Бегство

А ведь я Катька, и правда. С чего она взяла эту дурацкую Катарину, почему влезла в это чужое имя, как в неудобное платье — сначала там жало, тут терло, а потом притерпелась, подогнала себя под него, свыклась. Это ведь он, дорогой муж, Владимир Алексеевич, тогда ещё Володя — моложавый, крепкий, с едким принуждающим к подчинению волевым взглядом узких злых глаз, придумал это имя. Он тогда собирал вечеринку своих влиятельных друзей — расслабиться, попариться в баньке, поохотиться, ну и заодно представить свою избранницу Катерину. Нежную красавицу, настоящий экзотический цветок, орхидею, неизвестно каким образом расцветшую в селе, которую он вырвал из этой грубой почвы, пересадил в свой шикарный сад и теперь хотел похвастаться своим приобретением, показать товар лицом. Он стоял позади будущей жены, любовался её отражением в зеркале, думал удовлетворённо, что не зря армия профессионалов трудилась над внешностью деревенской девчонки, не покладая рук. И теперь эта райская птичка была совершенно готова, оставалось лишь добавить пару штрихов, и они, эти штрихи были сейчас в руках у ее создателя, её Пигмалиона. Владимир аккуратно расправил ожерелье, приложил его к тонкой, смуглой шее невесты и с удовольствием смотрел, как кожа изящных ключиц покрывается мурашками. Сапфиры чистейшей воды оттенили фиолетовую глубину глаз Кати, она порозовела от удовольствия и чуть подалась назад, прижалась к крепкой груди.

— Хорошо, Катьк. Тебе идёт. Только мы потом, после ресторации ко мне на дачу поедем, так ты не забудь снять, а то будешь, как пугало. Джинсики там…Свитерок приличный. Есть у тебя? Нет? Ну, держи. Купишь.

Он сунул в крепко зажатый от волнения Катин кулачок свернутые валиком купюры, а то девка напутает чего — нибудь с картой, прыгай потом.

— И ещё. Я тут вот паспорт твой подправил, хорошо есть у меня концы в паспортном. А то прям неудобно, моя жена — Катька!!! Село. На. Гляди.

Катя взяла паспорт — на любовно и аккуратно затянутой в пластик страничке её нового паспорта было чётко и красиво написано — Катарина. И вроде — бы пара букв… А человека, как подменили. Она поежилась, но кивнула, закрыла паспорт, потянулась к жениху, но Владимир тихонько её отстранил, буркнул.

— Давай, давай, времени мало, собирайся иди. Катарина…

Катарина отогнала от себя поток воспоминаний, допила чай, чувствуя, как зверская кислота облепихи постепенно проясняет её мозги, сунула ноги в тапки и пересела за столик, поближе к подруге. От Женьки веяло степной свежестью, полынной терпкостью, ароматом речной воды и кувшинок. Катарина вдруг поняла — Женька-то не постарела. Она все та же, какой была тогда, когда они носились ласточками по степным тропкам, жарились на песке у тихой реки, бегали за молоком на другой конец села, кокетничали с ребятами. Катарина коснулась руки Женьки, ожидая холодного провала, но кожа подружки была тёплой и упругой, совершенно живой.

— Ты, Жень, привидение, что ли?

Женька хихикнула, плеснула ещё чайку, куснула шоколадку.

— Я, Катьк, переходная. Есть такие, потом поймёшь. Я ведь сбежала отсюда. Меня мужик так же, как тебя мытарил, правда мне больше доставалось, я была толстая и баловалась… этим самым. Ну, короче, курила. Кое-что… Сдуру, правда.

Катарина ничего не понимала из того, что плела Женька, поэтому молчала, не противоречила. Женька достала из кармана небольшую бумажку, сунула её Катарине. Это бумажка оказалась фотографией, тусклой, мятой, с неё на Катарину смотрела толстощекая помятая стриженная блондинка с пустым и слегка безумным взглядом оловянных глаз.

— Ага. Это я. Он меня к этому времени уже ненавидел. Да, в общем, и было за что. Я вразнос пошла, творила такое… он меня в этот дом призрения и определил. Три года я здесь проторчала. А потом меня выписали.

Катарина слушала по-прежнему молча. Ладно бы это она сейчас читала в затейливом романе, ещё можно было бы перетерпеть такую чушь, но слышать это от привидения… Это уж слишком. Наконец, она разлепила губы, спросила

— И что? Тебя выпустили? Домой?

Женька кивнула. В её хитреньких глазах мелькнула маленькая свинцовая тучка печали, чуть затуманила ясный светлый взгляд и тут же пропала.

— Выпустили. Он там бабу уже новую завел себе, перед моим приходом пришлось ему её выпереть. Так он так озверел, видеть меня не мог. Ну, и мне намекнули, человек один верный предупредил, что он меня на тот свет задумал отправить. Я ведь в той комнате жила, которая у кабинета твоего любимого. Впрочем, кабинет, кабинетом не был, там что-то типа маленькой гостиной было, для моих знакомых, подружек. Мой не любил и их тоже.

Женька вытерла слезу, закипевшую в углу глаза, чуть вздохнула, всхлипнула.

— Ну, я и решила — я сама. Самой не так страшно, знаешь, чего ждать. Таблеток накупила, в лес ушла, села на пенёк, сижу, как дура. Там место такое чудное, вроде лес обрывается, как будто его трактором свалили, и вниз обрыв идёт, а внизу река. Причём такая, как в нашем детстве была, помнишь? Темно-фиолетовая такая вода, теплая, тихая. А в одном месте, прямо над обрывом воздух, как будто разрежен, как будто разбавили его серой перламутровой прозрачной краской, рябит он, дрожит слегка. Ну, я встала, поближе подошла, а потом раз — и бросилась в эту дыру, как будто меня толкнули. Женька выдохнула, внимательно посмотрела на Катарину, улыбнулась.

— Ладно. Отдыхай. Я завтра приду.

И подошла к окну, открыла створку, исчезла, как будто растворилась в темном небе.