Три судьбы. Часть 2. Нежить

Школьный двор встретил Машу с Димкой шумно — играла музыка, ребята хлопали дверями, бегали туда — сюда, посредине спортивной площадки была была наряжена огромная елка, разноцветные шары на ней отражали только что вышедшую Луну, и сами казались лУнами. Димка, уже у входа крепко взял Машу за руку, потянул к себе, я тихонько шепнул на ушко: «Слушай, может не пойдём туда, а? Сейчас начнётся, Лизка эта глупая притащится, гадости свои начнёт говорить. Она меня замучала, Маш. То ей контрольную проверь, то бабочку в альбоме помоги нарисовать, а вчера так вообще к нам домой пришла. Сочинение у неё не выходит, видите ли. Прилипала она, не люблю таких. Вяжется»

Маша внимательно посмотрела на Димку, поправила его рыжий вихор, торчащий из-под кепки, укоризненно качнула головой. «Ты, Дим, девочек за глаза не обсуждай. Я тебе тут не советчица, да и слушать не стану. Некрасиво это, душком нехорошим отдаёт. Только не обижайся»

«Да не обсуждаю я никого. Просто идти не хочу, пошли лучше к нам. Там батя телик новый из райцентра привёз, мы с ним тоже елку поставили. Мамку твою возьмём, тётку, брательника. А, Маш?»

Но Димка договорить не успел, из дверей школы с очередной ватагой ребят выскочила Лизка. Высокая, большая, в ярко-розовой куртке с огромным капюшоном, отороченным пушистым, белым мехом, в белых сапожках, с копной завитых светло-русых волос, с румянцем, один в один повторяющем по оттенку цвет куртки, Лизка казалась огромной экзотической бабочкой, чудом попавшей в холодную страну. Она так и шла в толпе одноклассников, брезгливо морщась от небольшого ветерка, ставила крупную, белую ножку в сугроб, куталась в шарф, показывая, как она изнемогает от холода. Увидев Димку, она было расплылылась в сладкой, взрослой, уже слегка порочной улыбке, но, поняв, что он не один, дернулась, как от удара в курносый нос. Подошла ближе, обдала волной резких, дорогих, явно маминых духов, фыркнула, как кошка

— Ой… Нежить в Юродивской шубке. Шапку мамка связала, небось, всех коз передергала? Или на молочные денежки по дешёвке купила? А ничо. Нищете и такое к лицу.

Димка напрягся, на его румяных, мальчишеских щеках заиграли желваки, но Маша широко, показав ровные, белоснежные зубки улыбнулась прямо Лизке в лицо, аккуратно поправила шапочку, надвинув её поглубже, отчего её колдовские темные глаза стали ещё огромнее и блеснули странным, чёрным огнём, взяла парня под руку и, уже проходя мимо, чуть повернула голову, шепнула, скорее прошипела, прошелестела: «Не тронь». Так красивая, но жуткая змея поднимается из травы, качается угрожающе, готовится к броску, и, вроде, далеко, а мурашки по спине. Лизка снова отпрянула, побелела от злости, но сказать ничего не решилась. Промолчала, сжав большие, рыхлые ладони в кулаки, пропустила Машу с Димкой и только, когда за ними закрылась дверь, что — то быстро и сбивчиво стала внушать здоровенному, туповатому Генке, который ходил за ней повсюду с видом молочного телка, потерявшего мамку.

Новогодний вечер закружил голову Маше, её наперебой приглашали танцевать ребята, девочки тащили в свои маленькие междусобойчики, даже два молодых курсанта районного военного училища, помогающие здесь достроить коровник и приглашённые на школьный вечер, чуть не подрались из-за неё. Димка сначала дулся, стоял в сторонке, а потом взярился, стал, как стена, и больше к Маше никого не подпустил. Последний танец он сам танцевал с Машей, отдавил ей все ноги, еле дотянул до конца вечера и, отдуваясь, помог ей надеть шубку, облегчённо выдохнув, вывалился наружу на тёмный школьный двор.

— Фууу, Маш. Ненавижу я эти танцы, честное слово. Никогда не научусь. Придумали ерунду эту, лучше б делом занимались.

Маша тихонько улыбалась, ей так хорошо было идти по хрусткому, только выпавшему снегу, слушать этого рыжего медвежонка и крепко, надёжно держаться за его руку.

До Машиного дома осталось пройти только узкий, тёмный переулок, и тут, от чёрных покосившихся ворот брошенного дома отделилась какая-то огромная, сутулая тень…