Адам, Ева и Рязань. Записки о русском пространстве

Я теперь знаю, зачем наши деревенские собаки сидят иногда у леса. Потому что одна собака, без человека, боится идти в лес гулять.

У меня нет выходных, а сил не хватает работать без отдыха. Пять дней архитектура, суббота и воскресенье — служба в храме. Не успеваю даже выспаться. Спасение — лес. После службы стараюсь не ложиться, а сразу за руль — и в Мещеру.

Сейчас в лесу «чернотроп». Черные, синие и бронзовые листья выстилают все лесные тропинки. Все лесные ходы видно — бобровые засаленные дороги от реки и едва видные натоптыши незнамо кого. Но часто встречаются и кабаньи покопы. А в прошлом году, говорят, в Деулино волки напали на мужика с ребенком. Мужик успел дитя поднять на крышу остановки, а сам погиб.

Я хожу в лес и ни разу не встретил крупного зверя. Так, лисы и по мелочи — бояться некого. Но в ночном лесу и в самом деле иногда страшновато. Лес после дневного оцепенения оживает в темноте — ночью в лесу шумно. Река звонко смеется и болтает многими переливистыми голосами. Сосны громко общаются между собой, уже не стесняясь человека. Иная жизнь явно чувствуется обнаженной душой — и тревожит ее.

Потом привыкаешь. И лес тогда начинает казаться не просто домом для птиц, зверей и деревьев. Наоборот, птицы, звери и растения видятся как часть его большого существа. Лес — как океан Солярис. Он молчаливый, вековечный, терпит от человека раны просек, язвы вырубок, пожары и битое стекло, замасленную воду, но не сдается. Деревни и хутора, брошенные людьми, затягиваются молодыми березками и иван-чаем. Лес не спешит. Он полон сил. Его приоткрытые веки всё видят. Он любит, когда с ним говорят. Местные грибники знают это — сорвав первый гриб, они целуют его и кланяются Лесу на четыре стороны.

Собаки иногда садятся на опушке при дороге и ждут попутчика. Я не знал этого, и мне показалось странным, что ухоженная собака увязалась за мной. Они ведь все ищут Хозяина. Мне не хотелось приваживать пса, и я несколько раз на него шумнул. Он очень удивился моей грубости, отошел подальше и продолжил идти по моему следу на разумном расстоянии.

— Хорошо, ладно, будь товарищем. Иди, угощу.

Он еще больше удивился.

Интересный пес. Маленький, ладный и очень вежливый. Сам себя знает. Собаки, они тоже разные. Этот — такой серьезный трезвый американец. Живой, стройный, мускулистый, с замечательными подвижными бровями, только не улыбчивый. Внимательный и предупредительный, он сразу обозначил, что идет со мной не потому что голоден или хочет, чтобы ему почесали за ухом. Он пошел ради важного Дела, требующего серьезности от нас двоих. Ему нужен товарищ.

Он прилежно нюхал следы, разгребал бобровую нору, скакал в высокой траве за мышью и поглядывал — вижу ли я, какого умного молодца взял с собой? Мы с ним еще пару раз ходили в лес. Но в деревне он делал вид, что не узнает меня.

Однажды выпали государственные праздники, и я в одиночестве зашел в лес особенно далеко. Забрел в дальний уголок речных палат реки Пры. Уже наступила ночь, когда я решил впервые перекусить. Сел на землю на промерзлом берегу, под огромной сосной, достал еду. Дул пронзительный черный ветер, и я укрылся за большим шершавым сосновым стволом, чтобы, не щурясь, посмотреть на Млечный Путь. Выпил чаю из солдатской кружки и лег на локоть. Стал слушать Лес и Реку.

Вдруг меня толкнули. Я обернулся. Огромный пес без звука еще раз толкнул меня плечом в плечо. Собака так себя не ведет. Но и волк тоже. Я не боюсь собак, я с ними как человек с человеком. Могу и извиниться, если что.

Но эта ведет себя как хулиган на улице, который толкает и задирается. Хулигана можно и стукнуть, но собаку — нет. Стыдно. Поэтому я в ответ просто толкнул пса в плечо и засмеялся:

— Ну ты, фулюган!

Собака отшатнулась и неожиданно вместо веселого задора и продолжения игры опустила голову. Как странно. Огромная псина стояла почти невидимая. И молчала. Мне стало сначала страшно, потом стыдно. Ведь этот пес — мой брат перед Богом. Нет у него ни денег, ни страховки, ни доктора, ни инструментов, а еду при пустых лапах найти надо. Это ведь в самом деле трудно. Все звери всю жизнь живут в стрессе от голода и страха. Голод и страх травмируют их. Вся жизнь — мука. Почему же не поделиться?

Дал ему половину еды. Пес опустил голову и стал водить мордой около сыра и колбасы. Он тыкался мимо, рядом, в мерзлую землю, в спутанную колючую траву. Он не мог найти еду, которая лежала у него перед носом. Он слепой!

Я отдал всю еду. Лег на землю, пригреб собаку, и мы обнялись. Оба согрелись. Оба молчали. Я понял, что пес пришел умирать, и, как мог, приголубил его пред концом. Он так и не издал ни одного звука. На его морде не дрогнула ни одна черта.

Я смотрел на звезды. Псина лежала головой у меня на груди с прикрытыми глазами и редко дышала. Мне некуда было ее брать, но я хотел бы довести ее хотя бы до деревни. Только она не пошла. Так стоя и растворилась в темноте, пока я выходил на тропу.

Стожар^[1] смотрелся в черную живую сталь реки. Светящееся синее стекло ночного неба дышало колючим холодом. Вздыхала река. Я вошел в лес со светлого берега в темноту, и макушки сосен сомкнули надо мной свои черные крылья. Гулко зашумел лес, встревоженный ветром. Стало абсолютно темно. И что-то странное бродило в душе.

Собака разделила со мной жизнь. А я разделил с ней смерть. У нас со зверями одна земля, и вместе мы не так одиноки…