Ветер в ивах

Кроту уже давно хотелось познакомиться с Барсуком. Но когда бы Крот ни обратился с просьбой к дядюшке Рэту, тот каждый раз отвечал очень неопределённо.

— Хорошо, хорошо, — говорил дядюшка Рэт. — Он сам как-нибудь появится, тогда я тебя с ним познакомлю. Отличный парень! Но ты должен принимать его не только таким, какой он есть, но и когда он есть.

— А ты не мог бы пригласить его сюда, устроить, например, званый обед или что-нибудь такое? — спросил Крот.

— Да он не придёт, — просто ответил дядюшка Рэт. — Барсук ненавидит общество, и приглашения, и обеды, и всё такое в этом духе.

— Ну а предположим, мы с тобой сами сходим к нему?

— Я убеждён, что ему это решительно не понравится, — сказал дядюшка Рэт с тревогой. — Он такой застенчивый, да нет, он бы просто на нас обиделся! Я ещё ни разу не решился явиться к нему в дом, хотя мы с ним очень давно знакомы. Он сам придёт, ты подожди.

Кроту пришлось удовлетвориться этим объяснением. Но Барсук всё не появлялся, и так продолжалось до того времени, пока лето окончательно не ушло и холод, дождь и раскисшие дороги не заставили сидеть дома, а набухшая река неслась мимо окон с такой скоростью, что ни о какой гребле даже и подумать было невозможно. В это время Крот снова поймал себя на том, что мысли его неотступно вертятся вокруг Барсука, который живёт своей непонятной жизнью совершенно один в своей норе в самой глуши Дремучего Леса.

Зимой дядюшка Рэт много спал: рано ложился, а по утрам вставал очень поздно. В течение короткого дня он сочинял стихи или занимался какими-нибудь другими домашними делами, и, конечно, кто-нибудь из зверей постоянно заглядывал к ним поболтать. Само собой, было много рассказов, полных интересных наблюдений и всяких удачных сравнений, все пускались в воспоминания о лете и о том, каким оно выдалось.

О, лето было роскошной главой в великой книге Природы, если внимательно в неё вчитаться. С бесчисленными иллюстрациями, нарисованными самыми яркими красками! Они изображали весь нескончаемый пёстрый карнавал, который разворачивался на берегу реки прекрасными живыми картинами. Первым появился алый вербейник, потряхивая спутанными локонами, заглядывая с берега в зеркало реки и улыбаясь собственному отражению. А потом не задержался и кипрей, нежный и задумчивый, как облако на закате. Окопник белый, взявшись за руки с алым, приполз следом. Наконец однажды утром застенчивый и робкий шиповник тихо ступил на сцену, и каждому становилось так очевидно, как будто об этом возвестили аккорды струнного оркестра, переходящие в гавот, что июнь окончательно наступил. На сцене ожидался ещё один персонаж — пастушок, который будет резвиться с нимфами, рыцарь, которого дамы ждут у окошек, принц, который поцелуем пробудит к жизни спящую принцессу — лето. И когда таволга, весёлая и добродушная, одетая в благоухающий кремовый камзольчик, заняла своё место, то всё было готово на сцене, чтобы летний спектакль начался.

Ах, какой это был спектакль! Сонные звери, укрывшись от дождя и ветра, стучавших в двери, в своих уютных норках вспоминали ясные рассветы за час до восхода солнца, когда туман, ещё не успевший рассеяться, тесно прилегал к поверхности воды. Нырнёшь в холодную воду и бежишь по берегу, чтобы согреться. А вслед за этим появлялось солнце, и преображались земля, вода и воздух. Серое становилось золотым, и рождался цвет от того, что солнце снова с ними. Они вспоминали послеобеденную лень жаркого летнего полудня, когда можно было зарыться в густой травяной подлесок и чувствовать, как солнышко проникает туда маленькими золотыми пятнышками. А потом купание и катание по реке, прогулки вдоль пыльных улочек и по тропинкам среди спелой пшеницы. А после этого, наконец, — длинные вечера, когда завязывались ниточки добрых отношений, возникали дружеские связи, составлялись планы на завтрашний день. Было о чём поговорить в короткие зимние дни, когда звери собирались возле камина. Но у Крота всё-таки оставалась ещё горсточка свободного времени, и вот однажды, когда дядюшка Рэт, сидя в кресле возле огня, то задрёмывал, то пытался срифмовать слова, которые никак не рифмовались, он принял решение пойти самому и изучить Дремучий Лес и, может, завязать знакомство с Барсуком.

Стоял тихий холодный день, небо над головой было стального цвета, когда он шмыгнул наружу из тёплой гостиной.

Поначалу, когда он только вошёл в лес, его ничто не встревожило. Сухие сучки потрескивали под ногами, поваленные деревья перегораживали путь, грибы на стволах напоминали карикатуры, пугая его в первый момент своей похожестью на что-то знакомое, но далёкое. Всё это казалось ему поначалу забавным и весёлым. Но лесная глубь понемногу заманивала, и он уже проникал туда, где было таинственно и сумеречно, где деревья начинали подкрадываться к нему всё ближе, а дупла стали кривить рты.

Здесь было очень тихо, темнота надвигалась неуклонно, быстро, сгущаясь и спереди и позади него, а свет как бы впитывался в землю, как вода в половодье. И вдруг стали появляться гримасничающие рожицы. Сначала ему показалось, что он неясно увидел где-то там, из-за плеча, чьё-то лицо: маленькую злую клинообразную рожицу, которая глядела на него из дупла. Когда он повернулся и поглядел на неё в упор, она исчезла.

Он ускорил шаги, бодро убеждая самого себя не позволять себе воображать всякое, а то этому просто конца не будет. Он миновал ещё одно дупло, и ещё одно, и ещё, а тогда — ну да! да нет! ну да, конечно! — маленькое узкое личико с остренькими глазками, оно мелькнуло на мгновение и скрылось в дупле. Он заколебался, потом подбодрил сам себя и, сделав усилие, пошёл дальше. И потом вдруг — точно они были там всё время — у каждого дупла, а их были сотни, вблизи и в отдалении, оказалась своя рожица, которая появлялась и тут же исчезала, и каждая делала гримасу или вперяла в него злобный, ненавидящий взгляд.

Если бы, думалось ему, он мог оторвать свой взгляд от этих углублений в стволах, похожих на отверстия органных труб, эти мерзкие видения немедленно прекратились бы. Он покинул тропу и устремился в нехоженый лес.

Тогда вдруг послышался свист. Когда Крот впервые его услыхал где-то далеко за спиной, свист был пронзительный, но негромкий. Но он всё же заставил Крота поспешить. Такой же пронзительный, но негромкий свист, зазвучавший далеко впереди, привёл его в замешательство, внушив желание вернуться. Когда он в нерешительности остановился, свист вдруг возник сразу справа и слева, казалось, что кто-то этот свист ловит и передаёт дальше через весь лес, до самого отдалённого уголочка. Эти, которые передавали свист, были бодры и энергичны и ко всему готовы. А Крот… Крот был один и невооружён, и на помощь звать ему было решительно некого, а ночь уже наступала.

И тогда вдруг послышался топот. Он подумал, что это падают сухие листья, такой лёгкий и нежный был этот звук сначала. Потом, постепенно нарастая, звук приобрёл свой ритм, и его ни за что другое и принять было нельзя, как за топ-топ-топ маленьких ножек, топающих пока что очень далеко. Спереди или сзади он доносился? Сначала казалось, что спереди, потом — сзади, потом — и оттуда и оттуда сразу. Топот рос и умножался, пока он не стал слышен отовсюду, и, казалось, надвигался и окружал его. Когда он встал неподвижно и прислушался, он увидел несущегося прямо через чащу кролика.

— Спасайся, дурак, спасайся! — услышал Крот его бормотание, когда кролик, завернув за ствол дерева, скрылся в норке каких-то своих знакомых.

Топот усилился, зазвучал как внезапный град, ударивший по ковру из сухих листьев. Теперь казалось, будто весь лес куда-то мчался, бежал, догонял, устремляясь к чему-то или к кому-то. Крот тоже в панике побежал, без цели, не зная, куда и зачем. Он на что-то натыкался, во что-то проваливался, под чем-то проскакивал, от чего-то увёртывался. Наконец он укрылся в глубокой тёмной расщелине старого вяза, которая казалась уютной, надёжной, может, даже и безопасной, хотя кто мог знать наверное? Так или иначе, он слишком устал, чтобы бежать дальше, у него хватило сил, чтобы свернуться калачиком на сухих, занесённых в расщелину ветром листьях, в надежде, что здесь он в безопасности хоть на время. И пока он так лежал и дрожал, не в силах успокоить дыхание, прислушиваясь к топоту и свисту в лесу, он наконец-то понял, понял до самого донышка то, что называется страхом и с чем сталкиваются жители полей, лесов и разных зарослей, то, что испытывают они в самые тёмные минуты своей жизни, от чего дядюшка Рэт тщетно пытался его оградить, — Ужас Дремучего Леса!

Тем временем дядюшка Рэт в тепле и уюте дремал возле своего камина. Листочек с неоконченным стихотворением соскользнул с колен, голова откинулась, рот приоткрылся, а сам он уже бродил по зелёным берегам текущих во сне речек. Затем уголёк в камине осыпался, дрова затрещали, пыхнули язычком пламени, и он, вздрогнув, проснулся. Вспомнив, чем он занимался, перед тем как задремать, он нагнулся и поднял с пола стихи, попытался вникнуть в них, потом оглянулся, ища глазами Крота, чтобы спросить, не придёт ли ему в голову подходящая рифма.

Но Крота не было.

Он прислушался. В доме было очень тихо.

Тогда он позвал:

— Кро-от! Дружочек! — несколько раз и, не получив ответа, вышел в прихожую.

Шапки Крота на вешалке не было. Его галоши, которые обычно стояли возле подставки для зонтов, тоже отсутствовали.

Дядюшка Рэт вышел из дома и тщательно обследовал размокшую поверхность земли, надеясь найти его следы. Следы, конечно, отыскались. Галоши были новые, остренькие пупырышки на подошвах ещё не стёрлись. Он видел их отпечатки в грязи, ведущие прямо в сторону Дремучего Леса. Минуту-другую дядюшка Рэт постоял в задумчивости. Вид у него был очень мрачный. Потом он вернулся в дом, обвязался ремнём, сунул за него пару пистолетов, взял в руки дубинку, которая стояла в прихожей в углу, и быстрыми шагами двинулся по Кротовым следам.

Уже наступили сумерки, когда он добрался до опушки и без колебаний погрузился в лес, с тревогой глядя по сторонам, высматривая хоть какой-нибудь признак присутствия своего друга. То тут, то там злые рожицы выглядывали из дупел, но тут же исчезали при виде доблестного зверя, его пистолетов, его здоровенной серой дубинки, зажатой в лапах; и свист, и топот, которые он отчётливо слышал, как только вошёл в лес, постепенно смолкая, совсем замерли, стало очень тихо. Он мужественно шёл через весь лес в самый дальний его конец. Потом он плюнул на тропинки и стал ходить поперёк леса, всё время громко окликая:

— Кротик! Кротик! Кротик! Где ты? Это я, твой друг, Рэт!

Он терпеливо обыскивал лес уже в течение часа, а может, и больше, когда наконец, к своей радости, услышал тихий отклик. Идя на голос, он пробирался сквозь сгущающуюся темноту к комлю старого вяза с расщелиной, откуда и доносился слабенький голосок:

Конец ознакомительного фрагмента.