Змеиная пустошь. Сокровище змеелова

Три месяца назад его уже окутывала точно такая же чернильно-чёрная тьма.

— Замри, Мика, и прижми свои руки к бокам, чтоб я их видела.

Мика усмехнулся. Когда он вошёл в молотильню, две руки обхватили его сзади, а глаза накрыла повязка.

— Серафита? — сказал он. — Я угадал? Что за глупая затея?

— Я же сказала, опусти руки, фермер, — отрезала она.

Мика повиновался.

— Так-то лучше, — сказала она уже мягче. — Теперь не двигайся.

Он почувствовал, как она напряглась, потянувшись вверх, и как её локти слегка коснулись его лопаток, — ощущение, которое вызвало в его теле дрожь предвкушения. Она сильно дёрнула за повязку, резко оттянув его голову назад, затем прижала шёлк большим пальцем и накрепко связала оба конца.

— Как завязала? — спросила она, отступив назад.

— Крепко, — ответил он. — Так крепко, что я даже глаза не могу открыть.

— А тебе и не нужно открывать глаза, — говорила она, обходя его, и его голова поворачивалась вслед за звуком её голоса. — Ты ничего не должен увидеть, Мика. Для того, что сейчас будет, ты нужен мне слепым, как крот.

Мика сглотнул.

— А что сейчас будет, Серафита?

— Подожди, всё узнаешь, — произнесла она, едва скрывая смех.

Он почувствовал прикосновение рук девушки к своим. Её были прохладными и мягкими, а его — горячими, мозолистыми и липкими; подстриженные ногти Серафиты мягко впились в его грубые ладони. Он позволил себе отдаться её воле и пошёл, спотыкаясь, туда, куда она увлекала его.

— Скажи хотя бы, куда ты ведёшь меня, — сказал он.

— И испортить сюрприз?

Делая короткие осторожные шажки, он дал ей вывести себя на улицу, заметив, как солома под ногами сменилась неровными булыжниками, а пыльный воздух молотильни — резким запахом скотного двора.

Через некоторое время она снова заговорила:

— Почти пришли.

Он представил себе её лицо с высокими скулами, полные губы, чуть вздёрнутый нос. И эти глаза, такие тёмные при свете свечей, что зрачок и радужная оболочка, казалось, сливались в одно целое и превращались в два бездонных колодца черноты. Когда она радовалась, она откидывала назад свои длинные волосы, такие чёрные, что они казались синими, и хохотала, как бестия. Когда она злилась, она зачёсывала их вперёд, как блестящий занавес, через который она смотрела пронзительно-пристальным взглядом, одной рукой сминая ворот своего ярко-красного плаща возле шеи, другую сжимая в кулак…

— Что на тебе надето? — спросил он, удивлённый, что его мысли обретают голос.

Серафита усмехнулась. Она приблизилась к нему, лицом к лицу, и он почувствовал, как его щёки краснеют от её горячего пряного дыхания.

— А что ты хочешь, чтобы было на мне надето, Мика? — выдохнула она.

Мика взволнованно сглотнул.

— Я… Не… Ничего, я ничего…

— Ничего, Мика? — перебила она. — Очень дальновидно с твоей стороны…

— Нет, я не это имел в виду, — запротестовал он, и по его коже побежали мурашки. — Я просто хотел узнать…

— Не стою ли я перед тобой голая?

Когда он снова попытался возразить, она не дала ему произнести ни звука и сжала его ладони в своих — движение, от которого Мика почувствовал себя слабым, как новорождённый жеребёнок. Место, куда они пришли, было ему незнакомо. Там было прохладно и свежо, и он заметил, что звуки их шагов мягко отдаются эхом со всех сторон, будто они оказались во дворе-колодце.

Серафита отпустила одну из его ладоней и взяла Мику за локоть.

— Сделай шаг назад и садись, — сказала она, направляя его.

Его икры коснулись чего-то твёрдого, и он опустился на жёсткое кресло. У кресла была высокая спинка и прямые подлокотники; Мика положил на них руки, и его ладони легли на гладкие резные медвежьи лапы. Серафита крепко сжала его предплечья; она наклонилась вперёд, и Мика задрожал, ощутив тепло её тела так близко к себе.

— Вот-вот начнётся процесс, — объявила она. Её дыхание было сладким и влажным.

— Процесс? — переспросил он. — Какой процесс?

— Сейчас увидишь, — сказала она. — Вернее, не увидишь, — добавила она и засмеялась. — Только не трогай повязку, Мика. Я не желаю, чтобы ты подглядывал.

Он кивнул. Она отстранилась. Её прикосновения оставили след на руках Мики, как отпечатки пальцев на оконном стекле.

— Не шевелись, — сказала она. — Сейчас я займусь тобой.

Мика сидел неподвижно, выпрямившись в кресле с высокой спинкой, и руки его казались такими же деревянными, как жёсткие подлокотники, за которые он держался. Он слышал приглушённое пение птиц и далёкий скрип плугов, обрабатывающих поля; где-то позади него плескалась вода. И когда он сделал вдох, то почувствовал в воздухе аромат цветущих роз.

— Открой рот.

— Нет, — пробормотал он сквозь стиснутые зубы. — Зачем?

— Просто открой рот, — ответила она с просящими нотками в голосе. — Поверь мне, — тут она сделала паузу. — Ты же доверяешь мне, Мика? Просто открой рот.

Он почувствовал, как что-то приблизилось к его губам.

— Что это? — спросил он. — Это что-то вкусное, Серафита? Мне понравится?

— Ну почему, Мика! — вскричала она голосом, который ничего хорошего уже не сулил. — Клянусь, ты так же упрям, как вьючный вол под седлом! А теперь слушай, и повторять я не буду: открой рот и держи язык за зубами — но не в прямом смысле! На время процесса твой язык, Мика, принадлежит мне.

Он чуть разомкнул губы, и о его нижние зубы звякнул гладкий металл. Это была просто ложка, но в ней что-то было, и на его лице отразилось недоверчивое ожидание.

— Ну? — спросила она радостно и медленно вытащила ложку у него изо рта.

Он нахмурился.

— Сладко, — сказал он.

— Сладко, — повторила она. — И всё?

Содержимое ложки обволакивало его язык.

— Это что-то густое и липкое… солодовый сироп?

— Солодовый сироп? — рассмеялась она. — Это намного лучше, Мика.

— Это вкусно, — сказал Мика и кивнул; пока сладкая вязкая жидкость растекалась по языку, его нос морщился от удовольствия. — Может, это мёд?

— Это и есть мёд! — воскликнула она. — Лучший мёд из отцовских ульев, подаётся только к главному столу — и только по праздникам!

Мика кивнул.

— Похоже, я в жизни ничего вкуснее не пробовал.

Он почувствовал, как мягкий палец подхватил стёкшую ему на подбородок каплю мёда и вернул обратно в рот. Он старательно облизнул палец.

— Тебе понравилось, Мика?

— Да, — отозвался он. — Очень понравилось.

— Я же говорила, что ты можешь довериться мне.

— Я это знал, — сказал Мика. — Но, стыдно признаться, сомневался.

Он потянулся к повязке, но Серафита тут же схватила его за запястье.

— Процесс ещё не окончен, — засмеялась она, и Мика почувствовал, как кончики её волос коснулись его руки. — Ты думаешь, я бы готовила всё это так тщательно ради одной ложки мёда, каким бы он ни был прекрасным?

На этот раз Мика услышал звон стекла о стекло. Он открыл рот, не мешкая, и стал ждать.

— Осторожнее, а то так можешь и муху проглотить, — засмеялась она. — А теперь замри.

Он почувствовал, как его нижней губы коснулось стекло, и рот наполнился холодной жидкостью. Мика проглотил её.

— А-ах! — выдохнул он. — Серафита, этот процесс нравится мне всё больше.

— Что это было?

— Ликёр, конечно, — ответил он.

Но это был не просто какой-то ликёр. Единственный ликёр, который Мика пробовал в своей жизни, — домашнего разлива, горький на вкус — подавали в глиняных кувшинах в дальних углах таверн. Он жёг, как дьявол, и разрывал горло, как загнанная в угол дикая кошка. Ликёр, который дала ему Серафита, был мягким, бархатистым и ароматным; от него во рту сладко покалывало, а в груди разливалось приятное тепло.

— Из отцовского подвала, — сказала Серафита, и Мика уловил нотки ликёра в её дыхании. — Старше нас с тобой вместе взятых, хранится в сосуде из зелёного стекла с восковой печатью…

— Ты его украла?

— То, о чём отец не знает, его не расстраивает, — ответила она. — Настало время следующего испытания. Открывай рот.

Мика послушался и был вознаграждён прикосновением указательного и большого пальцев Серафиты к своим губам. Пальцы положили ему что-то на язык и исчезли. Мика закрыл рот.

«Какое новое удивительное наслаждение меня ожидает?» — думал он.

— Ну? — спросила она с нетерпением.

— Ну, — отозвался Мика, медленно катая предмет по языку. — Это какой-то фрукт?

Размером он был с виноградину, прохладный и гладкий. Мика вдохнул и почувствовал едва угадывающийся запах скошенной травы.

— Разжуй, — сказала Серафита. — Смысла нет пытаться его рассосать, Мика. Нужно раскусить его зубами.

Так он и сделал, и из-под лопнувшей кожи прыснула кисловатая жидкость. Он ещё немного пожевал. Жёсткие семена попадали под язык и застревали между зубами. Это был овощ…

Спустя мгновение Мика ощутил взрыв жгучей боли. С криком отчаяния он согнулся пополам, выплюнул полуразжёванную кашицу и сорвал с глаз повязку.

— Чили, — выдохнул он.

Это был именно чили. Дешёвый жгуче-острый перец, которым приправляют подпорченное мясо, чтобы перебить тухлый вкус.

Раскаты хохота Серафиты эхом разносились по двору. Глаза Мики наполнились слезами, он сплёвывал и сплёвывал, но никак не мог избавиться от этого жжения. Хуже того, теперь пылали и губы, будто на них только что выжгли клеймо. Мика поднялся на ноги, жадно глотая прохладный воздух и пытаясь погасить огонь у себя во рту.

Он протёр глаза, из которых продолжали струиться слёзы, и огляделся. Серафита перестала смеяться и теперь пристально смотрела на него.

— Зачем ты это сделала, Серафита? — спросил он обиженным, хрипловатым голосом.

— Я… — Серафита замерла и опустила голову; сквозь вуаль чёрных волос был виден блеск её глаз.

И тут она вдруг оказалась рядом с ним, зарылась руками в его спутанные волосы и притянула лицо Мики к своему. Он почувствовал, как её губы прижимаются к его губам, разделяя его жгучую боль; как её язык касается его нижней губы и исследует его рот, успокаивая огонь от перца чили. Он закрыл глаза, и когда их языки соприкоснулись, бурное волнение охватило его. Всё его тело пронзил уже другой огонь, мучительный и нестерпимый, опьяняющий и ошеломляющий, болезненный и восхитительный. Мика хотел бы, чтобы это длилось вечно.

Это был его первый поцелуй.