджамином — просто Бенджи. Вечный инфантил. Так что шел бы он на хрен вместе с его гребаной содовой и дурацким именем. Как вообще можно так себя называть — Бенджи? Он еще и произносит это по-дурацки, на китайский или французский манер. Бен Джиииии…

Я слушаю очень внимательно. Противно, конечно, но что поделать: твое окружение надо изучить. Я заказываю еще водку с содовой. Бенджи…

Ты сидишь насупившись, скрестив руки. Официантка приносит выпивку, ты оживляешься.

— Как вам рассказ?

— Не знала, что ты интересуешься ковбоями, — мгновенно реагирует Линн.

— Я и не интересуюсь, — мрачно отвечаешь ты. Лица в полумраке не видно. Заглатываешь виски и запиваешь рассолом, подружки переглядываются.

— Обещай, что не будешь больше звонить этому уроду, — вмешивается Чана.

— Ладно.

Линн поднимает свою стопку, Чана поднимает свою, и ты поднимаешь — только уже пустую.

— За то, чтобы никогда больше не видеть этого козла с его содовой.

Вы чокаетесь. Я выхожу ждать тебя на улицу. Из бара выбегает какой-то придурок и блюет прямо на тротуар.

Рассол до добра не доводит.