Володя, Вася и другие. Истории старых китайских интеллигентов, рассказанные ими самими

С ректором было сложно поговорить.

Он постоянно отказывался: — Не надо про меня писать.

Я не знаю, почему.

Может быть, он боялся. Считал, что разговор коснётся политики. Годы тюрьмы и ссылки не прошли даром. Намертво впечатались в подкорку сознания.

Моя жена понимала его.

— Конечно, он боится, — говорила она. — Он же известный.

Вот и профессор Володя, рассказав историю своей жизни, испугался.

— Не надо ничего публиковать, — говорил он. — Кругом шпионы. Они всё узнают, и вас вышлют из страны.

— Что узнают? — удивлялся я. — Вы же ничего страшного не рассказали. А «культурную революцию» давно уже осудили.

Но он всё равно боялся.

А может быть, ректор просто скромничал. Считал, что не заслуживает, чтобы про него писали.

Но сегодня он пригласил меня поехать вместе на встречу в какую-то очередную Ассоциацию русско-китайской дружбы. Бог знает, чем занимаются эти ассоциации. Целый этаж одинаковых кабинетов в офисном здании. Хозяин, лаобань, с прической бобриком и короткой массивной шеей. Низко кланяющиеся услужливые сотрудницы с пришитыми на лица улыбками. Таких ассоциаций в городе пруд пруди.

Медленным крабиком наша машина ползёт в пробках.

Ректор перестаёт говорить по телефону.

Замолкает.

Смотрит в окно.

За окном унылые блёклые коробки покрытых туалетной плиткой домов.

Я пользуюсь моментом.

И достаю диктофон.

Ректор вдруг забывает о прошлых отказах.

И начинает рассказ.

Моё русское имя Вася. Меня так назвали советские преподаватели. Каждому студенту обязательно давали русское имя. Я учился русскому языку в Харбинском институте иностранных языков. Я поступил в 1950 году, а окончил институт в 1953 году. После этого меня отправили сюда в Гуанчжоу, и я стал преподавателем русского языка в Педагогическом институте. (Сейчас — Южно-Китайский педагогический университет, по-китайски Хуанань шифань дасюе, поэтому китайцы сокращенно зовут его Хуаши. Один из наиболее известных в мире китайских вузов, отобран в специальную программу государственного финансирования «Проект 211». — И.Ф.) Работал три года. В 1956 году опять вернулся в Харбин и стал аспирантом у советских специалистов.

Когда я поступал в институт, вступительные экзамены не сдавали. Нужно было просто пройти собеседование. Тогда было так мало учеников в средней школе, что любой из них мог поступить в университет. Собеседование было очень коротким, просто слушали, что и как вы говорите, какие у вас мысли, хорошие или плохие. Я считался передовым студентом. Меня рекомендовал к учёбе в институте Юношеский коммунистический союз Северо-Востока. Ещё в школе я подпольно вступил в него. Тогда Коммунистическая партия и Гоминьдан боролись друг с другом за то, чтобы занять Северо-Восток. Когда я учился в средней школе, уже был против Гоминьдана. Поэтому меня считали выдающимся студентом.

Я родился в семье большого помещика. Тридцать семей помогали нам обрабатывать землю. Война против японцев кончилась в 1945 году. Когда я учился в начальной школе, то ничего не понимал. Даже не знал, что я китаец. Просто знал, что живу в Маньчжоуго (марионеточное государство, созданное японцами. — И.Ф.). Знал, что есть император Пу И. Когда мне было четырнадцать лет, в сентябре 1945-го, Коммунистическая партия заняла Северо-Восток. Моих родственников посадили в одну камеру с Пу И. Отец не получил образования, поэтому он ничего не понимал в политике: за что борется партия, за что Гоминьдан. Знал только, что, если есть лишние деньги, надо купить ещё земли. Земля, земля, земля. Земля у нас была очень обширная, очень много её было. Тогда компартия отбирала землю у крестьян. Когда коммунисты попытались войти в наше село, моя семья их не пустила. Мои дед и отец начали этот конфликт, потому что думали, что коммунисты — это мафия. Мой отец погиб, и моя семья разрушилась. Но я не винил в его смерти компартию. Он сам не понимал, кто прав. У них не было знаний. После этого моему младшему брату пришлось, наоборот, помогать крестьянам пасти коров. Когда я через пять лет вернулся в деревню, я увидел, как моей родне тяжело жить. Нечего есть.

Но тогда я решил уйти. В деревнях хозяйничали коммунисты, в городах — Гоминьдан. Я хотел уйти подальше и от тех, и от других. Я уехал в Шэньян. Начал работать. Эти пять лет я продавал газеты, чистил обувь. Тётя помогла мне вернуться в школу. Она была учительницей средней школы. Её муж, дочери, все работали в школе. После освобождения я решил, что нужно обязательно учиться дальше. До этого учились в основном дети из богатых семей. Бедные дети не могли учиться. Поэтому я очень ценил этот шанс учиться.

Русские преподаватели вели у нас занятия, а китайские просто были ассистентами, помогали нам выполнять задания. Харбинский институт иностранных языков был военным институтом. Ректор был генералом военно-воздушных сил. Нас хотели отправить в Корею переводчиками. Тогда шло противостояние с американцами. Но мы не знали этого. Только через четыре месяца узнали. Тогда СССР помогал нам в войне, нас тренировали советские специалисты, поэтому было нужно много переводчиков. Но когда я окончил университет, война закончилась, и всех выпускников отправили работать в департаменты промышленности и образования.

Когда я учился, СССР считался нашим братом. И я очень гордился, что учу язык брата. Я был старостой группы. Очень старался хорошо учиться. И очень любил Сталина. Хотел быть «мостом дружбы» между Китаем и Россией. Тогда был очень горячим человеком, хотел посвятить свою жизнь компартии.

Когда я приехал в Гуанчжоу, в Педагогическом институте было всего пятьсот студентов, меньше ста преподавателей, из них только десять — двадцать молодых. Мало кто знал русский язык. Я был одним из пяти, считался очень красивым и выдающимся. Ведь я знал не только русский, но и хорошо говорил на мандаринском. А тогда в Гуанчжоу все говорили только по-кантонски. Многие девушки меня любили. Но я был инспектором курса, мне нельзя было вступать в отношения со студентами. Но одна девушка меня слишком любила. За это меня много критиковали, ругали и даже сняли с должности. Это была кантонская девушка. Она уже умерла. После неё я решил, что лучше связать судьбу с северной девушкой. Всё-таки не очень привык к кантонским девушкам. После этого познакомился со своей будущей женой. Она была учительницей в школе. Тоже из семьи помещика. У её семьи реквизировали имущество.

Вася (крайний справа в третьем ряду) с однокурсниками и русскими преподавателями. Харбинский институт иностранных языков. 1953 г.

Вася с женой в молодости

Поскольку у меня была работа, я смог перевезти маму в город. Наша фамилия очень известная у нас в округе, мама тогда жила в нашем родовом селе, где у всех та же фамилия. У меня ещё есть две младшие сестры и два младших брата. Я говорил им, что, если вы хотите изменить свою судьбу, обязательно надо учиться. Сёстры уже вышли замуж, но братьев я смог уговорить. Один окончил нефтяной институт, сейчас живёт в городе Ланчжоу.

Два года я учился в аспирантуре. Учился очень много, хорошо овладел русским языком. Изучил фонетику, грамматику. Со всего Китая набрали тогда всего двести преподавателей учиться у советских специалистов фонетике и грамматике. И я был одним из них. Очень старался тогда. Когда вернулся обратно, все студенты были очень довольны, что занимаются со мной.

Моя жена поступила на факультет русского языка нашего института. Стала студенткой. Её семья из тех же мест, что и моя, ещё наши отцы были знакомы. Вообще я никогда не забывал о своей родине, о своём родовом селе. Оно существует до сих пор. А в то время там все были без образования. Только я один вышел в люди. Пять лет назад я построил там здание для всех жителей, чтобы они могли проводить досуг, играть в пинг-понг и так далее.

Моя жена младше меня на пять лет. Первого ребёнка она родила в 1958 году, когда была на втором курсе. Когда она кончила Педагогический институт, её отправили работать в Цзинаньский университет преподавателем русского языка. (Цзинаньский университет — один из ключевых китайских вузов, наряду с Хуаши входит в программу «Проект 211». Главный кампус находится напротив Хуаши. — И. Ф.) Мы жили вместе в кампусе Педагогического института.

Когда я учился в аспирантуре, началась борьба с «правым уклоном». Из двух тысяч студентов нашего института пятьсот человек зачислили в «правые уклонисты». Несколько дней меня допрашивали: «Ты “правый”?». Я говорил: «Нет, никакой я не “правый”». Я сказал, что никогда не занимался политикой и не буду ей заниматься. Я только учусь у специалистов из Советского Союза. После того как я вернулся на работу в Гуанчжоу, я надеялся всю жизнь спокойно преподавать. Но неожиданно началась «культурная революция». Всех интеллигентов объявили «правыми». Моих коллег задержали и обвинили в том, что они «правые уклонисты». Они это признали. Только я возмутился. Я вышел вперёд и сказал: «Нет! Они все хорошие люди». Их освободили. Но запомнили, что я лидер. Я заступился за них. Значит, я самый плохой. Через какое-то время меня cхватили и стали спрашивать, кто мой руководитель. Обвинили меня в том, что я «правый», против Мао Цзэдуна, против «культурной революции». Обвиняли меня в том, что я скрывал своё происхождение, что я генетический враг революции. Меня били железными прутьями в пластиковой оплётке. Я объявил голодовку. Я хотел доказать, что я не «правый». Три дня голодал. Тогда меня перестали бить. Отправили работать уборщиком — мыть туалет, посуду. Даже разрешали уходить домой. Но после того как хунвейбины окончательно победили, меня посадили в тюрьму. Я просидел три месяца.

После тюрьмы меня отправили трудиться в деревню под городом Шаогуань. Каждый день сажал овощи, строил дома, пас буйволов. Принимал роды у буйволиц. Нужно было внимательно за этим следить. Если бы буйволица умерла во время родов, то обвинили бы меня. Тогда я заметил, как мать-буйволица любит своего телёнка. Когда рождается телёнок, буйволица вылизывает его с головы до ног. Я видел, как усердно она это делает, с какой радостью. Все говорят, что буйвол — грязное животное. Но на самом деле это не так — буйвол никогда не гадит там, где сам живёт. Буйвол очень любит чистоту. Я видел, как мать вылизывала своего ребенка, и чувствовал, что это любовь.

Конец ознакомительного фрагмента.