Лабиринт Фавна

Доктор Феррейро был хороший человек, добрая душа. Офелия поняла это сразу, как только он вошел в мамину комнату. Доброта видна так же ясно, как и жестокость. Она дарит свет и тепло, вот и доктор словно был полон тепла и света.

— Это поможет вам уснуть, — сказал он маме и накапал в стакан с водой немного янтарной жидкости.

Он посоветовал маме несколько дней провести в постели, и мама не стала спорить. Кровать была деревянная, очень большая, на ней легко помещались вместе мама и Офелия. С самого приезда маме нездоровилось. Лоб у нее был влажный, весь в испарине, на прекрасном лице пролегли болезненные морщинки. Офелия волновалась за нее, но она чуть-чуть успокоилась, глядя, как руки доктора уверенно готовят лекарство.

— Две капли, не больше, — сказал он, протягивая Офелии пузырек, чтобы она закрыла крышечку. — Увидишь, ей станет лучше.

Мама с трудом отпила глоток.

— Нужно выпить все до конца, — мягко проговорил доктор. — Очень хорошо!

Голос у него был теплый, как одеяло. Офелия подумала — почему мама не влюбилась в такого человека? Он ей напоминал папу. Совсем чуть-чуть.

Офелия присела на край кровати, и тут в комнату заглянула Мерседес.

— Он требует вас к себе, — сказала она доктору.

«Он». Никто не произносил его имя — Видаль. Оно звучит, будто камень бросили в окно. Каждая буква — осколок стекла. «Капитан», так его обычно называли. Но Офелия считала, что «Волк» ему подходит больше.

— Если что, зовите меня немедленно! — сказал доктор, закрывая свой чемоданчик. — Хоть днем, хоть ночью. Вы или ваша сиделка, — прибавил он и улыбнулся Офелии.

Потом доктор и Мерседес ушли, и Офелия впервые осталась вдвоем с мамой в этом старом доме, где пахло холодными зимами и печалью далекого прошлого. Раньше они всегда были с мамой вдвоем. Офелии это нравилось, а потом появился Волк.

Мама прижала ее к себе.

— Моя заботливая сиделка! — С усталой, но счастливой улыбкой она подсунула руку под плечи Офелии. — Закрой дверь и потуши свет, милая.

Офелия боялась спать в этой чужой комнате, даже рядом с мамой, но она послушно встала и пошла запирать дверь. Потянувшись к задвижке, она вдруг увидела, что доктор и Мерседес все еще стоят на лестничной площадке. Офелию они не заметили. Она не хотела подслушивать, но не смогла удержаться. В конце концов, именно это детям и полагается делать. Узнать секреты взрослых — значит понять их взрослый мир и научиться выживать в нем.

— Доктор, вы должны нам помочь! — шептала Мерседес. — Пойдемте со мной, посмотрите его! У него с ногой все хуже. Рана не заживает.

— Вот все, что я смог достать, — очень тихо ответил доктор, передавая Мерседес небольшой пакет в оберточной бумаге. — Прости.

Мерседес взяла пакет, но на лице у нее было такое отчаяние, что Офелия испугалась. Мерседес казалась ей сильной. Офелия думала, что она сможет ее защитить в этом доме, полном одиночества и призраков.

— Капитан ждет вас в кабинете.

Мерседес расправила плечи, не глядя на доктора. Он стал спускаться по лестнице, ступая тяжело, словно виноватый.

Офелия застыла на месте.

Секреты. От них мир становится еще темнее, но в то же время хочется узнать больше…

Мерседес обернулась и увидела Офелию на пороге комнаты. Глаза Мерседес расширились от страха. Она торопливо спрятала пакет под шалью. Офелия наконец заставила себя шагнуть назад и поскорее заперла дверь. Хоть бы Мерседес забыла, что видела ее!

— Офелия! Иди сюда! — позвала мама.

Огонь в очаге немного рассеивал темноту. Ему помогали две мигающие свечи на каминной полке. Офелия забралась под одеяло и обхватила маму руками.

Почему они не могли и дальше жить только вдвоем? А теперь у мамы в животе толкается братик. Что, если он окажется таким же, как его отец? «Уходи! — подумала Офелия. — Оставь нас в покое! Ты нам не нужен. У мамы есть я, и я о ней забочусь».

— Господи, у тебя ноги ледяные! — сказала мама.

Она была такая теплая. Прямо горячая, но доктор вроде не особенно беспокоился из-за температуры.

Старая мельница кряхтела и потрескивала. Она не радовалась маме с Офелией. Она хотела, чтобы вернулся мельник. А может, хотела остаться одна в лесной глуши и чтобы древесные корни проломили стены, листья засыпали кровлю, чтобы камни стен и потолочные балки снова стали частью леса.

— Тебе страшно? — прошептала мама.

— Немножко, — тоже шепотом ответила Офелия.

Снова затрещали дряхлые стены. Балки вверху протяжно заскрипели, словно прогнулись под чьей-то тяжестью. Офелия теснее прижалась к маме. Мама поцеловала волосы Офелии — такие же черные, как у нее самой.

— Это ничего, милая. Просто ветер. Здесь ночью все по-другому. В городе слышно машины, трамваи. А здесь дома старые, вот и скрипят…

Снова скрип. На этот раз они обе прислушались.

— Как будто стены разговаривают, да? — Мама ни разу так не обнимала Офелию с тех пор, как узнала, что ждет ребенка. — Завтра! Завтра я тебе кое-что подарю. Это будет сюрприз.

— Сюрприз? — Офелия всматривалась в мамино бледное лицо.

— Да.

В маминых объятиях Офелия чувствовала себя в безопасности. Впервые с тех пор, как… С тех пор, как погиб папа. С тех пор, как мама встретила Волка.

— Это книга? — спросила Офелия.

Папа часто дарил ей книги. Иногда он даже шил для них обложки. «Это лен, Офелия, чтобы защитить переплет, — говорил папа. — Нынче книги переплетают в самую дешевую материю. Лен лучше». Офелия тосковала по папе. Иногда ей казалось, что сердце у нее истекает кровью и не вылечится, пока Офелия не увидит папу снова.

— Книга? — Мама тихонько засмеялась. — Не книга, нет. Гораздо лучше!

Офелия не стала напоминать, что для нее ничего не может быть лучше книги. Мама не поймет. Она не ищет в книгах убежища, не переносится в другой, волшебный мир. Она видит только этот мир, да и то не всегда, подумала Офелия. Мама накрепко привязана к земле, оттого она такая грустная. Книги могли бы ей многое рассказать о мире, о дальних странах, о зверях и растениях, о звездах! Книжные страницы могут стать открытыми окнами и дверями, на бумажных крыльях можно улететь прочь. Может быть, мама просто разучилась летать. А может, никогда не умела.

Кармен закрыла глаза. Хотя бы во сне она видит что-то вне этого мира? Офелия прижалась щекой к маминой груди. Так близко, два тела почти слились в одно, как было до рождения Офелии. Слышно, как мама дышит, как размеренно стучит ее сердце, словно метроном.

— Зачем было выходить замуж? — прошептала Офелия.

Едва слова сорвались с ее губ, она стала надеяться, что мама уже спит.

Но в ответ послышалось:

— Я слишком долго была одна, сердечко мое.

Мама смотрела в потолок. Побелка вся в трещинах и затянута паутиной по углам.

— Я же с тобой! — сказала Офелия. — Ты не была одна. Я все время была с тобой!

Мама все так же смотрела вверх. Вдруг показалось, что она ужасно далеко.

— Вырастешь — поймешь. Мне тоже было нелегко, когда папа…

Она судорожно вздохнула и прижала руку к раздутому животу.

— Твой братик опять толкается.

Офелия накрыла ее руку своей. Мамина рука была такая горячая. Точно, братик толкается, Офелия тоже почувствовала. И он никуда не исчезнет. Он хочет выйти наружу.

— Расскажи ему сказку! — тяжело дыша, попросила мама. — Я думаю, это его успокоит.

Офелии не хотелось делиться с ним сказками, но все-таки она села в кровати. Мамино тело под белой простыней было похоже на заснеженную гору. Братик спал там, в глубокой пещере. Офелия прислонилась головой к выпуклости под одеялом и погладила в том месте, где под маминой кожей шевелился брат.

— Братик! — прошептала она.

Мама еще не придумала ему имя. Надо придумать поскорее, чтобы он приготовился выйти в этот мир.

— Много-много лет назад… В далекой печальной стране… — Офелия говорила очень тихо, но она не сомневалась, что братик слышит. — Стояла огромная гора из черного камня…

В лесу за мельницей, темном и тихом, как сама ночь, существо, которое Офелия называла феей, расправило крылышки и полетело на звук ее голоса. Слова, будто хлебные крошки, отмечали путь сквозь ночную тьму.

— А на вершине горы, — продолжала Офелия, — каждое утро с восходом солнца расцветала волшебная роза. Говорили, кто ее сорвет, станет бессмертным. Но никто не решался к ней подойти, потому что шипы у нее были ядовитые.

«О да, много есть таких роз», — подумала фея, влетая через окно в комнату, где девочка рассказывала сказку. Крылья феи стрекотали так же тихо, как звучал голос Офелии. Она увидела их обеих: девочку и ее маму, прижавшихся друг к другу, чтобы защититься от темноты за окном. Но еще страшнее была темнота в доме. Девочка знала, что эту тьму питает человек, из-за которого они здесь оказались.

— Люди говорили друг другу, как больно колют шипы, — рассказывала Офелия нерожденному брату. — Они предупреждали: кто поднимется на гору, тот умрет. Поверить в боль и шипы было легко. Страх помогал поверить. И никто не смел надеяться, что в конце концов роза наградит их вечной жизнью. Они не могли надеяться, просто не умели. И каждый день к вечеру роза увядала, так никому и не передав свой дар…

Фея сидела на подоконнике и слушала. Она была рада, что девочка знает о шипах, ведь они с мамой сейчас подошли к подножию очень темной горы. Человек, что правил этой горой… — о да, фея все о нем знала. Сейчас он сидел внизу, у себя в кабинете, в комнате за мельничным колесом, и начищал до блеска карманные часы своего отца, погибшего на другой войне.

— Розу все забыли, и она осталась совсем одна, — сказала Офелия, прижимаясь щекой к маминому животу. — На вершине холодной темной горы, до конца времен.

Она не знала, что рассказывает братику о своем отце.