Любовь нужна всем

Глава вторая

1

После июня дни стали на удивление прохладными, не по сезону: с конца августа и вовсе зарядили длинные, тягучие осенние дожди. Лето, за исключением одной недели, оказалось серым, холодным и мрачным. Стоило солнцу выглянуть из-за облака, как тут же накатывали другие, стоило прекратиться мокрой погоде, когда казалось, ещё чуть-чуть и подсохнут наконец надоевшие лужи на тротуарах. Исчезнет противная, липкая грязь в парках и во дворах, как там, наверху, снова собирались чёрно-серые тучи и снова вываливали на землю потоки холодной воды. В общем, лета не случилось, хотя где-то южнее Москвы стояли жаркие недели и месяцы, а счастливчики, свалившие по путёвкам или дикарями на черноморское побережье, возвращались тем более довольные, чем больше народ жаловался на ненастную погоду в Подмосковье, где так и не успевшие загореть дачники копали полусгнившую картошку, а в колхозах стоговали непросохшее сено. Зато грибники ликовали, появляясь на примеченных в былые годы полянках и просеках — их жатва, в отличие от настоящей, полевой, получилась невиданно изобильна.

Илона не любила грибы, особенно в этом году, и её абсолютно не привлекали длинные ряды уличных торговцев с корзинками, напоказ заполненными привлекательными шляпками всех оттенков бурого и красного да на крепких белых, слегка кургузых ножках. Они зазывали прохожих, демонстрировали свои самые внушительные трофеи, и многие не выдерживали, подходили, торговались, покупали, доставая из карманов или сумочек смятые авоськи. Рядом стояли цветочницы с астрами, гладиолусами, пионами или флоксами. Илона стремилась быстрее пробегать такие места. Грибы ей незачем, а цветы напоминали о прошедшем лете, о первых настоящих букетах в её жизни, о первой любви, о Никите, которого требуется забыть. Забыть поскорее, вычеркнуть, вырвать как листок календаря. Он был, приходил и уходил, брал её тело, её любовь, пользовался ею так же, как и другими. Она для него стала лишь одной маленькой галочкой в длинном списке его безудержных приключений или, как пишут в книгах, побед. «Побед» — слово какое дурацкое! Только в книжках его встречаешь в таком смысле. Как будто она сдавалась на его милость! Не сдавалась ему, она себе сдавалась. Но этот свой внутренний плен Илона ещё не совсем победила. Его только предстояло одолеть.

Он звонил, просил позвать её позвать, пытался что-то сказать, оправдаться, передавал через Павлика записки, которые Анжелка ей читала по телефону. Подруге было неудобно, она предлагала принести, на что следовало категорическое «нет». И Анжела читала, она ошибалась, путала слова и буквы, запиналась, но Илона настаивала: «Читай». А когда звонил, Илона, ни слова не говоря, трубку клала сразу, как только раздавался его голос. Он звал, манил своей бархатной приторностью, оживлял в памяти минуты незабываемого блаженства, но Илона пересиливала себя. Мама заподозрила неладное. Да и как не заподозрить? Никогда раньше общения с дочерью не добивался один и тот же человек. Только Анжела, подружка. Да, бывало, звякнет кто-нибудь из одноклассников по учёбе или какому другому вопросу, мало ли их возникает? Но такого, чтобы всё тот же молодой мужской голос просил, упрашивал, заклинал едва ли не умолял дать трубку Илоне, такого ещё не случалось.

Александра Евгеньевна замучила дочь расспросами: кто, да что, да почему? Илона сначала уходила от ответа, потом раскрыла часть правды: мол, познакомилась через Анжелку, и он теперь ей проходу не даёт. Мать не то, чтобы поверила, но сопоставила факты: со школьной подругой последний месяц дочь, действительно, вроде не встречалась. Да она ни с кем не встречалась, даже на улицу не выходила, как некоторое время назад. Её уговаривали вдвоём с отцом: «Выйди, прогуляйся, подыши свежим воздухом!» А она отказывалась. Дома лучше: книги, музыка, вы и Руфина, мол, ничего дороже и ближе для неё нет, а там и погода никакая, и одноклассницы все, кроме Анжелы, рассосались по разным ВУЗам. Придёт время — находится ещё в институт, насидится на лекциях, а сейчас дайте же последнее лето детства провести так, как я сама хочу! И родители отступались. Мать, конечно, в некотором недоумении и не без сверливших мозг вопросиков.

Но в конце концов и она перестала беспокоиться, тем более, что у самой забот, что называется, полон рот: надо обновить часть гардероба, а это требовало уйму времени — собрать информацию, обзвонить всех знакомых, что где почём можно достать, просто объехать все более-менее приличные магазины города, хватало хлопот и с ювелиром, он никак не мог довести до ума, то бишь до соответствия пожеланиям Александры Сергеевны новый серебряный перстень с огромным лазуритом в белых, синих и желтоватых прожилках, сделать так, чтобы и в глаза бросалось и чтобы без лишней нажористости. Короче, чтобы ни у кого такого не было. То камень не подходил, неинтересный, то, наоборот, слишком изобиловал лишними вкраплениями, то сам эскиз не нравился. «Не всё так просто у нас! — восклицала Александра Евгеньевна, рассказывая мужу о своих мытарствах. — Ты же гордишься, что твоя жена выглядит лучше других?» — вопрошала она, разглядывая в зеркало свою стройную фигуру в новом костюме: всюду хорошо, только предплечья начинают полнеть, появляется дряблость, и таз при внимательном рассмотрении чуть широковат, но от этого не уйдёшь — природа.

Муж соглашался с женой: естественно, ему доставляло немалое удовольствие находиться со своей молодящейся супругой в кругу потерявших все формы жён коллег: «Конечно, Сашенька, ты у нас молодец!» На что Александра Евгеньевна отвечала: «У нас все молодцы: Илоночка, студентка наша, ты тоже, вон договорился, и всё как по маслу!» От слова «договорился» Виктор Сергеевич морщился, тёр пальцами свой крупный нос, любое воспоминание о «договорном» процессе ему было неприятно. К тому же жене он-таки ни сном, ни духом не обмолвился о реальной цене поступления Илоны, а аппетиты супруги не уменьшались. И не до конца обновлённый гардероб, и золотая цепочка, которой они поздравили дочку с первыми настоящими успехами, и тот перстень, что заказала себе жена — всё это стоило немалых денег. А их вот и не было уже! Ещё не успел расплатиться с кредитом за машину, всегда держал тысячу на чёрный день, и её сожрал Коля Вершинин со товарищи. Теперь во сколько обойдётся Сашин перстень? Только небольшой задаток за него уплачен, а на остальное уже свободных рублей нет. С зарплаты едва удавалось отложить сотню, так она уже вся истрачена, опять придётся одалживать и в этот раз втайне от жены, противно! От таких мыслей голова шла кругом, а тут ещё на работе проблемы — реорганизации, пертурбации — появились слухи, что на самом верху подумывают об отмене монополии на внешнюю торговлю. В стране растёт кооперативное движение, ему тоже часть пирога подавай! Что там ещё надумают, и что будет с их министерством в этой перестроечной чехарде? Свели два года назад кучу министерств в один Госагропром, а что толку? Только масса людей места свои потеряла. Виктор Сергеевич стал осторожно прощупывать почву в МИДе на предмет перехода, благо далеко бегать не нужно — под одной крышей сидят они на Смоленской площади. И уж что-что, а это учреждение вечно. В общем, временами чувствовал себя Виктор Сергеевич, как тот богатырь на картине Васнецова, на распутье, только вместо камня на дороге у него каша в голове варилась. Куда пойти — никто не подскажет, а месиво скоро начнёт закипать.

И только один обитатель их квартиры не ведал забот, только у него, точнее, у неё ни о чём не болела голова. Руфина, как и прежде, приходила ласкаться, тёрлась о каждого обитателя квартиры, но лежать предпочитала по-прежнему рядом с Илоной. С ней она слушала битлов, к ней возвращалась с кормёжки и бегательного моциона после неё. Все так же её любили, гладили, и она по-прежнему от одного движения рукой по тёплой пушистой головке задирала кверху свою остренькую, как будто вышедшую из-под руки знаменитого ваятеля, мордочку, закрывая от удовольствия глаза. И спала она, развалившись на кровати своей младшей, но любимой хозяйки, в невозможных позах, даже лапами кверху порой. Ничто не мешало ей наслаждаться спокойной жизнью с полной миской рыбы, в которую ей, правда, пытались зачем-то всунуть мелкие кусочки варёных овощей. Это Александра Евгеньевна подсмотрела во французских кошачьих консервах: там говорят, что полезно, и она пыталась имитировать, как могла, эту моду. Руфина с недоумением обнюхивала чужеродные вкрапления в рыбу, оставляла их нетронутыми, но порой, набросившись от жадности на свежую порцию салаки, не замечая, проглатывала несколько кусочков. И Александра Евгеньевна оставалась довольна: хоть что-то. Впрочем, кажется, из всех членов семьи Ивановых только она и была довольна: всё шло по намеченному плану в этом году. И у мужа на работе, и поездка во Францию, и МГИМО. Всё хорошо!

2

Никиту следовало избегать: сейчас, завтра и в будущем. Илона отдавала себе отчёт в том, что она ещё не совсем одолела притяжение, которое испытывала к нему. Она ощутила это накануне. Ведь с самого начала занятий она намеренно нигде ни с кем не появлялась: ни в «Молодёжном», ни в Крылатском, ни у Серёги, ни у Анжелки с Павликом. С подругой она вообще почти полностью свела общение на нет. Не поссорилась, а просто замкнулась, боялась не выдержать и расплакаться. Анжела названивала и в сентябре, но Илона не поддерживала разговор, отвечала односложно: «да», «нет», и на предложение посидеть где-нибудь отказывалась — времени не хватает. Она не преувеличивала, всё съедала учёба. Илона и бывала-то только в институте, где аккуратно высиживала все лекции, от звонка до звонка, потом немало времени проводила в библиотеке. В общем, ей нравилось учиться в МГИМО. Предметы интересные, и никакой физики с химией. Никакой алгебры с геометрией и тригонометрией. Любимые ей, не любимые, нет, но предпочитаемые гуманитарные науки. Оказывается, будущие специалисты по внешней политике должны постичь столько всего! И историю дипломатии, и теорию, и международные отношения про разные страны.

Илона признавалась себе, что временами, в отличие от школы, её даже увлекали новые науки! И португальский, какой красивый язык, правда, они слишком злоупотребляют «ш» и «ж», ну прям как поляки почти! Но сколько музыки в нём, сколько мелодичности! Ей-Богу, куда красивей английского, который Илона, по большому счёту, никогда не любила. Ну надо и надо. Школа-то английская. А тут: Eu falo portugues. (я говорю по-португальски) A lingua portuguesa é bela (португальский язык красивый). Uma verdadeira amiga russa (настоящая русская подруга). И повторить — эу фалу португеш. А лингва португеза э бэла. Ума вердадэйра амига хуса. И неизбежный соединительный союз «и», хоть и пишется «е», но читается не как дурацкое «энд» (зачем столько звуков для такого короткого слова?), а вполне как русское «и». Но всему своё время. Наукам и языкам иностранным тоже. Заучиваться тоже неправильно. Часов в шесть, закончив работу в читальном зале, спускалась в гардероб, оттуда, не торопясь (Куда и к кому ей спешить? Разве что к Руфине?), на автобус. К счастью, маршрут прямой, но долгий: минут сорок — сорок пять в толкотне, не сесть, а если и освободится место, то его не займёшь, ведь обязательно какая-нибудь разъевшаяся бабища пнёт локтём и потребует уступить, чтобы возложить свой жирный зад на продавленное такими, как она, сиденье, да ещё выдаст что-нибудь вроде: «Молодёжь нынче пошла!» Кабы не толкали плечами и локтями, не пинали ногами, Илона и сама бы с удовольствием постояла, и так целый день сидишь. Кто спорит, пожилым уступать надо: многие с работы едут, отстояв восемь часов на заводе, так не пинались бы тогда! Вот в парижском автобусе даже, извините, сказали, когда она, не ей, а она наступила в толкотне кому-то на ногу.

И с автобусной остановки Илона быстрым шагом чешет к дому, нигде не задерживается, ни у киоска с мороженым, ни на скамейке у клумбы с последними фиолетовыми цветочками ушедшего лета. Нигде. Домой, к Руфине, маме крикнуть «Я пришла!» через распахнутую дверь комнаты. И к себе, в свой мир, отрешиться от истории и теории дипломатии, политической географии. Хватит, теперь только своё. Оставался лишь вечер, науки побоку, даже португальский. До утра, вечер — себе, вечер — свободе. Порой забегала в комнату мама со своими вечными расспросами, что да как, в институте всё ли в порядке. Илона старалась не раздражаться, поглаживая кошку, отвечала размеренно и подробно. Мать, позвав ужинать, уходила довольная. И за едой следовало поддерживать разговор, но он обычно не клеился. У каждого свои проблемы, свои головные боли: у мамы — новости и магазины, у папы — работа, у Илоны… У неё немного проблем, по большому счёту одна, но зато какая!

Две недели занятий ей удавался такой график. Правда, мать замечала, что с дочерью какие-то нелады, но относила всё за счёт трудностей начального этапа учёбы. Войдёт в ритм — будет легче, — рассуждала Александра Евгеньевна. В общем, никто Илону не тревожил, никто, даже Анжелка нечасто появлялась на горизонте. Та сама не стремилась, ограничивалась звонками, чувствовала по ответам, что подруга не идёт на контакт, и не настаивала. Но вчера её перехватил Никита, прямо на главном выходе из института, на ступеньках подкараулил. И не увернуться. Вокруг люди, меньше всего Илона хотела скандала, тем более в альмаматер. Пришлось уступить и пройтись с ним. Предлагал завернуть куда-нибудь, поесть мороженого, выпить чая или кофе, и, хотя накрапывал мелкий дождик, Илона категорически отказалась. Никита вздохнул и принялся уговаривать Илону прямо на тротуаре, прогуливаясь по шумной улице Лобачевского. Он твердил об ошибке, уверял, что сам не врубается, как так получилось: случайно, мол, встретил одноклассницу. Убалтывать он умел, это Илона почувствовала и старалась не смотреть на него, боялась. Она уже падала во власть его чар. Поэтому только спросила:

— А у твоих родителей, на самом деле, дача есть?

Он понял, замялся, опустил глаза и признался:

— Нет, я…

Но Илона не дала закончить:

— А родители, наверное, лимитчики?

Он не смог соврать:

— Нет, то есть да, это давно они, но послушай.

— Да чего слушать? Нашёл глупую дуру из хорошей семьи, и вперёд. Думаешь, тесть на свадьбу «Жигули» подарит? — зло прошипела Илона. — Фиг тебе с маслом!

Она отвернулась и быстро зашагала в сторону. Быстрей, быстрей, прочь, прочь от него. Однако Никита не собирался так легко отпускать её. Он догнал и загородил ей дорогу.

— И что? Мне звать людей на помощь? — Илона, скривив губы от презрения, вызывающе смотрела ему прямо в глаза. — Или, может, кричать «караул», милиция?

— Не-нет, но выслушай хотя бы. Выслушай! — Никита перешёл почти на крик. Куда подевались его прежние обволакивающие интонации? — Мы, мужчины, пойми, мы по-другому устроены. Мы — самцы, пойми, это у нас всё не так, как у вас. Видит мужик самку и сразу её мысленно раздевает: ноги у неё такие, грудь, животик, задница круглая, упругая, а дальше, ну а дальше ты сама представляешь. И против этого никак, пойми, никак! Даже если тебе встретится такой, который примется уверять, что он только тебя хочет, что, кроме тебя ему никто не нужен, не верь! Не так это! Все мужики — самцы, всем нам лишь ваше тело надо, но кому-то только мясо, а кому ещё и душа. Вот это и есть мужская любовь, когда ещё и другая тяга есть, не только плотская, поверь, вот это любовь! И не обращай внимание на то, что я, ну не я, он, кто-то, твой избранник, скажем так, посмотрел на другую, оценивающе посмотрел. Это природа! Ничего не поделаешь! Мы так устроены. Пойми! Кабы не так было, человечество бы вымерло давно! Подумай сама, в древние, дикие времена, пока женщина плод вынашивает, мужчина ждёт что ли? Да нет! Когда ему ждать: продолжительность жизни двадцать лет! Ну все так мужики устроены до сих пор, вы женщины — иначе. Оно и понятно: вам детей рожать, семейный очаг хранить. Ну занесло меня, со всеми так бывает, поверь мне! За-нес-ло! Давай забудем, и с чистого листа, ведь меня к тебе не только тело твоё влечёт, мне с тобой хорошо! А про дачу и эти дела, да я понятия не имел, что у тебя папа крутой. Мне Анжела потом уже сказала. Вникни! Потом! Ну что ты молчишь, Илона, скажи что-нибудь, скажи! — Никита тряхнул Илону за плечи. — Не молчи!

А Илона молчала, она почти поверила, ещё немного и поверила бы совсем, уткнулась бы головой в его широкое плечо и разревелась. Но вместо этого в глаза ему вытаращилась, впилась в них, а он взгляд не выдержал, забегали глазки, как мыши по полу веранды на даче. Забегали. Она молча сняла его руки с себя, и прошипела зло:

— Случайно? Ага! Целовались вы случайно? А что же ты мне лапшу вешал, что поедешь матери на дачу помогать. Картошку, видите ли, копать! Какую картошку? В каком месте копать? Членом своим копать? Да пошёл ты!

И, неожиданно для себя, с размаху влепила ему звонкую пощёчину, с несказанным удовлетворением наблюдала как отвисла от удивления его челюсть, обнажив ряд красивых белых зубов. Развернулась и побежала. Куда глаза глядят, чтобы его не видеть, сейчас, сегодня, завтра, никогда! Он уже не пытался её догнать.

Вчера она проигнорировала ужин с родителями: всё опротивело, ей нужно было побыть одной. Наплела матери, что перекусила с однокурсницами в буфете. И сегодня лежала в своей кровати, утром не пошла в институт, матери наврала про мигрень — голова раскалывается. Та лишь погладила дочь по красивым белым локонам, пробормотала что-то ласковое, принесла стакан воды и таблетки, а потом убежала встречаться с подругой. Илона лежала, смотрела в потолок и старалась не думать о нём. Сегодня он снова будет её караулить у института, но вот облом, не дождётся. Сегодня так, а завтра? Завтра — завтра, завтра будет больше сил, она выйдет с другой стороны, и бегом до следующей автобусной остановки, прочь, подальше от этого уродливого памятника эпохи развито̀го социализма, и от него тоже. Она уйдёт, спрячется, хватит сил.

3

Анжела тоже поступила в свой инженерно-строительный. Факультет скучнейший — строительно-технологический, Анжела станет специалистом-технологом по производству железобетонных блоков для домов-коробок. Девчонки, поступавшие вместе с ней, утешали друг друга — в цеху работа, в помещении, а не на дожде и морозе слушать мат-перемат стропальщиков и монтажников. Конечно, Анжела желала бы попасть на экономику строительства, даже документы туда подала. Но вовремя переиграла, оценила свой потенциал реально. На экономический требуется хотя бы три «четвёрки» на четырёх экзаменах получить. А как готовиться, когда у тебя любовь? Настоящая, взаимная, страстная. Когда всё свободное время готова проводить с Павликом, с любимым, болтать с ним о всякой ерунде, прижиматься к нему, отдавать ему своё тело, улетать на седьмое небо от блаженства. А когда его нет дома — ждать. Вот так — просто ждать, и вместо формул в голове одна мысль — когда он придёт? Посему с горем пополам Анжела сдала вступительные, не завалила, огребла заветную «четвёрку» по физике и увидела свою фамилию в списке зачисленных. Поступление отметили шашлыками под сладкое белое вино. Павлик постарался соригинальничать.

Учёба шла ни шатко, ни валко. Надо вставать к первой паре, аж в семь утра. Легко сказать, надо, ложились-то за полночь, и не повернувшись спиной друг к дружке как два старика. Короче, пока они угомонятся, уже час. А утром на всё про всё — минут сорок — сорок пять. Поставить чайник, помыться, в спешке заглотить чашку горячего чая с парой печенинок. Потом бежать на метро, толкаться в нём в самый час пик. Хорошо хоть до ВДНХ без пересадки, потом опять в переполненном автобусе до института пробивать себе путь от дверей к середине прохода, ругаться, передавать к компостерам талоны. Только возвращаясь с занятий в четвёртом часу, когда народ ещё не попёр с работы, можно забиться на сиденье и уткнуться в окно, за которым мелькали дома, деревья, люди. И не замечать, как в проходе толкаются, бранятся заполнившие салон люди, как косо смотрят телесатые тётки на удобно устроившуюся студентку с тонкой сумочкой и тубусом. Пусть смотрят! Павлик научил: «Не обращай внимания! Ты тоже заплатила за проезд, у тебя такие же права!»

За неделю Анжела умоталась несказанно. Пропускать в начале нельзя, пока не присмотрелась. И предметы сразу тяжёлые грянули — одна начертательная геометрия чего сто̀ит! Радовало, что по средам английский первой парой, а там Анжела со своей натянутой «четвёркой» чувствовала себя вундеркиндом. Слабая оценка из спецшколы давала много очков вперёд «пятёрке» провинциальной выпускницы. Со временем можно будет позволить себе поспать посреди недели. Историю КПСС, к великому сожалению Анжелы, поставили второй парой — ни то, ни сё, даже не свалишь пораньше. Так же с диаматом поступили. Наверное, специально, чтобы не прогуливали будущие технари общественные науки.

Вот и получалось, что убегала из дома Анжела аж без пятнадцати восемь, а возвращалась вся измотанная в половину пятого. И это пока, потом обещали ещё практические занятия и какие-то семинары четвёртой парой повесить раза три в неделю, да подготовки к ним впридачу. Ну тогда на любовные утехи вообще сил не останется. Ждала выходных как манны небесной. И вот на третий учебный день объявляют — в воскресенье в колхоз, на картошку. Анжела едва не взвыла от таких новостей. Какой колхоз, какая картошка? Да почти на месяц. Как же она месяц без Павлика, да ещё в грязи ковыряться? Но Павлик обнадёжил: «Положись на меня, — изрёк важно, — я всё устрою». И он устроил, на следующий день явился домой поздно, но довольный. Анжела как раз проснулась, продрыхла три часа, в первый раз отоспалась после занятий. Павлик притащил справку из КВД. При виде слов «Кожно-венерологический диспансер» она сразу назад отпрянула: мол, ты что, я такое в деканат не понесу. Но Павлик успокоил:

— Гляди сюда, — он ткнул пальцем ниже, — тут всё расписано, заболевание кожи, вот научное название, и требуется избегать контакта с мокротой, грязью и так далее, тебя даже мыть посуду в столовую, как некоторых, не имеют права отправить вместо колхоза.

— Думаешь, освободят? — с надеждой в голосе произнесла Анжела.

— А куда они денутся? Справка официальная, отправят в деканат, бумажки перекладывать, там всегда дурацкой работы хватает.

Павлик к своему четвёртому курсу полиграфического института в совершенстве овладел техникой учёбы. Он чётко усвоил, куда и к кому ходить на лекции, какие практические занятия посещать, а какими можно и манкировать. Сам он редко вставал к первой паре, отсыпался, раньше второй в институте не появлялся, а то целый день мог пропустить, если хороший бизнес, как он выражался, наклёвывался. И всегда выходил сухим из воды: то нужную справку принесёт, то незаметно швейцарскую шоколадку нужной секретарше сунет. В общем, институтской кухней владел и умело ей пользовался. Причём настолько хорошо, что для Анжелы напряжённый вузовский график стал неприятной неожиданностью. Она ещё весной усвоила чётко — Павлик может в любое время освободиться от учебных дел, и ей казалось: вот это и есть студенческая жизнь.

Но реальность, увы, предстала перед ней в иной форме. В деканате тоже всё не так просто, как предполагал Павлик. Конечно, малейшая лазейка использовалась, чтобы попить чайку — это святое. Расставят чашки, включат кипятильник и начинается — тра-та-та, про шмотки, про мужей и детей, о чём угодно, но только не о работе. И топчутся под дверями студенты, старпреподы и даже доценты. Ждут окончания перерыва. Однако Анжеле, как самой молодой, приходилось не только бумаги перебирать, временами дёргали — сходи туда, отнеси это, получи то, уже через неделю она освоилась в ректорате как в своей квартире — в какую дверь стучаться, кому улыбаться, кому и так сойдёт. Тем не менее всяко лучше, чем мокнуть под дождём на картофельном поле. «Павлик — молодец, чтобы я без него делала?» — спрашивала себя Анжела и ответа на этот вопрос не находила.

Изредка названивала матери. У родителей она ни разу не появилась с того дня, как накидала свои вещички в старенький чемодан с металлическими уголками и переселилась. Мать волновалась, рвалась наведаться, посмотреть на их житьё-бытьё, но Анжела упорно отказывалась принимать её: мол, не моя квартира, Павлик снимает, да и чего тут смотреть — живём и живём. Всё обещала сама с Павликом навестить их, да так и не собрались. В конце концов ограничилась тем, что продиктовала номер телефона: так матери спокойней, она стала названивать каждый день. Анжела, не скрывая раздражения, не маленькая ведь, сводила разговор к минимуму. Но мать быстро успокоилась. Вечерами дочь у себя дома, «уже у себя», — повторяла она, не шляется, как раньше, по барам, и то хорошо. Может, и пора: восемнадцать лет вот-вот стукнет. Раньше уже рожали в этом возрасте.

А день рождения, действительно, приближался. Восемнадцать лет! Подумать только! «Интересно, интересно, — бубнила себе под нос Анжела, перебирая свой скромненький гардероб, — что Павлик подарит?» Хорошо бы курточку демисезонную, а то в старой, которую она таскала с восьмого класса, уже стыдно показываться на людях. Типичный москвошвеевский продукт — коричневый балахончик с просиженной на одном месте подкладкой. Да и в институт, по большому счёту, надеть нечего, кроме этого полуджинсового комплекта, с нарезанной ею самой бахромой размером в полгруди. Ну не таскать же старую юбку с розовой кофточкой в жутких рюшечках, взятую в ближайшем промторге за неимением лучшего? Купили с мамой, потому что больше ничего Анжеле не подобрать: то сиськи, её гордость, жмёт, то выше бёдер болтается. Шьют на Бог знает кого, на бочонки какие-то. Всё остальное у неё старье, большую часть даже забирать с родительской квартиры не стала. Значит, отовариваться надо, а у неё даже стипендии нет, как минимум, до февраля. Как бы намекнуть Павлику?

Но намекать не понадобилось. Перед третьими сентябрьскими выходными Павлик принёс домой свёрток и, загадочно улыбаясь, передал его Анжеле. Сердечко забилось неровно — неужто сам понял? Она медленно развернула магазинную бумагу и глазам не поверила — дутая куртка совершенно сумасшедшей расцветки: белые плечи аж до груди, в которые вклиниваются толстые жёлтые полоски, а ниже — красные и синие вставки. Ни у кого такого нет! Отпад! Она приложила к себе дутик — и по размеру угадал. Молодец! Расцеловала своего любимого, сразу внутри всё загорелось, запылало, аж дыхание перехватило, но остановилась вовремя — а примерить? И понеслась к зеркалу. А потом все выходные они провели в московских магазинах — прежде всего, конечно, в ГУМе, ЦУМе и «Детском мире» на площади Дзержинского. В нём как раз повезло больше всего — выбросили джинсы-бананы, и Анжелка успела занять очередь, пока продавщица ещё раскладывала товар на проходе. В ЦУМе «прикормленная» Павликом тётка всего за два червонца сверху вынесла из закромов чешские кроссовки Анжелкиного размера. Беленькие, с полосочкой под «Адидас». Красота! Значит, вопрос с гардеробом успешно решён. Теперь не стыдно и перед Илонкой покрасоваться. А встретиться надо, день рождения всё же! С Павликом собрались тряхнуть стариной и посидеть в «Молодёжном», а вот потом с подругой, ведь каждый год вместе отмечали. А теперь почему нет? Ведь всё так здорово!

4

Илона едва не пропустила Анжелкин день рождения. Совсем вылетело из головы, хотя после той самой встречи с Никитой, разговор у подруг всё-таки сложился. Илона выдавила из себя всё, наболело, нужно с кем-то поделиться. А с кем ещё? Однако от встречи отказалась: не готова пока. Но вот на следующее утро, когда автобуса ждала в институт, её осенило — сегодня ведь! А чуть не пропустила! Вечером насилу дозвонилась до её нового жилья. Анжелка ответила лишь в пол-одиннадцатого, голос был довольный, он сладко урчал как у кота Матроскина из «Простоквашино». Тёплые звуки лились из глубины, будто смазанные сахарным сиропом удовольствия от жизни и ожидания телесной услады. Естественно, они только вернулись из «Молодёжного», Анжелка смотрела на всё легко и просто:

— Ну, конечно, давай, встретимся, да! Завтра? Зачем ждать, день рожденья-то сегодня! Давай щас приезжай! У нас в загашнике всегда бутылочка вина найдётся! А, Павлуша? Ведь найдётся! Вот и Павлик говорит, найдётся. Чё, Павлуша? Пжди, тут Павлик мне чё-то сказать хочет. А-а, ну да. Нет, Илоночка, не надо сичас, сичас Павлик говорит не надо, ой щекотно, Павлуша, уймись, погоди, дай я с подругой договорю. Вот, сичас, Илон, не получится, завтра, сичас у нас тут другие планы, — Анжелка игриво хохотнула, — немного другие, не получится, короче. А завтра — самое то, погода, правда, не очень, Но мы с тобой ведь большие девочки! Мы же можем зайти и хлопнуть по шампусику. А, Павлуша, мы ведь с Илоной большие девочки, можем себе позволить? Вот и Павлик тут подтверждает, можем. Он ведь у нас главный распорядитель сумм и средств. Ну, давай завтра. Во скока? В шесть? Хорошо, в шесть, у входа в парк Горького, идёт? Лучше в семь, ну в семь. Ну, Павлик, пжди, не гони лошадей! Я же с подругой разговариваю! Вот, ой, ну пока, Илонка, мне сейчас…

Илона повесила трубку. Счастливая Анжелка! Павлик от неё без ума, даже квартиру снял. Денег куры не клюют. Опять, наверное, просадили на коктейлях целую студенческую стипендию. Всем бы так! Илона закусила губу: зачем завидовать, у каждого человека своя жизнь, зато у неё МГИМО и перспектива. «Перспектива, — вздохнула она, — она и есть перспектива». Сзади неслышно на своих мягких лапках подкралась Руфина и провела всем своим мягким пушистым тельцем по правой ноге. Один раз потёрлась, развернулась — второй раз. Илона наклонилась, погладила белую головку. Кошка привычно задрала мордочку к верху, раскрыла наполовину розовый ротик, мурлыкнула. Казалось, чем больше назад задирается шея, тем больше обнажаются белые зубки. «У-ти, моя хорошая, — прошептала Илона, — пойдём, проверим, что там у тебя в мисочке, не подложить ли рыбки перед долгой ночью да поразмыслить, что Анжелке подарить?» С подарком сложно, читала бы Анжелка почаще, было бы проще. Но она летом еле осилила три тома Дюма, поэтому, кроме лёгкого чтива, дарить ей что-то другое бесполезно, а всё лёгкое — в дефиците. Хотя кто его знает? Может, что другое подойдёт. Но что? Вспомни Илона заранее об этом дне рождения, могла бы папу попросить достать по его каналам. Но не за один день ведь. Даже заводить разговор не сто̀ит, тем более, они уже вроде улеглись, а утром не до разговоров: оба спешат. Но время подумать, покопаться мысленно в подарках ещё есть.

Утром Илона, когда чистила зубы, вспомнила о колечке — простеньком колечке с искусственным камешком рубинового цвета. Дешёвенькая безделушка, купленная на парижском рынке франков за сорок, но ведь из Парижа! Она сама его ещё не надевала, засунула в верхний ящичек стола и так оставила его там. Зачем покупала? Очень захотелось, мама сквозь зубы шипела: не надо, не надо, а вот пригодилось! Пальцы у них примерно одной толщины, так что вот и подарок!

Довольная тем, как легко и быстро покончила с мучившей её весь остаток вчерашнего вечера проблемой, Илона в несколько глотков опустошила чашку с чаем, вообще-то организм требовал дежурное кофе, но его варить в турке, стоять, колдовать над ним. Чай — другое дело, мама кинет пакетик и позовёт через пару минут. И закусить его парой печенинок (манную кашу она почти победила уже, используя свой статус студентки, — «Мам, ну ты меня до пенсии этим кормить будешь? Представляешь, что будет, если я на факультете случайно проболтаюсь, что сегодня утром, например, я объелась кашей?»). Затем оделась и понеслась на остановку. День предстоял насыщенный: английский, история дипломатии, португальский, подготовка к завтрашнему семинару по теории дипломатии и, наконец, Анжелкин день рождения.

Вечером они с Анжелой устроились в том самом кафе, где почти три месяца назад Илона впервые попробовала коктейль. О прогулке по ЦПКиО речь даже не шла — капал мелкий противный дождик. Гонимые ветром капли секли лица подруг холодными крупинками воды. И хотя казалось, что не промокнешь сильно, но уже за те десять минут, что они двигались от метро, ноги выше колен почувствовали мерзкую влажную слизь. Джинсы прилипали к коже. С тем бо̀льшим удовольствием девушки повесили потяжелевшие куртки на спинки стульев и устроились за пустым столом в дальнем углу кафе. В такую погоду посетителей почти не было, и от этого заведение, оформленное в жутком совковом вкусе — какими-то квадратиками и кружками в грязно-коричневых тонах, казалось мрачнее обычного. Официант не заставил себя ждать. Однако на просьбу Анжелы принести два бокала полусладкого, он состроил печальную физиономию и грустным голосом сообщил, что в отсутствие публики, на виду у всех (заведующий в зале!) не может принести им спиртное. Анжелка как-то странно улыбнулась и сунула ему рубль: «Тогда сооруди нам два сока и два коктейля, коктейли мы сразу хлопнем и будем потягивать сок». Проблема была решена, сохраняя полное достоинство в лице и в походке, официант без промедления принёс им заказанное. Анжела только усмехнулась:

— Смотри-ка как он идёт, не идёт, а плывёт. Совсем как в той детской песенке: «Будто я совсем не с двойкой, а с медалью золотой!». Противный народ эти халдеи, как бы я жила с таким. Даже представить себе не могу. — Анжела прикурила от зажигалки.

Илона кивнула. Она обратила внимание на то, как переменилась Анжела — она стала ещё более уверенной в себе: вон, пожалуйста, разрулила такую ситуацию, Илоне бы и в голову не пришло подобное, и смелости бы не хватило. И на одежде подруги, только-только встретились, взгляд затормозился сразу: куртень моднявая, джинсики супер, бананы сейчас очень в стриме — Илоне нравилось это, принесённое из института словечко, — и джемпер, плотно облегающий её привлекательные формы, не то, что та розовая дурацкая кофточка. Павлик денег на подругу явно не жалел.

— Представляешь, — выдохнула Анжелка, заглотив сразу половину коктейля, — я ведь намертво забыла про сегодняшнюю встречу. Мне Павлик напомнил утром, говорит, а ты ведь вечером в одно место собиралась? Я ему — в какое? И тут он мне всё рассказал, а я абсолютно ничего не помнила. Ну совсем!

— Да, ты была хороша, даже по телефону мне казалось, что я уже от запаха пьянею. А, вот, день рожденья всё же, возьми, подарок.

Илона протянула подруге коробочку. Вообще-то перстенёк при покупке завернули в простую упаковочную бумагу, но Илона, порывшись в своём столе, наткнулась на заныканную коробочку от какой-то старой маминой бижутерии. Подарок как раз удачно влез в выемку для родного колечка. Так выглядело вполне солидно.

— Ой, спасибо, спасибо, как раз бижутерки у меня нет почти, — Анжела с восхищением рассматривала презент, сверкнувший в тусклом свете люстры — горели лишь две лампочки из четырёх, — ты посмотри, как камешек играет!

— В Париже купила, — не удержалась Илона, — как чувствовала, что пригодится.

— Ух ты! Из Парижа! Ни фига себе! Спасибо, подружка, спасибо! — Анжелка встала со стула, склонилась над Илоной и чмокнула её в щёку.

Это тоже было новым в поведении Анжелки, раньше они никогда не практиковали поцелуйчики. Зато мать любила лобызаться со своими подружками, и это почему-то всегда вызывало определённое неприятие дочери. Однако сейчас Анжелкин жест вполне укладывался в настроение.

— Ну, рассказывай, — отложив коробочку в сторону, скомандовала Анжела.

— Что рассказывать? — с некоторым недоумением вопрошала Илона, про полный разрыв с Никитой Анжеле известно.

— Ну как что! В МГИМО учишься, не в заборостроительном!

— А, ты про это! Да, учусь, и интересно, не как в школе: предметы интересные, и никакой физики, никакой химии. Но это ожидаемо, в общем, разочарований нет. Ты лучше про себя расскажи, про Павлика, твой ведь день рожденья.

Анжела не заставила подружку повторять два раза. Её понесло, слова слетали с языка без остановки, Илона едва успевала вставлять слово.

— А у нас всё очень хорошо, ну просто.

«У нас», — протяжно повторила про себя Илона. Но подруга уже продолжала.

— Квартирка, конечно, маленькая, однокомнатная всего, но зато отдельно, сами живём. Я уборку по субботам делаю, всё отодраила, а то запущено было, просто ужас! По магазинам вместе ходим обычно. Хорошо! А всё Павлик, он просто молодчина. Знаешь, — Анжела понизила тон голоса, — он стал откладывать на покупку квартиры. Мы сейчас очень редко таскаемся по барам и кафе, стали появляться свободные деньги.

— На кооператив что ли собирается встать в очередь?

— Теоретически, да, на кооператив, только там тоже не так просто, а можно купить через фиктивный брак.

— Это как? — не поняла Илона.

— Ну, жениться придётся на продавщице квартиры, она его пропишет за половину суммы, потом получит вторую половину и выпишется. Квартира Павлику и развод.

— И что так делают? А ты не боишься, что он, ну как это, — замялась Илона, — не разведётся вдруг?

— Да ну, скажешь тоже, — рассмеялась Анжела, — там обычно такие молодухи продают, что конкуренции бояться не сто̀ит. Да и любит он меня. Видишь, как мы на выходных отоварились? — Анжела гордо приподнялась над столом. На пять сотенных, считая куртку. — Нет, он от меня никуда не денется. Любовь у нас, скажу тебе, ты не поверишь, мы такое вытворяем ночью! У нас одна проблема, одна беда — времени у него мало, дела его, институт — там тоже иногда появляться надо. В общем, вечер только и остаётся, даже по выходным порой он что-то проворачивает. Бывает, сижу одна, мать позвонит, предлагает зайти, а мне в лом, хоть и бездельничаю порой, телевизор разве что включу. Правда, пока училась первую неделю, сама его отсутствия не замечала, уставала дико. А сейчас, пока наши на картошке, в деканате не переработаешься. Вот я и смотрю телик, всё подряд: и фильмы, и мультики, и даже болтовню какую-нибудь. А когда Павлик дома, так нам никогда не скучно. Ох, и какая я влюблённая, ты бы знала! — Анжела, действительно, начинала светиться от счастья, когда речь заходила о Павлике. — Ну что, давай по второму?

Илона качнула головой в знак согласия. Она слушала свою подружку и задавала себе вопрос: а почему они такие подруги? Вот Анжелка готова едва ли не все детали их телесных тайн ей выложить, сама Илона к ней тянется. Почему? Отсидели за одной партой пять лет. Срок! Может, просто никого другого не существовало в этом мире, с кем поделиться всем, даже самым сокровенным? Ведь ничего общего, если присмотреться, у них нет. Интересы разные, семьи разные, и судьбы, наверное, будут очень разные. И на личном фронте у каждой по-своему, у Анжелки — сказка, а у неё…

— Давай за тебя! — словно угадав Илонины мысли, предложила Анжела. — За твои успехи!

Они выпили. Анжела показала пример, отставив в сторонку соломинку, сделала большой глоток, и Илона не стала тянуть напиток через пластик.

— Во, правильно, — одобрительно кивнула Анжела, — слушай, ты там в институте своём посматривай по сторонам, ты ведь настоящая красавица! Я уверена, у вас хватает парней, которые не прочь на тебя глаз положить. Пораскованней веди себя. А то я тебя знаю, ты как в учёбу ударишься, ничего вокруг себя не видишь. В классе хватало ребят, что на тебя заглядывались. Женька Петренко столько по тебе сох, уже только ленивый в классе над ним не смеялся! А тебе хоть бы что.

Илона улыбнулась. Она, конечно, замечала неловкие попытки застенчивого Женечки привлечь внимание к собственной персоне: то портфель из школы поднесёт: ни с того, ни с сего появится, вырастет откуда-то, сто̀ит им с Анжелкой распрощаться; то уставится безотрывно, так и ест глазами. А на выпускном, наверное, хватив где-нибудь в уголке с ребятами вина, вообще объясняться полез. Илона еле отвязалась. Смешной и не в её вкусе — длинный, худющий, узкоплечий, нос картошкой и маленькие глазки, глубоко запрятанные под длинными, девчоночьими ресницами. Никакой мужественности во внешнем виде. Не то что…

— Не знаю, Анжел, мне сначала не до того было, только сейчас отходить стала. Подозреваю, что заглядываются ребята, но я пока не хочу, ничего не хочу. Мне и так неплохо. Со временем всё образуется, но не сейчас. Сейчас ничего не хочу, а ты молодец, всем бы так, я рада за тебя.

— Как-то невесело ты радуешься, — отметила Анжела, сверля подругу взглядом, — невесело. Тебе нужна хорошая встряска, отвлечься надо. Давай к Серёге сходим, ну к тому, помнишь?

Ещё бы Илона не помнила: она сразу поняла, о каком Серёге речь. Разве мог стереться из памяти тот вечер, когда в полутёмной прихожей Никита покрывал её лицо поцелуями. Впервые в жизни такое, оно не забывается.

— Вижу, помнишь, конечно, — продолжала Анжела, — Серёга иногда зовёт нас с Павликом, там родители ещё дачный сезон закрывают, чуть ли не каждые выходные квартира его. Никита, по-моему, перестал к нему ходить. Но я уточню: если что, отменим.

— Можно, — пробормотала Илона, изучая изрисованный шариковой ручкой стол, — можно. Я подумаю.

— Вот и хорошо. Подумай, а сейчас ещё по одной, а?

— Нет, слушай, мне хватит, мать учует запах, а это скандал. Нет-нет. — Илона взглянула на свои японские часики «Orient» — папа зимой из командировки привёз. — Да и пора уже, время полдесятого.

Илона приподнялась со стула, чтобы махнуть рукой официанту, но Анжела затормозила её: «Я плачу!»

5

Виктор Сергеевич громко хлопнул дверью, уходя из дома. Утро ознаменовалось неприятным разговором с женой. Александра присмотрела новое трюмо для прихожей. Старое, мол, никуда не годится. Стыдно перед людьми. Виктор Сергеевич в глубине души соглашался: она в чём-то права. Действительно, двадцатилетней давности продукт усилий трудового коллектива Смоленского мебельного комбината как-то вяло смотрелся на фоне хорошо обставленной импортной мебелью квартиры. Это так. Но новое-то, австрийское, тянуло на пятьсот рубликов. И никак не убедить жену выбрать что-нибудь попроще. И где она только такое откопала в системе магазинов доблестного «Мебельторга»! Там ведь круче произведений югославской или румынской промышленности не найдёшь ничего. А вот нашла, и теперь опять деньги нужны. Только успел рассчитаться за женин перстень с замысловатым камешком, и снова занимать, и теперь не полсотни, а полтыщи! И занять не у кого сейчас такую сумму. А ведь её ещё отдавать придётся. Да кредит на машину, с таким трудом доставшийся, кто будет платить? Ещё тысяча с лишним!

Виктор Сергеевич ясно осознавал, что рано или поздно придётся признаваться, выложить всю правду о цене Илониного поступления. Но то момент не подходящий, то самому не хотелось. Он ведь до сих пор робел перед женой как на первом свидании, особенно если речь заходила о деньгах. Так повелось в их семье, что зарабатывает он, всё благосостояние держится на нём, а вот главные вопросы решает жена. То есть решают-то вместе, но тут как в той присказке — он голова, а она шея: куда повернёт, туда и смотрим. Так ведь и с институтом было. Саша настояла, он считал, что не Илонино это, не по дипломатической линии ей идти следует, а в престижном ВУЗе на гуманитария выучиться и замуж удачно выйти. А жена: ни в коем случае — есть такая возможность, плюс английский у неё прекрасный. Настояла, Виктор Сергеевич уступил и сам всё организовал. Но вот теперь пора сбросить с души камень, рассказать про эту тысячу, из-за которой сейчас денег нет на трюмо. Но опять робел, потому что тогда решение принял сам, не стал посвящать жену. Без её дозволения, она-то считала, что он всесильный в некоторых вопросах. Оказалось, нет. И не сказал, и без того хватало проблем. Как подступиться, с какой стороны — вот в чём вопрос.

И на работе заморочки. Замминистра вызывал: мол, почему летом подписали контракт с французами, а не с немцами? Немецкие насосы, утверждает, лучше, и показывает докладную от его же, Виктора Сергеевича, зама. Мерзавец. Кабы он о государственной выгоде пёкся. Так ведь нет. Просто подсиживает. И откуда только узнал, как пронюхал гадёныш, что у Ива в гостях были. Вот замминистра и намекает почти прямым текстом: мол, вы там себе дружков завели, для них по дружбе и стараетесь. Пока ещё лишь на дружбу намекают, а там и до других обвинений рукой подать. Гадко как и мерзко! Да ведь закупал всё «Машиноимпорт», а не Виктор Сергеевич, он другие полномочия имел, а по этим злосчастным насосам лишь визу ставил! Хорошо, директор куйбышевского завода, куда пошло первое оборудование, знаком лично. Он поддержит, насосы уже получены и установлены, вот-вот продукцию начнут давать.

Поглощённый своими думами, Виктор Сергеевич даже не обратил внимания на приветствия дежурной. Чёрная «Волга» ждала у подъезда. Водитель Олег, разбитной молодой мужичок, рассмотрев начальника, высморкался на противоположную от дома шефа сторону асфальта, затушил сигарету об ограду газона и услужливо распахнул заднюю дверь. Виктор Сергеевич любил ездить на переднем сиденье, но сегодня издалека махнул рукой в сторону заднего. Олег твёрдо усвоил: если шеф едет сзади, значит, поглощен полностью мыслями, работой, и лучше ему не мешать. А вот ежли садится спереди, то можно поболтать, чтобы скрасить путь, новости из гаража поведать, а водители много про своих начальников знают: свежий анекдот травануть или вообще за жизнь покалякать, с боссом! Тут ведь столько всего происходит в последнее время! Ну и попросить для себя копчёной финской «салями» из закрытого магазина. Виктор Сергеевич добрый, нет-нет да сам предложит. Хорошо иметь такие каналы. Были бы они у Олега, он бы развернулся. Любую банку консервов реально в два-три раза дороже загнать. Но сегодня шеф не расположен для разговоров, а надо бы: у Таньки день рождения грядёт.

Потолкавшись недолго у выезда на Кутузовский, они понеслись по направлению к центру. Олег поглядывал в зеркало — шеф вроде не занят мыслями о работе — то налево посмотрит, то направо: наверное, можно отвлечь.

— Виктор Сергеевич! — несколько подобострастным тоном обратился к высокопоставленному пассажиру Олег.

— А, — будто очнувшись, ответил шеф, — что, Олег?

— Виктор Сергеевич, — повторил водитель, — тут такое дело, хотел, э-э..

— Валяй, не тяни резину!

— Да у жены день рождения, нельзя ли через Вас организовать на праздничный стол колбаски хорошей и икорки красной? Или чёрной, если получится.

— А, ты про это, — Виктор Сергеевич будто обрадовался поводу уйти от невесёлых мыслей, — можно, конечно, можно и чёрный икры, если не прямо сегодня. Когда надо?

— К пятнице, в субботу отмечать будем.

— Постараюсь, Олег, если будет чёрная, значит принесу. Только чёрная в копеечку тебе влетит.

— Я знаю, — Олег резко ударил по тормозам — не удалось проскочить светофор на жёлтый, вовремя рассмотрел справа такого же лихача, — извините. Деньги не проблема, Виктор Сергеевич, — с улыбкой на лице Олег обернулся в сторону шефа, — разрулим этот вопрос.

Виктор Сергеевич задумался, привычно разглядывая свои большие крестьянские руки, и после минутного молчания спросил:

— А сколько ты получаешь? Двести?

— Почти угадали, сто девяносто, минус подоходный.

— И что, хватает?

— Ну как Вам сказать, — после некоторого времени, ушедшего на размышления, ответил Олег, — жена сто шестьдесят приносит, плюс премиальные каждый квартал. Мы ж русские люди! Крутимся, как можем, на машину копим, в следующем году очередь подойдёт.

— А-а, — протянул Виктор Сергеевич, почесал плешь на затылке и погрузился в раздумья.

«Надо ж, они вдвоём получают намного меньше меня, двоих детей растят, а живут без долгов, на машину почти накопили. Чёрную икру готовы брать, только дай. Как же мне Саше сказать, что на трюмо денег нет, она ведь сразу на других кивать начнёт? На Чистяковых, у них и, правда, завидный гарнитур появился в обстановочке, на Левашовых с этой домработницей». Виктор Сергеевич вздохнул.

— Я закурю, Олег?

Они оба с юности заядлые курильщики, но в машине предпочитали не курить, поэтому даже будучи начальником, Виктор Сергеевич особо не позволял себе дымить внутри салона «Волги».

— Курите, курите, я проветрю потом.

«Ну, положим, Олег с женой австрийские гарнитуры не покупают, но на машину опять же почти накопили. С их зарплатами! Как людям удаётся?»

— А трудно деньги на машину откладывать? — поинтересовался Виктор Сергеевич.

— Нелегко, — признался Олег, но, вдруг хитро̀ улыбнувшись в зеркало, с довольным видом заявил, — мы, водители, знаете ли, люди смекалистые, не лыком шиты, там, где другие тупо смотрят на шлагбаум, мы всегда найдём объезд.

— Ну да, это точно, — согласился Виктор Сергеевич, а сам подумал: «Значит, правду про него говорят, что халтурит втихаря, когда мы с замом на совещаниях у замминистра или в командировках. Да мало ли способов у них. Вот кто у нас в стране хорошо живёт — таксисты, водилы таких, как я, да продавцы». И тут шальная мысль закралась в голову: — «А не попросить ли у него полтыщи в долг? Он всё равно копит, деньги, значит есть, а до весны всяко отдать удастся».

Виктор Сергеевич докурил и выбросил бычок в окно. Они уже подъезжали. Мыслишка возникла, как говорят французы, совсем не католическая: занимать у своего шофёра. А если он разболтает? Такие новости аж до замминистра быстро долетят. Нет, необходимо искать другое решение. Какое, Виктор Сергеевич не знал. Он вышел из машины, так и не надев шляпу и не заметив, что смял её левой рукой до полной потери формы. Или набраться мужества и выложить правду жене? Хотя бы по телефону? Ох, сколько придётся услышать в ответ, сколько презрительных взглядов потом выдержать! Сколько раз перед гостями она произнесёт обиженно: «А вот у нас вечно денег на хорошие вещи не хватает! Никак не можем трюмо нормальное купить!»

Длинные коридоры министерства блистали привычной серостью. Виктор Сергеевич сухо кивнул секретарше, в кабинете рука первым делом потянулась к телефону и пальцы сами принялись набирать домашний номер. Пошли гудки, один, второй, третий, четвёртый. Саша не подходила. Где она, Боже мой? Сейчас есть силы сказать, будут ли они в другой раз? Заскрипела дверь, в проёме показалось лицо Маши-секретаря. Виктор Сергеевич мгновенно надавил свободными пальцами на рычажки и повесил трубку.

— Что у тебя, Маша?

— Виктор Сергеевич, там из «Машиноимпорта» Сергей Прокофьевич приехал.

И точно, ведь договаривались согласовать позиции по этим несчастным насосам. Их тоже таскают в высокие кабинеты.

— Да-да, пригласите.

Через полминуты вошёл плотный верзила с лицом боксёра — внешность совершенно необычная для чиновника. От двери протянул свою лапищу для приветствия. Виктор Иванович встал, поздоровался.

— Присаживайся, Прокофич. Не было, что называется, печали, так черти на ровном месте накачали.

— Да уж, Сергеич. Кому это в голову взбрело? На что время приходится тратить! Вот мы тут свои соображения набросали, документики, копии собрали, — он протянул хозяину кабинета тёмно-зелёную папку, ознакомься потом детально, а сейчас я вкратце изложу. Ты как сам-то? Дочка поступила?

Гость был осведомлён об истории с МГИМО, как раз тогда, в мае-июне они тесно общались в связи с закупкой насосов.

— Да, поступила, — предпочитая не отвечать на первую часть вопроса, — учится там, довольна.

Виктор Сергеевич раскрыл папку, но мысли уже носились в другом месте: деньги, которые «съел» дочкин институт, трюмо это треклятое, и тут безумная идея постучалась в голову: а что если у Прокофича спросить? Бездетный, жена работает…

— Слушай, извини, я не по делу сначала. Не можешь занять пятьсот рублей? Сто с зарплаты отдам, а через четыре месяца всю сумму.

К большому удивлению Виктора Сергеевича, его гость с готовностью откликнулся на просьбу. Понимающе улыбнулся:

— Всё за машину рассчитаться не можешь? — и не дожидаясь ответа, добавил. — Могу, отчего же нет? Тебе когда?

— Завтра, я заеду, как раз всё обсудим, папочку сегодня проштудирую, не успею — домой возьму.

— Ну и хорошо, а пока внимай мне, — и Сергей Прокофьевич начал обстоятельно излагать позицию своей организации.

Виктор Сергеевич слушал в пол-уха. Как гора с плеч — хоть эта проблема решена, ну а с насосами уж как-нибудь они дружно отобьются.

6

Наступил октябрь, медленно, но верно подкрадывалась зима, уже успел выпасть и растаять первый снег. Занятия в институте отнимали массу времени, и Илона не замечала, как оно летит. С однокурсниками ограничивалась простыми «привет» и «пока». И так от пары к паре, садилась с кем попало. Где свободно, туда и направлялась. В лучшем случае, кофе попьёт в буфете со случайным соседом или соседкой по месту в аудитории. Но дружеские отношения ни с кем пока завязать не получалось, да она особо и не старалась. Что-то мешало самой совершить первый шаг. Что, она не представляла, но догадывалась, однако боялась в этом признаться. Сдружишься с одной, второй, там образуется компания — девчонки и парни, а она каждого до сих пор мысленно сравнивала с Никитой. И это давалось нелегко. После трёх часов быстренько перекусывала и бежала в читальный зал. На втором месяце обучения ритм жизни оставался неизменным. И теперь, когда она свыклась с ним, немного не хватало простого общения, сокурсники уже передружились, а Илона одна стояла в коридоре перед аудиторией, одна толкалась в очереди в столовку, одна бежала к остановке автобуса. Было одиноко.

Поэтому она непритворно обрадовалась, когда Анжела позвала на «пати», как она выразилась по телефону, у Серёги. Там она хотя бы всех или почти всех знала, знала, чего от них ожидать. Однако слово «пати» заставило её усмехнуться — в двухкомнатной советской квартире это «пати»? Ага, пока родителей нет. А вдруг внезапно заявятся? И всё «пати» разбежится. Кому в голову мысль пришла так обозвать банальную пьянку под гитару? Наверняка не Серёге, как-то совсем не вязались англицизмы с внешним видом былинного богатыря, поклонника Высоцкого к тому же. Видимо, Анжелке самой захотелось выпендриться, она в последнее время почувствовала вкус красивой жизни. Вот и тянется к новым высотам.

Дверь открыл сам хозяин. Серёга встретил её, как и в первый раз: крепкими объятиями. Илона охнула и про себя отметила: пусть не Илья Муромец, но уж точно Алёша Попович. А он ещё приподнял легко, как пушинку, чтобы щёчку облобызать не наклоняясь. Вот силища, и, действительно, совсем не киношно-культуристская типа Рэмбо, а нутряная, природная. Русский богатырь!

— Приветствую будущего дипломата! — игриво пророкотал Серёга своим басом. — Что же ты так редко у меня бываешь? Я же почти каждые выходные друзей собираю. Танцуем, песни поём. А нынче последний раз перед долгой паузой — родители сворачивают дачную лавочку.

«Ишь ты, оказывается, шустрый какой, — обозначила себе персонаж Илона, — уже в друзья записал, один раз виделись». Решила поддержать игру.

— Ага, папа с мамой большому мальчику мешают. А снять квартиру — кишка тонка? — ковырнула она в поисках слабины у этого здоровяка.

Серёга не смутился, однако. Напротив, широко улыбнувшись, развил тему.

— Снимать зарплата не позволяет, я же обычный советский человек, живу, видишь ли, только на одну зарплату, хоть она и неплохая. За халтурами не гоняюсь, правда, и не отказываюсь, если честно. Чтобы квартиру иметь, мне, как нормальному гражданину, жениться надо. Тогда поставят в очередь, а общагу сразу дадут. У нас институт — «почтовый ящик», ждать жилья года два, не больше. Ну что? Пойдёшь замуж за работягу?

Илона слегка смутилась, хоть и осознавала шуточный подтекст предложения. Серёга рассмеялся:

— Да, шучу я, не боись. Пойдём к ребятам.

Они направились к уже слегка подвыпившей компании — Илона сознательно появилась почти на час позже назначенного времени: пусть народ соберётся, а то пока мало людей, к тебе всегда больше внимания. Тихая, ненавязчивая музыка, та же просторная комната с цветным телевизором «Рубин», овальным старинным столом, окружённым шестью незамысловатыми советского производства стульями и единственным диванчиком небольших габаритов — Серёгиной кроватью. Как он только умещал своё большое тело на таком скромном ложе? — удивлялась Илона. Стол сдвинули к телеящику у окна, чтобы оставалось место для танцев. Павлик и Анжела суетились около бутылки красного вина, Павлик наливал, а Анжела подставляла стаканы. Нечёсаный Мишаня со стопкой жидкости прозрачного цвета, явно водки, по своему обыкновению держался чуть в сторонке, изучая своим колючим взглядом присутствующих, совсем как милиционер на дискотеке. В другом углу пристроился чернявый парнишка, на вид совсем подросток. Илона его видела тогда, но не могла вспомнить имя. И в медленном танце слиплась совсем незнакомая ей пара. Всё. Пока больше никого не было.

Её встретили радостными, пожалуй, даже восторженными возгласами. «О, кого я вижу, — Мишаня аж привстал, — будущее светило дипломатической науки! Штрафную! Дипломаты пьют в обязательном порядке на разных приёмах. Им иначе нельзя! Тренируйся, пока не поздно!» Павлик с Анжелой присоединились: «Пей до дна! Пей до дна!» Даже незнакомая парочка разом повернулась в её сторону и поддержала в один голос: «Обязательно налить Илоне!» Все всё про неё знали. Про Никиту тоже, конечно. Интересно, мужская часть коллектива, видимо, рассматривала её как потенциальную партнёршу для постели. Объект свободен, почему не попробовать? О разрыве с Никитой, значит, тоже народ извещён в деталях. Хорошо, ещё про её первую влюблённость, про Игоря, никто, кроме Анжелы, не был в курсе. Лишь Илона пребывала в неведении насчёт них. Кто такой Мишаня, чем он занимается? Малорослый, невзрачный, почему он всегда — центр внимания, а не хозяин, например? Что за влюблённые тискаются, изображая танец?

Мишаня, кстати, и подал ей бокал шампанского, да тост громко произнёс:

— Друзья! Давайте выпьем за Илону, за её успехи!

Компания дружно поддержала: «За Илону!», а Мишаня повернулся к Илоне:

— Слышишь? За тебя пьём, красотка. Пей до дна!

И остальные, как по команде, закричали: «Пей до дна, пей до дна!» Илона не стала кочевряжиться и залпом опустошила бокал.

— Молодчина! — похвалил Мишаня. — А теперь тебе штрафная положена, некоторые уже по третьей или по четвёртой пропустили, трезвенников тут не наблюдается.

Вторую, естественно, налили без промедления. Илона расхрабрилась, она работала на публику и медленно, смакуя каждую каплю, выцедила желтоватую жидкость. Кто-то зааплодировал, его поддержали. Илона почувствовала себя актрисой на сцене: на неё смотрят, хлопают в ладоши.

— А давай ещё одну, раз вы уже по три засандалили, — молодцевато воскликнула она.

— Не проблема, — Мишаня долил остатки шампанского, — пей! — И, обращаясь к остальной публике, как заправский цирковой объявляла провозгласил: — Внимание, смертельный номер — несовершеннолетняя студентка опрокидывает третий бокал, слабонервных прошу удалиться!

Раздался смех. «Ах, вам смешно? — хорохорилась Илона. — Ну что ж, смотрите, представление продолжается!»

Она опрокинула третью порцию. К её удивлению, в голове даже не зашумело, мозг работал чётко. Она манерно, держа бокал лишь большим и указательным пальцами и оттопырив остальные, поставила сосуд на стол. Так пил первую и последнюю друг отца Чистяков, когда приходил в гости.

— Вот! Ну где аплодисменты? — неожиданно для самой себя затребовала морального поощрения Илона. — Где аплодисменты?

И они не заставили себя ждать. Хлопали все: и Анжелка с Павликом, и незнакомая пара, и чернявый недомерок, и Серёга, и громче всех, поедая глазами Илону, хлопал Мишаня. Для этого он освободился от рюмки, не забыв, однако, влить в себя её содержимое. От Илоны не укрылось пристальное внимание заправилы представления, но он по-прежнему не возбуждал в ней никаких чувств. «Крутой, видите ли, если верить Анжелке. Ну ладно, не причёсывается, так даже лучше, а ростом и фигурой не вышел, мне даже до лба не дотянется, — размышляла Илона, — и туда же, уже сколько раз мысленно меня раздел, — не сосчитать, думает, я — слепая».

Присутствующие наконец успокоились и каждый погрузился в своё. Павлик с Анжелой присоединились к паре, кружащей с остановками лишь для аплодисментов Илоне. Илона бы тоже пошла, кабы её пригласил, к примеру, Серёга. Но он о чём-то заговорил с юным брюнетом, а Мишаня снова стал приставать к Илоне.

— Ну как, веселее стало? — для начала дипломатично осведомился он.

— Немного, — соврала Илона, на самом деле алкоголь уже ударил по башке, и ей стало так легко и свободно, что хотелось тоже поплыть в медленном танце, не важно с кем, даже с вот этим, плюгавеньким Мишаней.

Но он не пригласил. Напротив, признался.

— Я не танцую, а ты, вижу, не прочь.

«Откуда этот чёрт всё знает, как он мысли читает?» — мелькнуло в голове.

— Видишь ли, не умею, неловкий я с партнёршами: то на ногу наступлю, то ещё что. Поэтому стараюсь не танцевать. Я вообще многое умею, но танцы — не моё. Вот если попросишь смотаться в Ленинград на пару ночей, — при слове «ночей» Мишаня многозначительно подмигнул, финал истории с Никитой и для него явно не тайна, — то это вполне, вполне реально.

Илона едва не взорвалась: раз она спала с одним, значит, теперь доступная для всех? Они, что, все теперь так считают? Однако смогла сдержать себя и лишь язвительно прошипела:

— Тебе пока бы немного дотянуться до моего уровня, так что сначала каблуки хорошие купи, чтоб незаметно было.

Она отвернулась и сделала шаг в сторону, но Мишаня её поймал за рукав.

— Я много чего купить могу, каблуки — не проблема, только мне они, уверен, не понадобятся. Смотри, не забудь, когда родится настроение сгонять в Ленинград, свистни. Я рядом, недалеко от тебя живу, около «Багратионовской», там у меня квартира. Моя квартира, — многозначительно повторил он, — а телефончик тебе Пашка скажет.

Илона выдернула рукав из толстых, как обрубки, пальцев Мишани и, чтобы избавиться от него, удалилась в туалет. Там побыть одной хоть несколько минут. Ух-х. Она перевела дух, глянула в зеркало — всё в норме: тушь и помада на месте, тени тоже. Боевая раскраска не подвела. Глаза-озёрца смотрелись хищно, кого бы в них утопить? Серёгу? «А почему нет, — рассудила Илона, — он из того же теста, что и все остальные слеплен».

Она поправила непослушную светлую прядку и решительным шагом направилась в комнату. Поравнявшись с Серёгой, протянула ему свой бокал:

— Налей!

— Ух ты! — усмехнулся Серёга. — Голубоглазые красотки сегодня отрываются.

— Верно подметил, — не стала отрицать Илона, — а что, нельзя?

— Шампанское кончилось, «Ркацители» будешь?

— Это что такое?

— Грузинское белое, ты что, в магазины не ходишь? Сейчас все полки им заставлены. Рупь тридцать за пузырь. Дёшево, но сердито, и, главное, имеется в неограниченном количестве, несмотря на антиалкогольную кампанию.

— Представь себе, не хожу в магазины! Наливай!

Серёга плеснул ей почти прозрачной жидкости из бутылки с картинкой гор на некрасивой, криво приклеенной жёлтой этикетке. Резко запахло кислятиной. Илона поморщилась, но выпила залпом. Такое лучше не тянуть. Похоже на пойло, что наливали в тот раз, летом.

— Ещё! — приказным тоном скомандовала Илона.

Хозяин квартиры повиновался и наблюдал, как Илона, скривившись, поглощает кавказскую бурду.

— Ну как? — поинтересовался он после минутного молчания.

— Противно, — скривив губы, буркнула Илона, — подожди, я сейчас. Показалось, что её вырвет, и она ринулась в сторону туалета. Но пронесло: только постояла у раковины, глотая воздух. Отдышалась и минут через пять она уже нетвёрдо вышагивала в сторону Серёги. От него тоже не укрылась гримаса Илоны:

— В порядке? — и после утвердительного кивка Илоны, продолжил. — Извини уж, чем богаты. Бутерброд?

— Н-нет, лучше ничего, — отказалась Илона.

Они снова замолчали, из магнитофона доносилась тихая, размеренная музыка. Танцующая парочка уже целовалась около окна. Павлик вытащил красно-белую пачку «Marlboro» из нагрудного кармана и вопросительно посмотрел на Серёгу, тот отрицательно покачал головой и махнул рукой в сторону балкона.

— С Никитой у тебя всё? — больше для поддержания разговора спросил Серёга.

— А тебе уже разведка донесла? Я смотрю тут про меня абсолютно всё знают.

— Не разведка, он сам. Видел его недели две назад, грустный такой.

— Ну-ну, грустный, — зло пробормотала Илона, язык уже начал заплетаться, — ха, в следующий раз скажи ему, что у меня новый парень. И мне с ним хорошо! А он пусть сосётся с той дурой, ему больше ничего не надо.

— Да ну, — картинно удивился Серёга, словно пропустив мимо ушей упоминание о дуре, — и кто же этот счастливчик?

— А я не знаю ещё, — игриво изрекла Илона, — пока не определилась.

Илона оценивающе оглядела собеседника — хорош, статен, силища так и прёт из него. На лицо не очень: нос картошкой, скулы азиатские, но как это говорится, а вот: «С лица воду не пить!» И встречный взгляд перехватила — похоже, что объект готов, созрел. Илона придвинулась ближе к Серёге, их лица разделяло сантиметров десять. Один шаг, даже не шаг, лёгкое движение тела, и сблизившиеся губы сольются в поцелуе. И она прошептала:

— А почему б не ты? А? Серёжа, что? Слабо? Для начала пригласи потискаться под музон? — Илона уже раскачивалась в такт музыке. — Я ведь тебе нравлюсь, думаешь, незаметно? Так чего мы ждём? Давай потрёмся друг о друга.

Но Серёга неожиданно взял её обеими руками за талию и вместо того, чтобы унести туда, куда Илона не знала сама, вместо этого приподнял её легко, как пушинку, и отодвинул от себя.

— Подрастёшь — потрёмся, — сказал, как отрезал Серёга, — я несовершеннолетками не балуюсь. Принцип такой. А если чешется, так вон Мишка сидит, он не против будет. Дуй к нему, завидный кавалер.

Илона уставилась на несостоявшегося партнёра широко раскрытыми глазами. Как? Она сама ему почти предложилась, а он… Да как он мог? Ей, Илоне, отказать, малявкой какой-то обозвать!

— Да иди ты… — само сорвалось с языка.

Она отвернулась, чтобы смахнуть навернувшуюся слезинку. Вечер был категорически испорчен. Козёл, блин, а она-то, дура, догадалась, на кого глаз положить!

7

И время потекло снова монотонно, однообразно — институт, автобус, дом, мама у телефона, Руфина в ногах, книга в руке и битлы из магнитофона. В институте — пары, семинары, случайные разговоры со случайными соседями (чаще всего, соседками) в буфете или в аудитории в ожидании очередного профессора, сидя за стандартным, прямоугольной формы, письменным столом на двоих. Правда, однажды к Илоне подсел алжирец из их группы — волосы чёрные, как смоль, глазищи горят. Илону, естественно, раздевает взглядом — блондинка, но она в перерыве сменила место, таких чуралась, тем более иностранцев, они все наглее наших. Не её вариант. Но дней через десять Илона обратила внимание, как в очереди за кофе на неё пялится приятной внешности молодой человек. Можно сказать, почти симпатичный: густые русые волосы тщательно причёсаны на пробор, правильно посаженные карие глаза, чёрные брови забирали их в полукруг, высокий лоб, нормальный, ровный нос, усики едва заметные над, пожалуй, чересчур развитыми, но всё же не слишком крупными губами. Весь такой прилизанный и приглаженный — тёмные брюки (не джинсы!) с ровной стрелкой и пиджачок без единой помятости. Вот только ростом не совсем удался для Илониных — ста семидесяти восьми сантиметров: едва выше неё, а обуй она туфли на каблуках вместо обычных кроссовок, так и вообще получится маломерок. «И грязь под носом лучше бы сбрил», — завершала Илона мысленное обследование объекта.

А он стоял впереди, но то и дело оборачивался и буквально «поедал» взглядом Илону. Сначала было как-то неловко, она всё же не манекенщица на этой штуке, сцене специальной, но за несколько минут Илона привыкла к такой роли, ей даже стало интересно, а что дальше — так и продолжит таращиться? Ну не картину же предложит писать с неё. Тут все студенты в очереди, даже ни единого препода и никаких художников.

Кофе давали в непомерно больших чайных чашках: маленькие, видимо, кончились. Левее стойки буфета возвышались горы немытой посуды на тележке. Отвезти на мойку, видимо, некому. Илона взяла ещё две печенинки-курабье и пристроилась к высокому круглому столику, от которого только отчалили три однокурсницы. Похоже, они протрепались тут всю вторую половину лекции по истории дипломатии. Так и отчалили, не прерывая болтовни, даже не кивнув Илоне. Впрочем, в этом не было ничего необычного. Многие её считали диковатой, необщительной зубрилкой.

— Девушка, можно тут пристроиться?

Илона вздрогнула: неожиданно с другой стороны объявился тот самый незнакомый парень в наглаженных брюках, что постоянно оборачивался на неё в очереди.

— М-можно, почему нет, место есть, его вполне достаточно — пробормотала Илона, — пожалуйста.

Она даже подвинула блюдечко с курабье, хотя в этом не было совершенно никакой необходимости.

— Кофе здесь, конечно, не особо, но что поделаешь, не всюду и такого попьёшь, — заметил незнакомец.

— Ну да, — поддержала из вежливости Илона, — хоть такой.

— Могу поделиться домашним пирожным, — предложил неожиданный сосед, достав из портфеля пластиковую коробочку с двумя кусочками «наполеона», обильно посыпанного вафельной крошкой, — мама готовила. Она вкусно готовит!

«Угу, понятно почему брючки так наглажены, — заключила для себя Илона, — взрослый мальчик — мама тебе, наверное, носочки чистые вечером на стульчик кладёт, чтобы сыночек не пах дурно, и сорочки все тщательно отутюжит да на вешалочку бережно повесит. Всё делает, чтобы отпрыска освободить от лишних забот и чтоб учился на отлично. Хорошо иметь такую маму взрослому сыну!»

Однако мысли эти никак не отразились на лице Илоны. Напротив, она изобразила некоторое стеснение и произнесла:

— Нет, спасибо, у меня есть. Я очень люблю бакинское курабье.

Собеседник принял её слова за чистую монету и принялся уплетать свои пирожные, не забывая, между тем, поддерживать разговор. Хотя забыть он об этом никак не мог, ведь не затем же пристроился к Илоне, чтобы просто у неё на глазах смолоть мамины кулинарные творения.

— Вы, если не ошибаюсь, с первого курса? В прошлом году я Вас не видал здесь.

— Угу, угадали, — редкое в среде студентов выканье застало Илону врасплох, вдобавок она еле выговаривала слова, жуя печенье, — с первого. Извините, — наконец чётко произнесла она, протерев рот серой бумажкой, которая изображала салфетку, — надо быстро всё съесть, а то на пару опоздаю.

— Ещё пять минут, — успокоил её новый знакомый, — успеете. Меня Андрей зовут, а Вас?

Илона скорее почувствовала, нежели увидела, что он из-под стола порывался протянуть руку, но в последний момент то ли раздумал, то ли не решился.

— Илона, а Вы с какого курса, со второго?

— Нет, с третьего.

Андрюшенька, как его стала называть про себя Илона, дожёвывал второй «наполеон». «Вот это скорость! — отметила Илона. — Интересно, он только пирожные и котлеты с такой скоростью метёт, а зачёты сдаёт тоже так реактивно? Интересно, он круглый отличник? Наверняка. Только очков ему не хватает».

Оказалось, у Андрюшеньки всё на месте. Он достал из кармана льняную салфетку, вроде тех, что продаются вместе со скатертью, аккуратно вытерся и тут же, как из волшебного кувшина появились очки в изящной, тонкой оправе. Он напялил их и снова уставился на Илону. «Уф-ф, очкарик, я угадала!» — чуть не фыркнула вслух Илона. Вообще-то она ничего против близоруких юношей не имела, но в данном случае очки совершенно довершали типаж.

— Извините, мне пора, опаздываю, ещё бежать до аудитории, — Илона, проглотив остаток на донышке, поставила чашку на стол и, ухватив сумку с тетрадями, понеслась из буфета. Андрюшенька лишь успел удивлённо глянуть ей вслед.

Однако с того дня её знакомый-третьекурсник с позорными усиками всякий раз, улучив момент, умудрялся перехватывать Илону между лекциями в буфете, а вскоре ему даже удалось поймать свою жертву в столовой, и долгие двадцать минут он морочил ей голову студенческими рассказками о профессорах и доцентах, о безумной строгости деканата, о том, какие лекции можно пропускать, а какие нельзя. Хотя сам он, это чувствовалось, аккуратно посещал все без исключения занятия, а истории такие излагал лишь для того, чтобы приподняться в глазах Илоны. Частенько в его разговоре почему-то присутствовал папа: «Папа меня предупреждал, папа так и говорил». Быстро выяснилось, что папа — большая шишка в ЦК. Несмотря на наличие важного папы, они быстро перешли на «ты», правда, быстрым этот переход можно было назвать лишь относительно. Студенты тыкали друг другу при первой встрече. Ну а после недели знакомства Андрюшенька стал провожать Илону до автобуса, на большее он пока не осмеливался.

Илона стала привыкать к своему ухажёру. Они шли рядом, как простые друзья, товарищи по альмаматер, Андрюшенька беспрерывно болтал, уж язык-то у него оказался подвешенным хорошо, порой было забавно слушать, и Илоне это стало нравиться. Всё-таки единственный на факультете собеседник. С ним интересно, возможно, лишь потому, что оно так получилось. С кем ещё? Андрюшенька мог спокойно рассказывать, а мог эмоционально размахивать руками, жестикулировать. Он забегал чуть вперёд, оборачивался, заглядывая Илоне в глаза, как будто искал в них ответа на что-то, что не решался спросить. Илона лишь улыбалась, такая робость немало забавляла её, после школы она не видела ещё столь стеснительных парней. Поэтому каждый раз при появлении на горизонте Андрюшеньки, она задавалась вопросом: ну, наконец, осмелится ли он поцеловать её или хотя бы намекнуть, что горит желанием прикоснуться губами к её губам? Неоднократно сама заводила в уголок поукромнее, в сторонку от публики, чтобы подтолкнуть парня к активным действиям. Только все её попытки оказывались бесплодными. В безлюдных местах, где другой бы сразу проявил прыть, Андрюшенька робел ещё больше, весь сжимался, даже становился менее разговорчивым. Тогда Илона плюнула и сочла благоразумным не торопить события.

Через две недели после первой встречи Андрюшенька осмелился взять Илону за руку. Они пересекали институтскую автостоянку как два первоклассника, и это выглядело настолько смешно, что Илона тут же выхватила свою кисть из слабых пальчиков ухажёра и, не выдержав, рассмеялась.

— Ты что? — удивился Андрюшенька. — Нельзя разве?

— Почему нет? Можно, даже маленьким детям, — веселилась ещё больше Илона, — только мне казалось, что мы уже переросли этот возраст. За ручки держаться, парами идти, хороводы водить, я это в детском саду проходила.

Андрюшенька явно растерялся:

— Но надо же с чего-то начинать!

— Начинать что? — не унималась Илона, ей будто доставляло удовольствие вгонять гвозди в тонкое Андрюшино душевное устройство.

— Ну я не знаю, как изъясниться, какие-то отношения.

— Что изъяснить? Какие отношения? — уже совсем зло прошипела Илона. — О каких отношениях ты сейчас?

— Ну, между нами, между мужчиной и женщиной.

— А ты полагаешь, для этого за ручку держаться обязательно?

— Не знаю, — честно промямлил Андрюшенька.

— А я знаю! — гаркнула во весь голос Илона, повернулась и пошла прочь.

Она совершенно не стремилась закрутить роман с Андрюшенькой, совсем не в её вкусе — маменькин-папенькин сыночек, вундеркинд недозрелый. Но ведь никого другого почему-то не было! И давно пора уже поцеловаться. Хоть попробовал бы, раз подкатывается! Ну не самой же лезть! В ней взыграло чувство обиды. Ну почему так не везёт — то подлец Никита, в которого втрескалась безбожно, теперь этот недоносок. Почему? На факультете столько симпатичных, мужественных, обаятельных парней. Почему к ней клеится этот и даже целоваться не пробует?

Два дня Андрюшенька не отваживался приблизиться к Илоне, два дня он её сторонился. Но на большее его не хватило. Он поймал её на пути из буфета.

— Есть разговор, — еле выдавил из себя, — давай отойдём в сторону.

«У-у, — пробормотала себе под нос Илона, — это ново!»

— Ну давай!

Андрюшенька потащил её на почти пустую лестничную площадку третьего этажа, где всегда тихарились курильщики. В эту минуту последние из них гасили свои бычки — короткий перерыв между парами заканчивался.

— Я опоздаю на лекцию, и ты тоже, — как бы невзначай проронила Илона.

— Да, — Андрюшенька не удержался и глянул на часы, — к сожалению.

— Ты что-то хотел сказать?

— Ага, — Андрюшенька глазами прилип к Илоне и медленно, не обращая внимания на двух убегающих курильщиков, провёл ладонью по щеке Илоны. Она никак не отреагировала, лишь подумала: «У-у, наверное, в кино подсмотрел», — и едва удержалась, чтобы снова не рассмеяться. Отсутствие всякой реакции Андрюшенька принял за зелёный свет и буквально вклеился ртом в губы Илоны. Целоваться он, естественно, не умел. Даже не обнял, руки болтались сами по себе. Илона учить не собиралась, мужественно выдержав процедуру лизания, она коротким движением вытерла губы и произнесла:

— Ну что ж, уже не как в детском саду. Поздравляю. Растём.

— Издеваешься? — обиделся её ухажёр.

— Я? — удивилась Илона. — Нисколько. Просто констатирую факт.

— А разве его надо констатировать?

— Не знаю, не привыкла рассуждать в духе: надо — не надо. Ну что? Может, ещё разок? — поинтересовалась Илона.

Андрюшенька не отказался. И теперь Илона показала ему, как надо целоваться. Обвила его плечи, крепко прижала и впилась в него. Андрюше понравилось. Провожания до остановки автобуса превратились в провожания до первого, потом до второго ну и, конечно, до третьего столбика с жёлтой табличкой и большой буквой «А». Илона появлялась дома почти на час позже. Мама сочувственно кивала, слушая объяснения дочери про работу в читальном зале: «Бедняжка, садись покушай, ужин уже готов». А на факультете у первокурсницы Илоны появился завидный кавалер. Так во всяком случае ей шепнула соседка в аудитории. Оказывается, про Андрюшенькиного папу многие были осведомлены, хотя практически у всех имелись папы или мамы на достойном уровне.

8

В предпраздничный вечер шестого ноября Анжела оттирала ржавый след в унитазе. Слив воды наконец починили: сантехник из ЖЭКа ограничился бутылкой шмурдяка с громким названием «Яблучне». Теперь можно начать борьбу за чистый белый фаянс в горшке. И дело сдвинулось с мёртвой точки: Анжела почти победила ржавчину. Устав тереть, она выпрямилась, вытерла тыльной стороной ладони вспотевший лоб, посмотрела на наручные часы — почти восемь, а Павлика всё нет. Вроде и для интуристов не сезон, хотя немецко-английские пенсионеры катаются круглый год, а на дворе пышным цветом цветёт «ПЕРЕСТРОЙКА», вот и летят они как мухи на мёд посмотреть на эту самую перестройку. Что из неё ещё получится? Анжела постояла с минуту и уже собралась довершить дело, но тут затрезвонил телефон. Павлик, скорее всего, он! Наконец, а то она уже заволновалась. Живо вытерла руки и понеслась в комнату. Но когда схватила трубку, услышала не Павлика, а мать.

— У нас беда, — не своим голосом сообщила она, и после короткой паузы проговорила со скорбью в голосе, — папа, папа, — мать не смогла закончить.

— Что папа? Мам, что?

— Папу убило, — голос матери дрожал, она едва удерживалась, чтобы не зареветь, — током убило. В три часа. Вот.

Анжела потеряла дар речи. Как? Папку? Он же такой хороший, никогда никому зла не делал. И тут — убило.

— Слышишь меня, — мать почти кричала, — Анжела, слышишь меня!

— Мам, слышу, — Анжела удивлялась самой себе — она это говорит или кто другой? — Я слышу тебя. В три часа? А почему только сейчас позвонила?

Она тотчас поняла всю нелепость своего вопроса. Что могло измениться от того, узнай она о смерти отца днём? Но мать ответила, ей нужно было выговориться.

— Я сама узнала не сразу, потом в морг понеслась, в похоронное бюро, гроб заказать: столько всего, а завтра и послезавтра выходные… В общем, только вернулась, и вот, сразу к телефону, — она помолчала немного и вдруг перешла почти на шёпот, — доченька, приезжай, я не знаю как, я не понимаю как, ой, ну приезжай, плохо мне.