Синица за пазухой. Рассказы и новеллы о войне и не только

Третьего дня ранили меня в левую руку. Осколок кость не задел, но всё равно в роте мне оставаться было нельзя, ребята перевязали меня, ротный отправил сперва в санроту, а оттуда меня направили в медсанбат. Саней свободных с повозочными не было, да к тому же я ведь ходячий, что мне каких-нибудь 5 км? Дорогу я знаю, в тылу часто бывал по делам, я же связист, так что закинул вещмешок за плечи и вперёд. А дело к ночи было, зимой рано темнеет, пока по дороге шёл ещё ничего, а потом, как в лес свернул, так уже тропинку едва видно, к тому же намело за день, поэтому шёл я не торопясь, приглядываясь.

Вдруг, слышу, сучок треснул! Я остановился, спрятался за сосну. Кого это нелёгкая несёт на ночь глядя? Разведка что ли на дело пошла? Гляжу: идёт. Один. В маскхалате. Подозрительно. Я подождал, когда он подойдёт поближе и кричу ему: «Стой, кто идёт! Стрелять буду!» А у самого даже ножа с собой перочинного нет. Но он-то ведь об этом не знает! Остановился он, посмотрел вокруг, да и молча повернул в обратную сторону. Диверсант! Не иначе! Свой бы крикнул, мол, не стреляйте, мол, свои идут. А этот развернулся и тикать. Ну, думаю, что делать? Поймать его, гада, или пусть идёт? У него же наверняка автомат на шее висит или хотя бы пистолет за пазухой. Если за ним бежать, он заметит и начнёт отстреливаться, к моей ране ещё пара дырок прибавится. Нет, думаю, его надо у просеки перехватить, он к ней идёт по глубокому снегу, хоть и напрямки, но медленно, а я вокруг бегом его быстрее буду.

Так и сделал, назад по тропинке, потом направо по другой, обогнул рощу, выскочил на просеку, по ней махом до того места, где он по моему предположению выйти должен. Зашёл в неё, чтоб на открытом месте не торчать, затаился, жду. Вот он, родимый, идёт, оглядывается. Все его страхи сзади остались, в тёмном лесу за спиной. А спереди просека, там уже почти светло, чего её бояться? Как он повернётся назад, я метров 5-7 перебегаю в его сторону, потом снова, дистанцию сокращаю. И вот он на меня почти идёт, тут уже хочешь — не хочешь а надо выскакивать из-за дерева и прыгать на него, а то он первый меня увидит и застрелит. Сбил я его с ног, прижал к земле, руку выкрутил, она пустая, без оружия, он лежит мордой в снег, пытается перевернуться, кричит: «Отпусти, сука! Руку сломаешь!» А я ему: «Ах ты, шалава немецкая! Сам сломаю, сам и починю!» Я не мог его отпустить. У него 2 руки, у меня одна. Или полторы в лучшем случае. Он опомнится, скинет меня, или пристрелит, или так переборет, а потом сбежит. Крутил я ему руку, крутил, он орал как свинья на скотобойне, потом там что-то хрустнуло и он затих, сознание потерял. Я поднялся, думаю, а теперь-то что? Притащить я его к своим не смогу. Надо за подмогой идти. Дошёл до медсанбата, говорю, помогите диверсанта приволочь. Ребята взяли носилки, сходили мы на место, переложили его на них, принесли в санчасть. Стали с него маскхалат снимать — а форма-то наша, капитан. У меня сразу какое-то нехорошее предчувствие случилось, не обознался ли я? А вдруг это наш? Но, с другой стороны, если так, то чего же он от меня драпал-то? Врач посмотрел, говорит, у него болевой шок, сухожилие повреждено, ничего ты так, мол, постарался! Мог и убить на хрен! А у меня тоже рана от борьбы открылась, медсестра мне перевязку сделала, потом место на нарах указала.

А утром начальство нахлынуло, этого капитана потеряли, а тут из санбата докладывают, что, мол, какого-то капитана в лесу связист поймал и избил. Они видят — их это капитан. Он очухался, говорит, мол, я на него напал и избил то ли из личной неприязни, то ли ограбить хотел. Ничего такого я не кричал, ни о чём не предупреждал, подкараулил — и всё. Я, конечно, сопротивляюсь, кричу, мол, да вы не слушайте его! Сходите в лес, следы посмотрите, кто куда шёл и как, увидите, что он сперва вперёд, потом обратно повернул, когда я его окликнул, мои следы увидите, как я его вокруг оббежал и на выходе из леса подстерёг. Но кому же охота куда-то там идти и следы разбирать! Тем более что их с утра припорошило уже. Капитан — штабной офицер, на хорошем счету, почему они ему не должны верить, кто я такой?

Ну, понятное дело, меня сразу же под арест, какой уж тут санбат, сижу я и думаю: всё, отвоевался. Самое обидное — от своих смерть принять как изменник Родины. Как последняя гнида. Вот уж не думал! Вот позор-то! И главное — за что? Где же справедливость?

Два дня провёл в душевных муках, на третий вывели меня на улицу, гляжу: за углом снег расчищают. Готовятся. Сейчас рыть начнут. Или меня заставят. Как глупо всё!

Вдруг слышу, окликает меня знакомый голос: «Гайнанов! А ты что тут делаешь? Почему с непокрытой головой и без ремня?» Это один подполковник, мы раньше когда-то вместе воевали, только он тогда капитаном был, а я у него в блиндаже сидел, по линии бегал. Я обрадовался встрече, вижу, человек вырос по службе, может, поможет. Конвоир вообще-то не допускает к арестованным посторонних, но знакомого моего постеснялся, подполковник всё-таки. Объяснил я ему что да как, он почесал затылок: «Ладно, стой здесь!»

Через полчаса меня в избу позвали, дали бумагу, мол, пиши объяснительную, что да как. После отправили назад в санбат. Я ему, как же вам это удалось? Что вы им сказали? А он, мол, я им напомнил, что раненых без сопровождения в санчасть отправлять запрещено, как и ходить вблизи передовой по одному. Капитан тот тоже один был. И непонятно с какой стати попёрся ночью через лес, за каким таким делом, почему убежал, когда его окликнули? Не в самоволку ли к милашке в соседнюю деревню намылился? Допросите его, говорю, расследуйте это дело скрупулёзно, у вас тут офицеры по бабам бегают, а вы солдат невиновных расстреливаете за это! В-общем решили они это дело замять.

А снег тот для артистов расчищали, концерт после обеда был, песни под гармошку пели и танцевали. Вот такие дела…