Кража на Весенней улице

Я почувствовал, как моё лицо исказилось от ярости. Да это же ведь те девять фильмов, что я недавно проверял! Как они у него оказались? Этот вопрос крутился у меня в голове, а больше всего во мне проснулась обида — использование нашего общения для похотливого влечения!

Незаконного!

Я закрыл дверь на замок, чтобы нас не услышал Анселл, подошёл с плёнкой к спящему Орэлю и со всей силой ударил ею его по голове.

Он мгновенно открыл глаза и вскочил.

— А? Что?..

— Что это такое? — Я указал на экран. — Что это? Я тебя спрашиваю, что это?!

Он потёр глаза, несколько раз перевёл взгляд с экрана на меня, и его лицо постепенно побелело; он поджал губы.

— Гоц, я…

— Как это понимать, грёбанный извращенец?

— Не говори…

— О нет, я скажу, если не скажешь…

— Не говори, не надо! Меня же посадят!

— Да, перевоспитают тебя, и через два года выйдешь…

Он схватил меня за руку и сжал её.

— Прошу, Гоц… Я сделаю всё, что ты попросишь, ВСЁ… — Он вздохнул и отпустил глаза. — Да, я смотрю порно, но…

— Сколько уже? Это твой первый ящик?

— Если честно, да.

— Зачем, Орэль, зачем? Это незаконно!

— Просто… Не могу сказать. Не могу. Я смотрю на голых женщин, у меня всё встаёт, и я чувствую себя… умиротворённым, что ли.

Я закатил глаза.

— Боже, не могу это слышать!

— Не могу я тебе объяснить, это надо испытать.

— Нет, не хочу. Спасибо.

— Пожалуйста, не говори…

— Скажи, почему я должен рисковать своим положением и становиться твоим соучастником?

— Да ведь никто не узнает. — Орэль встал и встряхнул брюки. — Никто. Даже Анселл и Вольф. Гоц, мы с тобой дружим пять лет, и если ты это сделаешь, это будет подло.

— Ты мне угрожаешь?

— Нет. Просто какую радость ты будешь испытывать, если меня посадят? Для тебя никакой тоже выгоды нет, так как это твои плёнки, за которыми ты не уследил. Это же ведь ты отвечаешь за их уничтожение, не правда ли?

Наступило молчание. Поняв, что я обескуражен, Орэль едва усмехнулся, но тут же подавил улыбку. Бледность не сходила с опухшего лица. Я посмотрел на ящик, на плёнку в руке: а ведь я тоже буду нести ответственность, могу даже условно получить, а министр, вероятнее всего, выгонит меня с поста, и куда я пойду? В наше время лучше держаться за свою работу зубами и ногтями.

Я понял, что тоже влип.

— Даже если на меня доложат (если не ты, конечно), я ничего про твой визит не скажу, — угадав мои мысли, сказал он.

Я посмотрел на него.

— Откуда у тебя мой ящик? Я имею право это знать, в любом случае.

— Помнишь, как я пришёл со своим ящиком?

— Ну?

— Я сразу подметил ящик с плёнками, а ведь они-то внешне почти не отличаются! Ну я и, пока ты отвернулся, подменил ящики и ушёл.

— Как ты прошёл мимо охранника?

Он вздохнул.

— Дело в том, что… В общем, я дал ему одну из плёнок.

У меня отвисла челюсть.

— Что-что?..

— Да, я дал ему одну из плёнок, и он пропустил меня.

— Да вы оба извращенцы!

— Спорить с тобой не буду, Гоц…

— То есть получается, что ты отвёз плёнки домой, а я сжёг пьесы?

— Да. Прости меня за это…

— Жестко ты меня подставил, конечно. Больше мне нечего сказать.

Он опустил глаза в пол.

— Прости. Признаю, я извращённый идиот и плохой друг, прости меня.

— А что теперь сделаешь?

В раздражении я кинул плёнку в стену, и она повалилась с грохотом на пол. Я осмотрелся вокруг и снова повернулся к Орэлю.

— Предлагаю сделать так: мы ничего никому не говорим, даже Вольфу и Анселлу. Ты сжигаешь все плёнки (может, мне удаться тебе помочь с этим), позвонишь (или отдельно потом поговоришь) этому самому охраннику, скажешь, чтобы тот тоже сжёг плёнку. Если будет отнекиваться, поставишь ультиматум, понял?

Тот оживился и посмотрел на меня. Его глаза заблестели.

— Но я даже не все фильмы…

Я не помню, какой бес в меня вселился, но я дал ему звонкую пощёчину. Он сразу замолчал, тупо смотря на меня и проводя пальцами по покрасневшей в свете кадра щеке.

— Ладно, молчу…

— И сделаешь это сразу после нашего ухода.

— А почему не сейчас? Думаешь, что могут проснуться в любой момент?

— Не исключено. После поджога позвони ему, понял.

— Да.

— Молодец, а теперь приберись. Я иду спать.