Истоки. Качественные сдвиги в экономической реальности и экономической науке

В широковещательном — от В. Ульянова-Ленина^[250] (1913) до Ж. Аттали^[251] (2005) — представлении К. Маркса в трех ипостасях как немецкого философа, английского политэконома-классика и общеевропейского революционера-социалиста обычно не замечают одного важного момента. Антиисторизму классической школы английской буржуазной политэкономии противостоит историзм двух других источников марксизма: немецкой диалектики и утопического социализма. М. И. Туган-Барановский, отметив как общую черту утопического (и так называемого научного) социализма то, что идеал выставляется в качестве результата исторического развития, особо выделил учение Ш. Фурье о гарантизме как идею общественно-национального минимума в новом строе, в который преобразуется строй буржуазной цивилизации^[252].

За трагикомическим опытом «биржи справедливого обмена» Р. Оуэна и его последователей стояла идея историзма форм обмена (бартер — деньги — «трудовые квитанции»). Но, конечно, решающее влияние на марксизм оказало учение К. А. Сен-Симона и его школы, систематизированное в «Изложении учения Сен-Симона» (1828–1829) С.-А. Базара и Б. П. Анфантена. По существу, не Маркс и Энгельс, а Сен-Симон и сен-симонисты должны считаться основателями формационного подхода, соединившего идею линейно-стадиальной периодизации истории и положение о совпадении интересов определенных общественных классов с общим направлением экономического и социального прогресса.

Сен-Симон ввел понятие индустриального общества, сменяющего в результате ряда революций (политических и научных) военно-теократическое сословное общество; сен-симонисты — идею убывания классового антагонизма и возрастания ассоциации вплоть до централизованного научного планирования работ. Из сен-симонизма исторический материализм и «пролетарская политэкономия» Маркса и Энгельса заимствовали критерий стадиального смягчения эксплуатации человека человеком (рабовладение, крепостное право, наемный труд), тогда как другой критерий — стадиальный прогресс знания (религиозное, метафизическое, научное) перешел в позитивизм и социологию О. Конта.

Заслуживает внимания абзац в «Изложении учения Сен-Симона», который еще до появления самого слова «социализм» очертил формационное понимание социализма, ставшее через марксистскую идеологию каноническим в СССР:

«Человек эксплуатировал до сих пор человека. Господа, рабы; патриции, плебеи; сеньоры, крепостные; земельные собственники, арендаторы; бездельники, труженики — такова прогрессивная история человечества до настоящего времени. Всемирная ассоциация — вот наше будущее. Каждому по его способности, каждой способности по ее делам — вот новое право, которое заменит право завоевания и право рождения»^[253].

Наконец, из сен-симонизма марксистское учение о способах производства и общественно-экономических формациях заимствовало эталонный подход. Характеристика формаций основывалась на анализе опыта отдельных «образцовых» «классических» стран и регионов: рабовладельческих Греции и Римской империи, феодально-сословной Франции, индустриально-капиталистической Англии. Резюмировав основы формационной теории прогресса в предисловии к работе «К критике политической экономии» (1859), Маркс заявил в предисловии к первому тому «Капитала» (1867), что страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране картину ее собственного будущего.

Из систематизации экономической истории Англии Маркс вывел членение капиталистической формации на две исторические стадии, отождествив с ранней — мануфактуру^[254] (применение детализированного ручного труда многих наемных работников), а со зрелой — фабричное машинное производство. Переход от одной стадии к другой был отождествлен Марксом с промышленным переворотом в Англии, ранее исследованным Ф. Энгельсом («Положение рабочего класса в Англии», 1845) и датированным 1760–1830 гг.

Понятие мануфактурного периода у Маркса и Энгельса в целом синонимично понятию эпохи первоначального накопления капитала и господства торгового капитала в Западной Европе. Это стадия перехода от общества феодальных стеснений к обществу свободной конкуренции капиталистических фабрик. Хронологические рамки этой эпохи вмещают также великие буржуазные революции. К ним Маркс и Энгельс отнесли революции Нидерландскую (война за независимость от Испании, 1566–1609), Английскую (парламентский «Великий мятеж», 1640–1649), Французскую (низвержение «Старого режима», 1789–1794).

Уточнение деталей как мануфактурной, так и фабричной стадии капиталистического способа производства было сделано последователями германской новой исторической школы, хотя ее основатель-лидер Г. Шмоллер считал, что самый термин «капитализм»^[255] надо оставить газетчикам. А. Гельд (1844–1880) выяснил, что преобладающей формой мануфактуры была не централизованная мануфактура, как полагал Маркс, а рассеянная; И. Кулишер охарактеризовал институциональную сторону внедрения фабричного машинного производства как ликвидацию всех установлений и учреждений, препятствовавших свободной конкуренции^[256].

Но последующее развитие крупной фабричной промышленности, ее сращивание с капиталом крупных банков и биржевой торговлей, «новым» протекционизмом и «новым» империализмом, подчинение отраслевых рынков картельным соглашениям заставило как марксистов, так и представителей новой исторической школы в политэкономии сделать вывод о пришедшей на смену свободной конкуренции стадии капиталистического способа производства. Следуя трактату Р. Гильфердинга «Финансовый капитал» (1910; рус. пер. И. Степанова, 1912), российские социал-демократы называли эту стадию стадией капитализма финансового (Н. Бухарин), синдицированного (М. Павлович), монополистического и государственно-монополистического (В. Ульянов-Ленин). В сочинениях В. Ульянова-Ленина (включая книгу «Империализм как высшая стадия капитализма» 1917) были сделаны выводы, что эта стадия создала «полнейшую материальную предпосылку» для «пролетарской революции» и социализма и поэтому она — «последняя» для капитализма.

Марксизм, провозгласив главной движущей силой общественного прогресса борьбу антагонистических классов, пророчествовал о будущей бесклассовой формации, но искал подпоры в археологии и этнографии для характеристики первобытного общества как первой — доклассовой — формации. К. Маркс ухватился за деление на каменные века и века металлов, к которому его младший современник англичанин Джон Лаббок (Леббок) добавил принципиальное разграничение веков «древнекаменного» и «новокаменного» — палеолита и неолита — по критерию раз но обра зия техники обработки камня и орудий из него (1865). Энгельс, опираясь на выводы книги американского этнографа Л. Г. Моргана «Древнее общество, или Исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации» (1877), обрисовал схему появления общественного разделения труда, антагонистических производственных отношений, классов и государства. Это была формационная картина дописьменной истории человечества. А три главные эпохи письменной истории^[257] — Древний мир, Средневековье и Новое время — были отождествлены с тремя главными формами эксплуатации человека человеком и (выделенными вслед за сен-симонизмом) классовыми антагонистическими формациями: рабовладельческой, феодальной и капиталистической (буржуазной).

Поскольку Марксов анализ классовых докапиталистических формаций остался в рукописях^[258], формационный подход в целом стал развиваться под воздействием книг Энгельса «Анти-Дюринг» (1878, при участии Маркса) и «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (1884, уже после смерти Маркса).

К концу XIX в. археологи выделили мезолит (среднекаменный век), а между неолитом и бронзовым веком — медный век; в течение ХХ в. это членение уточнялось. Наибольший вклад в материалистическое понимание первобытной истории внес английский археолог Вир Гордон Чайлд (1892–1957). Он назвал неолитической революцией процесс перехода первобытных общин от присваивающего хозяйства (охота, собирательство, рыболовство) к производящему хозяйству (земледелие, скотоводство, ремесло), а городской революцией — возникновение структуры классового господства-подчинения при переходе к металлическим орудиям, прежде всего к более совершенным орудиям нападения. В местах сгущения производящего хозяйства усложнялся порядок занятий и накапливалось богатство, притягательное для завистливых соседей. А медь и металлы, дающие в сплаве с ней бронзу (олово, свинец), были далеко не повсеместны. Редкость делала их стратегическим сырьем и предметом острого межплеменного соперничества. Металлическое оружие превратило стычки в жестокие схватки, отголоски которых прозвучали в легендах о медном веке, отмеченном кровавыми войнами. Возникла потребность в мощной обороне, вызвавшая рост укрепленных поселений — городов. Они возвысились над сельской округой и стали местами сосредоточения государственной власти с ее вооруженными силами, хозяйственно-распорядительными функциями и обслуживающим ремеслом.

Концепция «неолитической» и «городской» революций не вошла в каноническую схему пяти формаций (первобытно-общинная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая, коммунистическая), жестко закрепленную в главной книге сталинского тоталитаризма — «История ВКП(б). Краткий курс» (1938), а также, уже после смерти И. Сталина, в написанном по его указанию учебнике «Политическая экономия» (1954). «Пятичленка» пресекла также дискуссии об особом «азиатском способе производства», развернувшиеся в СССР на рубеже 1920–1930-х гг. и наводившие на мысли о сходстве основных черт «победившего социализма» в СССР и восточного военно-бюрократического деспотизма.

Октябрьская революция 1917 г., приведшая к власти в России Ленина и партию большевиков, была провозглашена в СССР началом «новейшего» времени, общего кризиса капитализма и формирования лагеря социализма. Социализм, согласно букве книги В. Ульянова-Ленина «Государство и революция» (опубл. в 1918), получил определение «низшая фаза» коммунистической формации. Расширение лагеря социализма после победы СССР в Великой Отечественной войне и окончания Второй мировой войны дало основания для вывода о втором этапе общего кризиса капитализма.

Сталинской «политэкономией в широком смысле» для каждого способа производства и, соответственно, формации была предложена формулировка «основного экономического закона» (ОЭЗ). Для первобытно-общинной формации он был сформулирован как «обеспечение необходимого продукта на основе примитивных орудий, общинной собственности и уравнительного распределения». Для антагонистических формаций критерием ОЭЗ были приняты способ присвоения прибавочного продукта и характер собственности на средства производства и рабочую силу. Соответственно, ОЭЗ рабовладельческого строя — присвоение прибавочного продукта рабовладельцами на основе их полной собственности на средства производства и на эксплуатируемых рабов, а также посредством завоеваний; ОЭЗ феодального строя — присвоение прибавочного продукта феодалами на основе их собственности на землю и неполной собственности на эксплуатируемых крепостных крестьян; ОЭЗ капиталистического строя — присвоение прибавочного продукта капиталистами в форме прибавочной стоимости на основе их собственности на средства производства и продукт труда формально свободных наемных рабочих. Для ОЭЗ социалистического способа производства была взята ходульная формулировка Сталина «обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники».

Несмотря на развенчание Сталина на ХХ съезде КПСС (1956), «пятичленка» сохранила еще на тридцать лет монопольное положение в СССР как периодизация экономического развития, хотя возобновились дискуссии об азиатском способе производства и шире — о вариативности докапиталистических формаций.

Первостепенное значение получила категория ренты, заимствованная К. Марксом у политэкономов-классиков для анализа чистого дохода (части прибавочной стоимости), присваиваемого земельным собственником в капиталистическом сельском хозяйстве. Начало ее исторической универсализации положил Б. Ф. Поршнев, сформулировавший (1953) основной закон феодального способа производства как присвоение частными землевладельцами феодальной ренты, т. е. чистого дохода от основных повинностей крепостных крестьян — полевой барщины, налога (оброка) натурой или монетой (соответственно отработочная, продуктовая и денежная рента). Сторонники концепции особого азиатского способа производства (АСП) его основным законом считали совпадение земельной ренты с государственным налогом (рента-налог). При этом АСП рассматривался как «параллельный» рабовладельческому и феодальному способам производства на Западе, а иногда отождествлялся с восточным «вечным феодализмом» (включая номадизм).

Из дискуссий советских историков, стремившихся «расковать» пятичленную формационную цепь, вышли концепции единого рентного сословно-классового способа производства с переплетением разных типов ренты в разных странах (В. П. Илюшечкин) и «большой» многоукладной феодальной формации с ведущей ролью натурального хозяйства и рентной (повинностной) формой присвоения прибавочного продукта (Ю. М. Кобищанов). В. П. Илюшечкин классифицировал типы ренты и, соответственно, эксплуатации^[259], как показано в нижеследующей таблице.

Ю. М. Кобищанов связал вариативность в рамках растянувшейся на тысячелетия большой феодальной формации с различными сочетаниями принуждения к труду — внеэкономического (государственно-представительного, общинно-кастового, духовно-религиозного) и экономического (передача земли или скота в аренду, ростовщичество, неэквивалентный обмен) — и с многообразием хозяйственно-культурных типов (ХКТ)^[260]. Основной ХКТ — пахарь с тягловым скотом («крестьянин»), но существовали еще сельскохозяйственно-культурные типы экстенсивного ручного и интенсивного ручного труда оседлых земледельцев и кочевого скотоводавоина, а также разнообразные несельскохозяйственно-культурные типы (от обожествляемого царя до бесправного раба, от рыцаря до ремесленника, от религиозного аскета до торговца и ростовщика). Это разнообразие обусловило наличие в структуре феодальной формации рабовладения как неосновного уклада и возникновение протокапиталистических укладов в различных регионах (например, в Нововавилонском царстве VI в. до н. э. и в греческих полисах V–IV вв. до н. э.). Многообразны были и феодальные цивилизации, имевшие либо синхронные связи (сосуществование), либо диахронные (преемственность); между ними складывались центрально-периферийные отношения «влияния — вражды». Капиталистическую же цивилизацию Кобищанов трактовал как единую и совпадающую с капиталистической фор мацией.

Усовершенствованный формационный подход Ю. М. Кобищанова акцентировал переходный воспроизводственный характер большой феодальной формации от присваивающего первобытного натурального хозяйства к капиталистическому крупнотоварному хозяйству, создавшему поступательное расширенное воспроизводство. Такого воспроизводства не могли обеспечить феодальные «ячейки производства», разделенные Кобищановым на мелкие (семейные земледельческие, скотоводческие, ремесленные домохозяйства) и условно крупные (храмовые, придворные, вельможные хозяйства).

Переосмысление догматики и эвристики формационного подхода после того, как он был лишен функции партийно-идеологической ферулы, побуждает обратиться к первому марксистскому опыту «политэкономии в широком смысле» — «Курсу политической экономии» А. Богданова и И. Степанова (в 2 т., 1910–1919), опиравшемуся на обоснованный Богдановым организационный (системно-структурный) подход. Считая главным в политэкономии последовательное проведение структурной точки зрения, Богданов принял для характеристики сменяющих друг друга формаций единую структурную схему: отношения общества к природе (или «технико-производственные отношения») — производственно-распределительные отношения — общественная психология — идеологии. При этом формационному подходу были приданы следующие особенности.

1. Акцент на том, что идеологические формы (от речи до естествознания), будучи «генетически вторичными», т. е. производными от социального бытия (производства), оказывают активное обратное воздействие на экономику как организующие при спо соб ления.

2. Трактовка классового строения обществ более через антитезу «организаторских» и «исполнительских» функций, чем в категориях отношений собственности.

3. Отражение различий в сочетаниях реальных организаторских функций и «потребительно-паразитических» тенденций имущих классов через критерий прогрессивности либо деградации формационного развития.

4. Включение в формационный контекст критерия уровня менового оборота.

Богданов и Степанов исходили из отсутствия униформизма в рамках формаций и, например, рассматривали классическое («законченное») рабовладение и многодневную барщину как крайние и неповсеместные варианты хронологически размытой феодальной, или «авторитарной», формации. Один вариант стал возможным в условиях длительной военной эксплуатации отсталых племен с захватом недвижимой (территория) и движимой (включая рабов) добычи; другой — в условиях, где не смог окрепнуть ремесленно-городской строй и крепостное право придавило крестьянскую общину, позволив господам отяготить подневольный труд ради товарного прибавочного продукта в расчете на максимизацию денежного дохода.

Вариативность Богданов предполагал и в движении капиталистической формации, допуская различные направления ее изменений от «промышленного феодализма» (фашизма) до перехода руководящей роли к классу технической интеллигенции. Но методологический коллективизм привел Богданова к выхолащиванию (несмотря на принятие меновых концепций исторической школы!) анализа обмена и индивидуальных стимулов хозяйственной деятельности и сциентистскому уподоблению социалистической («планомерной») организации хозяйства технической целесообразности при недифференцированном коллективном принятии решений. К тому же некоторые важные работы Богданова опубликованы не были и не смогли оказать влияние на общественную мысль ХХ в., хотя по-прежнему представляют немалый теоретический интерес^[261].

Для дискуссий об азиатском способе производства была весьма значимой непроясненная формулировка К. Маркса, что «азиатский, античный, феодальный и современный буржуазный способы производства можно обозначить как прогрессивные эпохи экономической общественной формации»^[262]. Она же дала повод для современных «постмарксистских» и «неомарксистских» интерпретаций, сводящих число общественных формаций лишь к трем: 1) архаической, или доэкономической; 2) экономической, или капиталистической; 3) постэкономической^[263], или коммунистической^[264].

Гораздо более детальная неоформационная периодизация обоснована Ю. И. Семеновым^[265], определившим свой подход как глобально-формационный; уместно также понятие «эстафетно-стадиальный» ввиду доказанного значения исторической эстафеты как необходимого условия перехода к более производительной формационной стадии в масштабах исторического пространства в целом. Семенов, признанный специалист по экономической истории первобытного общества, прежде всего разграничил палеоисторию (первобытных и предклассовых обществ) и историю цивилизованных классовых обществ (формаций), в которой основными единицами выступают социально-исторические организмы — социоры. Социоры могли быть «магистральными», передовыми, воплощавшими наивысшую для периода ступень социально-экономического развития, и «немагистральными», которые могли либо преобразиться в передовые социоры следующего периода, либо оказаться «боковыми» или тупиковыми.

Формации Семенов отождествляет не со стадиями последовательного развития отдельных социоров (страны, народа), а с периодами, в рамках которых в меняющей свою конфигурацию мировой системе формируются новые магистральные системы социоров в центре исторического пространства, в то время как в периферийных зонах образуются параформации (от греч. πᾰρά — около, возле). Формации как стадии всемирно-исторического процесса не совпадают со способами производства, которые могут существовать в рамках разных формаций, занимая различное место в их структуре.

Особое значение в концепции Семенова получило понятие политаризма, или политарного способа производства. Оно было применено не только к характеристике древнейшей («азиатской») формации и вариантов классовых обществ в последующей истории Востока, но и к переломным этапам в развитии средиземноморской (падение республики и установлении империи в Риме) и западной (абсолютизм, фашизм) цивилизаций, а также к определению социально-экономического строя СССР и стран «социалистического лагеря» (индустрополитаризм).

Общая схема эстафетно-стадиального подхода Ю. И. Семенова такова.

I. Палеоистория (35–6 тыс. лет назад) с тремя основными этапами: 1) собственно первобытные общества с уравнительным распределением всего добытого продукта между членами общины; 2) первобытно-престижные общества с возникновением имущественного неравенства и раздвоением экономики на жизнеобеспечивающую и престижную; 3) предклассовые общества в шести альтернативных вариантах (проформациях) в зависимости от преобладающей формы эксплуатации^[266].

II. История цивилизованного общества (4 тыс. лет до н. э. — современность).

1. Древнеполитарные общества (от греч. πολιτεία — государство) IV–II тысячелетий до н. э., сосуществовавшие с первобытными и предклассовыми. Возникновение разрозненных исторических гнезд и формирование из их числа (Междуречье, Египет) первой мировой системы социоров — ближневосточной, по отношению к которой другие социоры остались периферией.

2. Античность (VIII в. до н. э. — V в.). Возникновение из западнофиникийского (Карфаген), греческого (включая колонии на берегах Черного моря) и италийского (латины, этруски) исторических гнезд мировой средиземноморской системы. Ее объединение с ближневосточной системой в центральное историческое пространство, по отношению к которому внешней периферией оказались новые исторические арены — южно — и восточноазиатские, возникшие вокруг исторических гнезд — Индии и Китая, а также великостепная, возникшая вследствие обособления кочевых обществ Евразии. (Возможно, особыми историческими аренами были также индокитайская и индонезийская.)

3. Средневековье (VI–XV вв.). Изменение конфигурации и расширение центрального исторического пространства: образование западноевропейской, византийской, исламской, центрально-восточноевропейской и североевропейской зон. Позднее — разделение центрально-восточноевропейской зоны на центрально-европейскую и восточноевропейскую (российскую); образование на основе западноевропейской зоны феодально-бюргерской мировой системы.

4. Новое время (XVI–XIX вв.). Развитие вглубь (Западная Европа) и вширь (распространение на весь земной шар) капиталистической мировой системы; возникновение всемирного исторического пространства и разделение его на зону-центр, или ортокапитализм (от греч. ορθός — прямой, истинный), и периферийные зоны, или паракапитализм. Ортокапиталистический центр сам образовал систему и входил в более обширную систему; паракапиталистическая периферия, входя в более обширную систему, сама системой не была.

5. Новейшее время (1905–1991 гг.) «социорно-освободительных революций» на паракапиталистической периферии; образование и распад в противоборстве с ортокапитализмом мировой неополитарной, или индустрополитарной, мировой системы («лагерь социализма»).

6. Современность (после 1991 г.). Глобальное классовое общество, разделенное на ортокапиталистический центр, старую и «новую» (бывшие индустрополитарные социоры) паракапиталистическую периферию.

Как видно из сделанного выше обзора, правильнее говорить не о каком-то одном «формационном», а о формационных подходах, из которых дискредитировавший себя линейно-пятичленный вовсе не является единственно возможным. Но еще более справедливо такое замечание по отношению к цивилизационным подходам, тем более что в этом случае мы имеем две принципиально разные группы подходов: 1) историософские концепции локальных цивилизаций, отрицающие единство всемирно-исторического процесса, и 2) напротив, исходящие из такого единства концепции, так или иначе универсализующие опыт западной цивилизации.

Наиболее известные локально-цивилизационные подходы были обоснованы в России Н. Я. Данилевским («Россия и Европа», 1869), в Германии О. Шпенглером («Закат Европы», 1922), в Англии А. Дж. Тойнби («Постижение истории», 1934–1961). Имевшие больше критиков, чем сторонников, и сосредоточенные более на духовной культуре, чем на хозяйстве, локально-цивилизационные подходы, тем не менее, выдвинули категории, значимые и для экономической истории, — особенно концепция Тойнби («вызов — ответ», «внешняя и внутренняя периферия» и др.).

В случае школы русского евразийства, основанной в 1920-е гг. в эмиграции экономистом-географом П. Н. Савицким, филологом Н. С. Трубецким и историком Г. В. Вернадским и своеобразно продолженной Л. Н. Гумилевым, локально-цивилизационный подход (восходящий к идее замкнутых культурно-исторических типов Данилевского) соединился с антропогеографическим и геополитическим. Главным вкладом евразийцев стало обоснование категории месторазвития как географической основы локальных цивилизаций. Но антропогеография и геополитика, выросшие из сравнительного землеведения XIX в. (изучения отношений различных человеческих обществ с географической средой), подытоженного в Германской империи кавалером прусского Железного креста Ф. Ратцелем^[267], а во франкоязычной Европе — парижским коммунаром Э. Реклю, дали серьезный импульс и концепциям, отразившим стремление западной цивилизации стать универсальной.

Наиболее известную антропогеографическую схему всемирной истории предложил Лев Ильич Мечников (1838–1888). Русский публицист, французский географ (друг и соавтор Э. Реклю), деятельный участник объединения Италии и просвещения Японии, он за свою бурную жизнь объехал вокруг света, пересекши страны и моря Евразии, воды Атлантического и Тихого океанов, Северную Америку по первой трансконтинентальной железной дороге. В итоговой книге «Цивилизация и великие исторические реки» (изд. посм., 1889) Мечников выделил три эры: 1) речных цивилизаций, сложившихся в форме государств-деспотий — организаторов ирригационного (поливного) земледелия в речных долинах Ближнего Востока, Индии и Китая; 2) средиземноморскую — от основания финикийскими торговцами-колонизаторами Карфагена (около 800 г. до н. э.) до открытия испанцами Америки (1492 г.) и португальцами пути в Индию вокруг Африки (1498 г.); 3) океаническую, характеризуемую европейским проникновением во все уголки земного шара.

Хотя археологические раскопки, прочтения древних письмен и другие исследования в ХХ в. намного расширили представления о древних цивилизациях сравнительно с той информацией, которой располагал Л. Мечников, полностью остались в силе такие достоинства его схемы, как:

• противопоставление «запершихся» в бассейнах своих великих рек Индии и Китая ближневосточно-европейской передаче исторической эстафеты («светоча цивилизации») из «Плодородного Полумесяца» (от дельты Нила до тигро-евфратского Междуречья) средиземноморским народам: финикийцам, грекам и италийцам;

• обоснование этапного значения для всемирной истории средиземноморской колонизации (после 800 г. до н. э.) и западной заокеанской экспансии (после 1500 г.).

Великим географическим открытиям и западной заокеанской экспансии (после 1500 г.) отводится роль поворотного всемирно-исторического рубежа и в периодизациях, придававших гораздо большее, чем Л. Мечников, значение неприродным факторам общественного развития: религии, государственности и накоплению капитала. Германский социолог Альфред Вебер (1868–1958), заимствовав у О. Шпенглера противопоставление культуры и цивилизации, а у своего старшего брата Макса Вебера — учение о западной рациональности, также выделил три периода в истории цивилизованных обществ. «Почти статичный» период (от примерно 4000 г. до н. э. до 1500–1600 гг.) сменился динамичным освоением и «стягиванием» земли Европой (1500–1600 гг. — начало 1900-х гг.). Запад, осуществив смену ориентации с потусторонней на посюстороннюю интерпретацию бытия, достиг общемирового доминирования благодаря своей «насыщенности» экспансионистскими силами капитала, государственных организаций, науки, техники и социальных религий (капиталистическая религия «свободы и равенства шансов»; социал-демократическая религия «равновесия между свободой и равенством индивидов»; коммунистическая религия равенства). Но сохранение привычных для прошлых эпох силовых способов реализации политических целей привело к нарастанию расхождения между сферами цивилизации и культуры (первая половина XX в.), дошедшего до самоубийственной формы глобального вооруженного конфликта в двух мировых войнах (1914–1918 и 1939–1945 гг.).

Ученик Тойнби американец У. Макнил в трактате «Восхождение Запада» (1963) положил в основу периодизации истории диффузию привлекательных новшеств из центров — лидеров цивилизации, становившихся для соседей культурными «раздражителями», что, однако, приводило к применению (с разных сторон) грубой военной силы для добычи накопленных предметов роскоши и для захвата стратегических ресурсов, а также и к противоречию между нововведениями и старыми институтами (обычаями и уч реж де ния ми). Макнил выделил как основные периоды культурного доминирования Ближнего и Среднего Востока (3000–500 гг. до н. э.), евразийского «культурного равновесия» (500 г. до н. э. — 1500 г.) и доминирования Запада (после 1500 г.).

Заслуживает внимания трактовка Макнилом универсальных признаков цивилизации:

1) письменный канон и оформленные в нем нормы поведения;

2) возникновение благодаря профессиональной специализации и элите передовых знаний и технологий — военных, административных, ремесленных, научных, а также литературы и искусства;

3) постоянство циркуляции новостей между отдельными городами, регионами, социальными и этническими группами, что придает особое значение средствам сообщения.

Российский ученый Вениамин Петрович Семенов-Тян-Шанский (его не надо путать с прославленным отцом, путешественником и государственным деятелем П. П. Семеновым-Тян-Шанским) не предложил периодизации как таковой. Но в статьях «О могущественном территориальном владении применительно к России» (1915) и «Единство России и великое тысячелетнее переселенческое движение» (1919) он обосновал три антропогеографических критерия для сравнительного изучения цивилизаций Востока, Запада и России.

1. Степень освоения естественных ресурсов: зональных, расположенных на поверхности (почвы, флора, фауна), и азональных, лежащих в недрах. Признак цивилизованной страны — развитие торговли и промышленных производств, которые группируются преимущественно на морских побережьях и в азональных районах, но не связаны исключительно с добычей минеральных ресурсов.

2. Территориальное могущество держав относительно мировых средиземных морей, каковых три:

• Средиземное море между Европой, Африкой и западной Азией;

• азиатское средиземное море — группа морей между Китаем и архипелаговой Азией (Южно-Китайское, Восточно-Китайское, Желтое, Японское);

• американское средиземное море — Карибское с Мексиканским заливом.

3. Сочетание земледельческой колонизации с дальней морской торговлей, которая на Западе дала стимулы интенсивному земледелию и городской промышленности.

Семенов-Тян-Шанский выделил также три типа могущественного территориального владения, характерных для мировых держав. Два типа появились в 800–200 гг. до н. э.: «от моря до моря» и «кольцеобразный» (охват Средиземного моря), а третий — после 1500 г.: «клочкообразный» (разбросанный по берегам океанов). Этот тип был присущ великим державам европейского Запада — колониальным империям, тогда как величайшая держава «от моря до моря» — Российская империя — стала следствием славяно-русской сухопутной колонизации Евразии. Обе территориальные экспансии — и западная, и российская — продолжили мировую колонизационную волну белой расы по Старому Свету (Афроевразийскому суперконтиненту) от срединного полуострова Индостана в направлении к Атлантическому океану (с поворотом от его берегов внутрь Евразии), тогда как в противоположном направлении к Тихому океану (и тоже с поворотом внутрь Евразии) разлилась мировая колонизационная волна желтой расы, сформировавшая самую устойчивую в мире оседлую земледельческую государственность (Китай) и сплошную «лавину» кочевников-скотоводов на широких степных пространствах Монголии, Сибири, Средней Азии и значительной части Великой Русской равнины. Российская государственность стала результатом столкновения с азиатско-тихоокеанской волной североевразийского миграционного потока, отделившегося от европейско-атлантической колонизационной волны и обеспечившего развитие лишь экстенсивного земледелия и отсталой промышленности.

Концепция В. П. Семенова-Тян-Шанского особенно интересна тем, что подводит историко-геоэкономическую основу под современную мировую ситуацию трех главных центров накопления капитала (вокруг трех мировых средиземных морей^[268]) — североамериканского, западноевропейского и восточноазиатского.

Современник В. П. Семенова-Тян-Шанского Николай Петрович Огановский также пришел к выводу, что историческое отклонение экономического развития России от западного пути коренится в колонизационном закреплении экстенсивного земледелия. Но Огановским этот вывод был обоснован гораздо более обстоятельно в капитальном труде «Закономерность аграрной эволюции» (в 3 т., 1909–1914), дополненном экономико-географическими работами 1920-х гг. Концепция Огановского стала, на мой взгляд, высшим достижением исторического направления в политэкономии. Хотя сам Огановский критиковал германскую новую историческую школу (схему Бюхера) и марксизм (особенно его русских адептов Вл. Ильина (Ульянова-Ленина) и историков-экономистов П. Маслова и П. Лященко) за игнорирование специфики сельского хозяйства и искажение исторической перспективы вследствие экстраполяции опыта XIX в., «залитого яркой краской индустрии», на более ранние эпохи. Отвергал Огановский и мальтузианский закон народонаселения, впитанный английской классической школой, поэтому себя относил не к политической, а к сельскохозяйственной экономии.

Основоположник сельскохозяйственной экономии И. Г. Тюнен первым выделил (из практики своего времени) паровое трехполье, травосеяние и плодосмен как последовательность ступеней полеводства. К началу ХХ в. сельскохозяйственная экономия установила, что трехполью (озимые и яровые посевы хлебных злаков, возделываемые пахарем с использованием тяглового скота, при наличии отдыхающего участка земли — пара) как экстенсивной системе хлебопашества в странах умеренного климатического пояса предшествовали подсечно-огневая и переложная системы. Происходило расширение площади пашни по колонизуемым пространствам: расчищенные вырубкой и выжигом лесные территории или девственные почвы степей засевались хлебными злаками и после сбора двух-трех урожаев либо забрасывались, либо оставлялись на 8–15 лет в залежь, для медленного восстановления плодородия земель.

Оседлое трехполье стало результатом территориального исчерпания угодий для сельскохозяйственной колонизации, вынудившего к сжатию многолетней залежи до однолетнего пара, чередуемого с озимыми и яровыми. Трехполье на много веков составило агротехническую основу феодального строя с крепостным правом — захватом верховных прав на землю привилегированными классами и соединением права пользования землей с массой повинностей по отношению к этим классам. Возможности парового земледелия для роста урожайности (и, соответственно, количества продовольствия) были ограниченны. Почве не хватало отдыха для восстановления, и земля истощалась, что вынуждало расширять площади пашни за счет пастбищных угодий для скота, что нарушило равновесие между земледелием и скотоводством.