Исчезнувший аптекарь

Стук в парадную дверь заставил меня подпрыгнуть. На миг подумалось: это люди, напавшие на учителя, пришли докончить дело. Впрочем, маловероятно, что они стали бы стучать.

Я повернулся на стуле, прижав пальцем страницу книги, которую дал мне учитель. Ставни по-прежнему были закрыты, и дверь заперта. Я ждал.

Снова стук. Потом голос:

— Кристофер! Ты там? Пусти меня.

Я открыл дверь. Том стоял на пороге, сгорбившись и пытаясь полой плаща прикрыть от дождя свёрток из шерстяной ткани. Я настолько увлёкся чтением, что потерял чувство времени. Было ещё темно, серело мрачное пасмурное небо, но ночь давно закончилась.

Том прошёл мимо меня, стремясь в тепло лавки.

— Ну наконец-то!

— Который час? — спросил я.

— Не знаю. Восемь. Может, девять. Крик шести часов был давным-давно. — Он вздрогнул. — Тьфу! Ненавижу холод. — Том встряхнул плащ, и по полу раскатились ледяные шарики.

— Это град? — сказал я. — Уже почти июнь.

— Это знамение. — Том подошёл к камину, где горело одинокое бревно. Он положил свой свёрток на стол и поднёс руки к огню. — Вчера было ещё одно убийство.

— Знаю.

Я рассказал Тому о визите Стабба и о том, как учитель вернулся поздно ночью, раненый.

Глаза Тома расширились.

— Это культ?

— Он не сказал мне, — отозвался я. — Но вряд ли это были обычные грабители. Он пришёл обожжённый.

Том вздрогнул и осенил себя крестом.

— В городе становится совсем скверно.

Вероятно, он был прав. Град в конце мая казался предзнаменованием. Хотя мне хотелось бы, чтобы божьи предупреждения выглядели немного понятнее. Неужели Всевышнему так сложно написать на облаках: «ХВАТИТ ВОРОВАТЬ СЛАДКИЕ БУЛОЧКИ»? Ну, или что-нибудь в этом роде…

Я кивнул на свёрток, который принёс Том.

— Что здесь?

Он улыбнулся, уже позабыв о своих несчастьях.

— А ты открой.

Я развернул шерстяную ткань, и меня окутал запах тёплых яблок и корицы. Внутри лежал свежеиспеченный пирог с витой румяной корочкой. Пар ещё поднимался из дырочек, оставленных цветочными лепестками.

— С днём рождения, — сказал Том.

Жизнь становилась всё лучше и лучше. Я обнял Тома. Не исключено, что я оставил слюни на его рубашке… Но тут же мне в голову пришла новая мысль.

— Ты украл пирог из отцовской пекарни?

Том сделал обиженное лицо.

— Разумеется нет!

— В самом деле?

— Ну… возможно, я его позаимствовал.

— Позаимствовал? То есть мы его вернём?

Он подумал минутку.

— В каком-то смысле.

— Что, если твой отец узнает? Он тебя отлупит.

Том пожал плечами.

— Он в любом случае меня отлупит. Так почему хотя бы не насладится пирогом?

— Том!

Он ухмыльнулся.

— Шучу. Мама разрешила испечь его для тебя. Давай есть.

Так мы и сделали, пригоршнями засовывая в рот лакомство. Я оставил кусок для учителя, который любил вкусные пироги почти так же сильно, как и я. Остальное мы слопали. Пожалуй, это был самый вкусный пирог из всех, что я пробовал, — и не только потому, что Том испёк его специально для меня. У него и впрямь были золотые руки. Когда Том брался за дело в семейной пекарне, он затмевал даже своего отца.

Я слизнул с пальцев последние крошки, а Том мастерски рыгнул. Я попробовал повторить этот подвиг, но у меня вышло лишь слабое подобие его потрясающей отрыжки.

— Жалкая попытка, — прокомментировал Том.

Тут он заметил книгу, которую я оставил на стуле у камина, и скривился.

— Вот дьявол! Ты учишься? В свой день рождения?

— Это не для работы, — сказал я. — Мастер Бенедикт сделал мне подарок. — И я с гордостью продемонстрировал Тому кубик из сурьмы.

Том был впечатлён.

— Он подарил тебе его? Эта штука, должно быть, стоит целое состояние. — Он погремел кубиком, прислушиваясь к звукам. — А что внутри?

— Вот это я и пытался выяснить. Гляди. — Я перевернул куб, показав Тому верхнюю грань.

— И что это? — спросил он.

— Наша Вселенная. Солнце, Земля и пять других планет. Каждый большой круг символизирует орбиту.

— О! О, ясно, они крутятся. — Том провёл пальцем по фигуре в центре. — А почему к Земле приделаны треугольники? Они обозначают горы?

— Это не Земля, — сказал я. — Это Солнце.

— Почему Солнце в центре?

— Потому что оно там находится.

— Правда? — Том нахмурился. — Кто такое сказал?

— Автор. — Я протянул ему книгу.

Том, прищурившись, обозрел обложку.

— Сис… Система… Что это?

— Systema Cosmicum, — прочитал я. — Это на латыни. Значит: «Космическая система». Тут говорится, что Солнце в центре Вселенной, а все планеты крутятся вокруг него.

Со скептическим выражением лица Том полистал книгу и открыл титульную страницу.

— Галилео Галилей. Какое-то католическое имечко, — неодобрительно заявил он.

— Просто посмотри на фигуры, ладно? Солнце расположено в центре, и шесть планет вращаются вокруг него. Ближайшая — Меркурий. Потом Венера. Потом Земля — видишь, этот маленький кружочек обозначает Луну. Потом Марс, Юпитер и Сатурн. Все они здесь.

Том повертел куб.

— Так что же это за символы?

— Планеты.

Я вынул лист пергамента, заткнутый за заднюю обложку книги и исписанный ровным знакомым почерком мастера Бенедикта.

Том перевёл взгляд с пергамента на куб.

— Но здесь только пять символов, — заметил он. — Юпитер, Венера, Сатурн, Земля, Марс. Меркурия нету.

— Верно, — сказал я. — А теперь взгляни снова на верхнюю грань. Первый круг, ближайший к Солнцу. Там, где должен быть Меркурий — чёрная точка.

Том посмотрел.

— Ой. Тут дырка.

— Думаю, в этом суть. Отсутствующий символ и есть ключ. — Я указал на полку позади нас. Там стояла керамическая банка размером чуть поменьше, чем её соседки. — Можешь достать?

Том любезно встал и схватил банку одной рукой. Взгляд его стал удивлённым.

— Какая она тяжёлая!

Я вынул из-за прилавка пустую кружку и открыл банку.

— Это ртуть, — объяснил я.

Я опрокинул банку над чашкой, осторожно осушив её. Вылилась блестящая серебряная жидкость.

Том был поражён.

— Как ты её растопил?

— Она такая и была. И она не горячая. — Я опустил в ртуть палец. — Смотри. Ты можешь её потрогать.

Том осторожно протянул палец. Он едва коснулся ртути и тут же отдёрнул руку. По поверхности пошли дрожащие волны, которые, впрочем, тут же исчезли. Том попробовал снова, на сей раз опустив палец глубже.

— Какая странная. Ни на что не похоже. Она вообще почти не чувствуется. Для чего это надо?

— Для лечения болезней — таких, знаешь, очень неприятных, которыми можно заразиться от… ну ты понял. Но сейчас нам нужен ключ! Я перевернул банку над чашкой.

Ничего не произошло.

— Можно аплодировать? — спросил Том.

Я, нахмурившись, заглянул в банку.

— Здесь ничего нет.

— А должно быть?

— Я думал, что ртуть — это ключ. Потому настоящее её название — «меркурий». — Я потряс чашку, пытаясь понять, не вылилось ли в неё что-нибудь вместе с жидким металлом. — А дыра находится как раз на месте планеты Меркурий.

— Умно́, — сказал Том, глядя на куб, — но я не понимаю, как ты всунешь сюда ключ. Отверстие слишком маленькое. И круглое. Не бывает круглых ключей.

Том был прав. Круглых ключей не существует. Как бы на них сделали зубцы? Но мастер Бенедикт уверял, что ключ есть и что он в этой комнате…

И тут меня осенило.

— Том! Ты гений!

— Да?

Я указал на дыру.

— Как бы ты вставил сюда ключ?

— Я ж сказал: никак. Дырка маленькая. Нужно то, что проскользнёт внутрь…

Его глаза расширились, когда я поболтал кружку, расплескав немного ртути.

— Жидкий ключ? Как такое может быть?

— Давай узнаем.

Том крепко сжал куб, чтобы придать ему устойчивости, а я осторожно наклонил кружку. Три капли жидкого металла выплеснулись на поверхность и, превратившись в крохотные серебряные шарики, покатились по бороздкам. Достигнув дыры, они проскользнули внутрь. Однако ничего не произошло.

— Может, надо больше ртути? — предположил Том?

Я снова капнул на поверхность куба. А потом ещё раз.

Клик!

Тонкая щель, обводящая верхнюю грань, расширилась.

Осторожно подняв крышку, я заглянул внутрь.

И ахнул.

Том навис надо мной.

— Что это? Что это?

Я вынул содержимое и положил на прилавок. Это была блестящая монета. Из настоящего серебра.

Том выпучил глаза.

— Шиллинг! Тебе подарили шиллинг!

Шиллинг. Целых двенадцать пенсов. Я богат!

Монета была совершенно новой, с отчеканенным на ней профилем короля и надписью по кругу: CAROLUS II DEI GRATI — «Карл II милостью Божьей». Праздник королевского дуба был днём его коронации и одновременно днём рождения. А ещё — моим днём рождения.

Я сам засиял как новенькая монета.

Том взял шиллинг, любуясь им. Я снова заглянул в куб-головоломку.

— Посмотри-ка.

Внутри кубик тоже был из сурьмы, за исключением одной стенки напротив крышки. Вправленное в неё стекло позволяло увидеть запирающий механизм. Ртутные шарики скатывались по желобку к рычагу, расположенному внизу. Когда мы налили достаточно ртути, под её весом рычаг сдвинулся, открыв защёлку.

— Блестяще! — сказал Том.

Здесь было даже больше, чем казалось. Мастер Бенедикт любил прятать одни вещи внутри других. Шифры внутри шифров, замки с головоломками. Вот и тут тоже: в моём подарке на день рождения — второй подарок. А плюс к тому полезный урок о символах.

«Нет, — подумал я. — Не просто урок».

Прошлой ночью мастер Бенедикт колебался, прежде чем отдать мне подарок. Он спросил, хочу ли остаться с ним, несмотря на опасность, которой он подвергался. И даже когда я ответил ему «да», он ещё не был до конца уверен. Он приготовил мне подарок, но до последнего момента не мог решить, отдавать ли его.

Куб, книга, его слова, головоломка… Тут больше, нежели урок. Это проверка.

Но проверка чего?

Я провёл кончиком пальца по канавкам на грани кубика. Том сказал, что он сто́ит больших денег, но для меня это не имело значения. Не знаю, почему мастер Бенедикт вручил мне его, но тут было нечто большее, чем просто подарок на день рождения. И я б жил на улице и голодал, но не продал бы кубик.

— Подожди здесь, — сказал я.

Я поднялся наверх, в комнату учителя. Он ещё спал; его грудь медленно вздымалась и опадала. Я не стал его будить, а просто оставил на столе рядом с кроватью кусочек яблочного пирога. Вернувшись в лавку, я положил открытый куб на прилавок рядом с книгой мистера Галилея — там, где мастер Бенедикт обязательно его увидит.

Том всё ещё поглаживал шиллинг.

— Что ты будешь с ним делать?

— Не знаю, — ответил я. — Может, пойду и поищу лучшего друга, который посоветует, как его потратить.

— Я лучший друг!

— О? Ну, и как ты думаешь, что купить?

— Может, замороженные сливки? — с надеждой спросил Том.

— Сегодня? И так холодно.

— Я люблю холод.

— Ты недавно сказал, что ненавидишь его.

Том изобразил возмущение.

— Я никогда такого не говорил!

— Ладно.

Том просиял.

— Но надо сберечь пенни, — прибавил я.

— На что? — спросил он.

— Как на что? — я ухмыльнулся. — На яйца.

Шиллинг — это много денег, но в день праздника деньги исчезают быстрее, чем вы можете ожидать.

Ближе к полудню дождь прекратился. Вымощенные булыжником улицы были покрыты грязью, и, поскольку дождь не помог вычистить водостоки, они воняли так же жутко, как и всегда. Однако тучи разошлись, и город осветился солнцем. Повсюду висели полотнища ткани, растянутые между балконами, — разноцветные, узорчатые, они были украшены гербом короля. Толпы заполоняли улицы; люди толкались, стремясь поглазеть на достопримечательности, сады и праздничные представления: тут были артисты, жонглёры, акробаты, музыканты и даже танцующие лошади. И пусть сегодня был день отдыха, это не касалось уличных торговцев. Они высыпали на улицы и каркали, словно вороны, пытаясь всучить за огромные деньги праздничные товары, которые в ином случае люди ни за что не купили бы.

Я в жизни своей ничего не покупал, поскольку у меня никогда не было денег. Те несколько фунтов, что я унаследовал в детстве, владельцы приюта припрятали и затем оплатили мой вступительный взнос в гильдию. Так я стал учеником, а ученики не получают жалованье. Что касается Тома — его родители продали немало пирогов, но Тому ничего не перепало, ибо его отец был прижимистым — и твёрдым, как зад епископа.

Итак, шиллинг разошёлся. Первые четыре пенни я потратил на две порции апельсиновых замороженных сливок. Кондитер даже позволил нам изготовить их самостоятельно. Том яростно крутил ручку мешалки, которая взбивала сливки с молоком, сахаром и апельсиновой водой, — в ведре, погружённом в подсоленный лёд. Это было так вкусно, что я купил третью порцию, на сей раз с мёдом и лимоном, и мы с Томом поделили её пополам. Затем два пении ушли на солёную лакрицу и горсть жевательного чикли, привезённого прямиком из Нового Света. Ещё два — на обед: горячая ягнятина с пряным картофелем и горохом в чесночном масле. Итак, осталось два медяка. Один предназначался для покупки полудюжины тухлых яиц, другой прожигал дыру в моём кармане.

Яйца, конечно, нужны были не для еды. В День королевского дуба каждый носил на одежде дубовую веточку, празднуя возвращение нашего монарха Карла II — весёлого короля; Господь спас его жизнь, когда он прятался на дубе от изменников-пуритан. По прошествии десяти лет изгнания и невзгод наш король вернул себе трон в 1660 году — после смерти тирана Оливера Кромвеля и падения правительства жестоких, суровых пуритан. Теперь в Лондоне снова можно было устраивать праздники и веселиться.

Сегодня дома могли сидеть только самые скучные люди — ну, и, я полагаю, пуритане. Думаю, им было неприятно видеть, как дети танцуют вокруг майских шестов, а возглавляющая их девушка размахивает дубовым посохом с надетым на него выбеленным на солнце черепом пуританина. Как и всем остальным, пуританам следовало носить на груди веточку дуба — иначе они рисковали, что их закидают всякой гадостью. В основном для этой цели использовали гнилые фрукты и овощи. Ну, и грязь, разумеется. Но я всегда полагал, что наилучший эффект производят тухлые яйца.

Проблема заключалась в том, что за три года, прошедшие с возвращения короля, все уже усвоили урок. Никто не осмеливался выходить на улицу без дубового украшения. Один раз нам почти повезло: у какого-то джентльмена его веточка отвалилась от камзола. Но к тому времени, как мы пробились к нему, он успел поднять её из грязи и вернуть на место, предварительно получив удары пятью снарядами: четыре помидора и луковица.

К концу дня я окончательно потерял надежду.

— Это ужасно. И что мне теперь делать с полудюжиной тухлых яиц?

— Может, использовать для одного из ваших лекарств? — предложил Том.

Я собирался было возразить, но замолк на полуслове.

— В чём дело? — спросил Том.

Дело было в Натаниэле Стаббе. Я увидел его на другой стороне Ломбард-стрит. Он проталкивался сквозь толпу, отпихивая детей, когда те подходили слишком близко к его серебряной трости.

У меня закипела кровь. Мастер Бенедикт утверждал, что на него напал не Стабб. Я не до конца поверил ему, и, честно говоря, это не имело значения. Я жаждал мести. А сейчас у меня были и возможность, и жертва.

Я бросил взгляд на его грудь — и не сумел сразу поверить в свою удачу. Ещё один подарок на день рождения — на этот раз от самого Бога.

Я схватил Тома за руку.

— Он не носит дуб!

— Вообще-то носит. — Том ткнул пальцем.

Я сник. Дуб действительно был. Абсурдно маленькая — какая-то жалкая — веточка болталась на груди Стабба. Булавка ослабла, и ветка едва держалась на камзоле.

Едва держалась?..

Том знал этот мой взгляд.

— Нет-нет-нет.

— Да-да-да, — сказал я.

— Нечестная игра.

— Бог рассудит, — отозвался я. — А теперь иди и сбей ветку.

В глазах Тома мелькнула паника.

— Я? Ни за что!

— Мне нельзя. Он знает, кто я такой. Ну, на самом деле, наверное, снова забыл… но всё же.

— Если он знает тебя, то может знать и меня, — сказал Том. — Забудь об этом.

— Пожалуйста, — заканючил я. — Ну пожааалуйста! Он уходит.

Но Том скрестил руки на груди и не двинулся с места.

И тогда у меня возникла идея. Отличная идея.

Я побежал вперёд. Том нехотя последовал за мной. На углу трое местных мальчишек лет девяти-десяти играли в рыцарский турнир, мчась навстречу друг другу с копьями из кленовых веток. Девочка того же возраста сидела на ступенях рыбной лавки; запах, казалось, не волновал её. Она наблюдала за «турниром», накручивая на палец прядь каштановых волос и гладя серую дворовую кошку, мурлыкавшую у неё на коленях.

— Привет, — сказал я.

Мальчишки остановили игру и посмотрели на нас с опаской; я держал в руках яйца, а Том возвышался над всеми нами как башня. Один из мальчишек — худой и жилистый — подался в нашу сторону, демонстрируя боязливость и отвагу одновременно.

— Чего надо?

Я указал на Стабба на другой стороне улицы.

— Сбей с него булавку, и я дам каждому из вас по яйцу — сможете бросить.

К его чести, мальчик обдумал предложение. К сожалению, опасная серебряная трость выиграла битву.

— Не. Он ударит меня.

— Не ударит, если будешь достаточно проворен, — сказал я. Но он покачал головой.

Донельзя разочарованный, я повернулся, собираясь уйти.

— А я тебя знаю, — произнёс высокий голос.

Говорила девочка, сидевшая на крыльце.

— Ты был в госпитале Христа.

Это удивило меня. Среди сирот в госпитале Христа было не так уж много девочек, и жили они отдельно. Мы видели их в основном во время еды, когда старшим детям назначались различные обязанности — помогать воспитателям и присматривать за младшими. Меня отправили на кухню — варить супы под присмотром главного повара, Седли, который очень любил колотить подручных по лбу длинной деревянной ложкой, если они совершали ошибку. Я получил достаточно ударов ложкой по черепу, чтобы стать настоящим докой в заправке супа.

По сути дела эти самые супы и поспособствовали тому, что я сделался учеником аптекаря. Время от времени в приют приезжали высокопоставленные гости. Однажды в воскресенье, когда мне было девять лет, в госпиталь Христа прибыли на обед три члена совета гильдии аптекарей. Когда я подавал суп, один из них — Освин Колтерст — подозвал меня.

Я был в полном восторге от аптекарей. Из того немного, что я о них читал, складывалось впечатление, что они обладали почти магическими талантами. Наш директор, преподобный Тальбот, всегда относился к гостям с почтением, а перед членами совета гильдии он просто-таки благоговел. И я сделал вывод, что они — чрезвычайно могущественные люди.

Хотя Освин был младшим из членов совета, мне он казался самым примечательным среди всех троих. Он брил голову налысо и — вопреки общей моде — не носил парика. Посмотрев на меня умными глазами, Освин проговорил:

— Мне сказали, что это тебя надо благодарить за вкусную еду.

Стараясь не смотреть на его выбритую голову, я пролепетал:

— Я всего лишь сварил бульон, мастер Колтерст…

— Бульон — лучшая часть. Кажется, ты разбираешься в травах.

Вероятно, он просто решил проявить доброту к мальчику-сироте: человек его положения, должно быть, обычно ел в гораздо лучших местах, чем столовая госпиталя Христа. Но я раздулся от его похвалы.

— Спасибо, мастер.

Преподобный Тальбот с поклоном сказал:

— У Кристофера осталась небольшая сумма от его наследства. Мы планируем использовать эти деньги, чтобы выучить мальчика на повара.

— Если у него есть средства, — ответил Освин, — почему бы не отправить его в нашу гильдию?

Преподобный Тальбот, казалось, изумился не меньше, чем я сам. Освина позабавило выражение наших лиц.

— Вы думаете, что только высокопоставленные люди могут стать аптекарями? — сказал он. — Напротив. Всё, что нам нужно, — это дисциплинированный ум, уважение к природе и желание учиться. — Освин указал на меня ложкой. — Такие мальчики, как Кристофер, именно то, что требуется нашей гильдии: простые англичане, которые выросли, усердно работая. — Освин вернулся к своей трапезе. — Подумайте об этом, преподобный, — прибавил он.

Вот эта-то случайно брошенная фраза и определила мою дальнейшую жизнь. На следующий же день моя учеба — и заодно побои, которые я получал за неуспехи в ней, — сделались в два раза интенсивнее. Преподобный Тальбот не мог допустить, чтобы я опозорил школу, провалив вступительный экзамен в гильдию аптекарей.

Я вгляделся в лицо девочки на ступеньках. Приют я покинул три года назад, значит, ей было шесть или семь лет. Большие зелёные глаза и слегка вздёрнутый нос с бледными веснушками на переносице… Я её помнил. Зимой того года, когда я покинул приют, я помогал сиделкам ухаживать за ней. У девочки была ужасная лихорадка, и я три недели кормил её куриным бульоном. Её зовут… Сюзанна? Сара?

Тут меня озарило.

— Салли.

Она покраснела, довольная, что я вспомнил её.

— Что с тобой сталось? — спросила она.

— Я ученик. Мастера аптекаря Бенедикта Блэкторна, — с гордостью отозвался я.

Она удовлетворённо кивнула.

— Сколько тебе осталось жить в приюте? — спросил я её.

— Ещё год. А потом я стану служанкой. Или… — Салли пожала плечами.

Я понимал, что она имеет в виду. Воспитатели как могли старались пристроить детей, когда тем исполнялось одиннадцать лет, но не у всех получалось найти работу или пойти в ученичество. Те, кому не удавалось… ну, жизнь была к ним не ласкова. Я помнил, как мало питал надежд, живя при госпитале Христа. У Салли вряд ли было даже это.

Я сунул руку в карман, вытащил последний из моих пенсов и протянул ей.

— Вот.

Глаза Салли расширились. Трое мальчишек уставились на неё. Один даже сделал шаг вперёд, но Салли грозно встала на пороге. Кошка соскочила с её колен и умчалась за угол, по пути опрокинув плетёную корзинку.

Салли сжала медяк в кулаке. Она смотрела на свои пальцы, словно боясь, что монета может вытечь сквозь них. Я повернулся, собираясь уйти.

— Постой.

Салли кивнула в сторону Стабба; тот стоял в переулке, с нетерпением ожидая, когда мимо пройдёт процессия ярко раскрашенных овец.

— Что он сделал?

— Угрожал моему учителю, — ответил я.

Она протянула руку.

— Дай мне яйцо.

Я посмотрел на серебряную трость Стабба. Мне доводилось ощущать на себе её жалящие удары.

— Ты не обязана…

— Я хочу.

Я протянул ей одно яйцо. Салли покатала его в пальцах. Она старалась не встречаться со мной взглядом.

— Ты варил хороший суп, — тихо сказала она, а потом пересекла улицу.

Трое мальчишек тоже пожелали получить яйца. Все вместе мы двинулись вперёд и спрятались за каретой, оставленной на тротуаре. Том, стоящий дальше всех, имел недовольный вид и бормотал что-то о правилах и установлениях.

Если бы я не смотрел во все глаза, то не заметил бы, как Салли это сделала. Она метнулась мимо Стабба и небрежным движением смахнула дубовую веточку. Та отлетела и приземлилась на булыжники.

В следующий миг Салли крикнула:

— Он не носит дуб!

Стабб не сразу сообразил, что происходит. Затем он понял, что все смотрят на него. Он ухватился за грудь, но пальцы нащупали только пустую булавку. Стабб в отчаянии глянул на землю.

Я швырнул яйцо первым. Оно разбилось о плечо Стабба; склизкая жёлтая масса залепила ему ухо. Он отшатнулся, словно в него выстрелили из мушкета.

Яйцо Салли ударило Стабба в шею, разбрызгавшись и перемазав воротник. Трое мальчишек тоже метнули свои снаряды. Один промахнулся, поразив и без того раздражённую овцу, но двое других попали в цель — в руку и бедро.

Окружающие люди присоединилась к нам, закидывая Стабба всем, что подворачивалось им под руку. Лучше всего выступил Том. Он стоял далеко, я сомневался, что его яйцо вообще долетит, но оно пронеслось между поднятыми руками убегающего Стабба и влепилось ему прямо в макушку.

Я хохотал как сумасшедший. Даже Том выглядел довольным. Я проорал:

— Да здравствует король! — И мы кинулись наутек.

Мы протолкались сквозь толпу, стремясь убежать подальше от возникшего хаоса. Мы отлично повеселились, но, восстановив справедливость, мы вовсе не хотели, чтобы нас поймали. Праздник или не праздник — но Стабб был членом гильдии, мастером, а я — всего лишь учеником. Его слово против моего: разумеется, он окажется правым, а я виноватым. И всё-таки я радовался. Особенно потому, что размазавшиеся по Стаббу яйца были куплены на деньги, полученные от моего учителя.

— Это лучший день в моей жизни, — сказал я.

Том оглядел толпу, выясняя, не гонятся ли за нами.

— Что теперь?

— Не знаю. — Я привалился к стене лавки стеклодува, с трудом переводя дыхание. — У нас больше нет денег. Может, петушиные бои в парке? Или сходим в Тауэр и ещё раз поглядим на королевский зверинец? Нет. Постой!

Я сообразил, что, убегая, мы оказались в соседнем приходе. Дом Хью был совсем недалеко.

— Прошлой ночью мастер Хью ушёл вместе с мастером Бенедиктом, — сказал я Тому. — Может, он знает, кто напал на учителя?..

— Предатели! — крикнул хриплый голос позади.

Я обернулся, испугавшись, что Стабб выследил нас. Но вместо упитанного аптекаря увидел какого-то безумца с обветренным морщинистым лицом. Он не носил парика. Его волосы растрепались, а изодранные лохмотья едва прикрывали заросшее коростой тело.

Глядя на нас выпученными глазами, он снова повторил:

— Предатели! — А потом, ринувшись вперёд, схватил меня за руки. Из его оскаленного рта с почерневшими зубами воняло протухшим мясом. — Среди нас есть предатели!

Я понимал, что люди смотрят на меня, и попытался вырваться, но хватка у безумца была железная.

— Отвяжись! — сказал я.

— Ты их знаешь? Ты видишь? — Мужчина встряхнул меня. — Культ Архангела вышел на охоту. Кто его добыча?

Том попытался вклиниться между нами, вцепившись в куртку безумца, но даже сильные руки моего друга не могли оторвать его от меня.

— Они не те, о ком ты думаешь, — прошептал мужчина, покосившись на зевак. — Это не их лица!

Тому наконец удалось оттолкнуть сумасшедшего, и тот растянулся на булыжниках, извозив в грязи и без того запачканные изношенные штаны.

— Береги себя! — умоляюще сказал человек. — Грядут перемены. Божий гнев сожжёт всех нас. Смотри! Вот едет его генерал!

Он указал куда-то за наши спины, но Тому всё это уже порядком поднадоело. Он втащил меня в толпу, потешавшуюся над умалишённым.

— Спасибо. — Я растёр руки. Они все ещё болели в тех местах, куда впились пальцы безумца.

Том оглянулся через плечо, проверяя, не увязался ли сумасшедший за нами.

— Ты в порядке?

Честно говоря, я ещё не опомнился толком от пережитого потрясения.

— Что это было?

— О чём ты? — удивился Том. — Тот человек просто не в своём уме.

— А ты не слышал, что он сказал?

«Грядут перемены». Мне вспомнились слова Стабба. Прошлой ночью аптекарь говорил то же самое.

Том рассмеялся.

— Мало ли. Он мог с тем же успехом поведать, что Луна сделана из сыра.

Толпа вокруг нас загудела. Сперва я решил, что дело в безумце, но нет: что-то происходило на противоположной стороне улицы. Том вытянул шею, глядя поверх людских голов. Внезапно он схватил меня за локоть.

— Смотри!

Я забрался на какой-то ящик и теперь тоже увидел. Приближались двое солдат в лёгких кожаных доспехах; каждый вооружен палашом и кремневым пистолетом. Их суконные накидки были украшены на груди изображением королевского герба. И хотя плотная толпа перегораживала дорогу, она тотчас расступилась, пропуская человека, который следовал за солдатами.

Его богатая одежда была искусно пошита — чувствовалась рука настоящего мастера-портного. И всё же дорогой атлас смотрелся на нём неуместно — словно кто-то попытался разодеть пантеру. Подобно королевским ратникам, идущим впереди, он тоже был вооружён — тяжёлым, побывавшим в боях палашом и пистолетом с изукрашенной жемчугом рукоятью. Люди замолкали под тяжёлым взглядом его глаз, похожих на глубокие чёрные колодцы. Левую сторону лица покрывали кривые шрамы, потянувшиеся от носа до самой шеи.