Женить чудовище

Резкий стук в балконную дверь заставляет нас с Кузнецовым вздрогнуть. По стеклу расплющивается лицо Пашки.

— Теть Тань, а может, все же наггетсы закажем? — робко канючит он. — Я Машку уговорю, чтобы не спорила.

Вид у него крайне несчастный. Хотя это и понятно: на пацана столько всего свалилось — сначала у мамки кукушку перемкнуло, а теперь еще и чужая тетка голодом морит.

— Василий, давайте сделаем небольшой перерыв, — умоляю я. — Мне нужно метнуться за продуктами, чтобы было чем покормить детей.

— Ладно, — снисходит он. — Но шопиться пойдем вместе.

— Это еще зачем?

— Чтобы быстрее было. Вы, женщины, в магазинах ведете себя как куры: таращитесь по сторонам, общаетесь с бабульками всякими. А у меня времени в обрез. Я пойду с тобой и проконтролирую, чтобы ты ни на что не отвлекалась.

Я ему крайне признательна за сговорчивость, потому не спорю, даже из благодарности предлагаю:

— Давайте я вас все же сниму вот так — полураздетым. На странице в «Контактике» выкладывать не буду, но, может, для личной переписки и пригодится.

Кузнецов оживляется. Он всячески демонстрирует мне свои мускулы, а я щелкаю камерой.

— Можно еще и на диване пофоткаться, — чуть погодя предлагает он. — Типа я такой горячий, лежу и жду в ночи свою единственную.

— Ну пойдемте.

Мы выгоняем из комнаты Машку, и Кузнецов разваливается на диване.

— Классный? — спрашивает он, закидывая руки за голову.

Я стараюсь не ржать.

— Вообще огонь!

Он светится от удовольствия. Я несколько раз щелкаю камерой, а потом вхожу в раж.

— Больше экспрессии, жеребец! — командую я. — Вдруг и правда будет с кем-то жаркая переписка.

— Если будет, ты мне сразу пиши, я тебе еще каких-нибудь фоток скину.

— Интересно, каких? Мужское достоинство, что ли, сфоткаете?

Он ни капли не смущается.

— Могу и его.

— Вы серьезно? — Я даже замираю на пару секунд. — Вы будете слать мне фотки интимного характера, чтобы я их пересылала девушкам? Да ну на фиг!

— А что такого? — Кузнецов, кажется, не понимает, чем я обескуражена. — Природа меня не обидела, есть чем похвастаться.

— Так, все. — Я отключаю камеру телефона. — Натягивайте рубашку и пойдемте.

— Твою ж мать… — Кузнецов странно дергает рукой. — Что за…

На его запястье выступает кровь.

— Что случилось? — не понимаю я.

Он приподнимает одну из диванных подушек и достает из-под нее огромный кусок стекла. Я сразу опознаю в нем часть своей многострадальной люстры.

— Паша! — реву я.

Сын подруги прибегает к нам со счастливым видом. Я показываю на осколок в руках Кузнецова:

— Твоих рук дело?

Пашка стремительно краснеет, потом бледнеет.

— Я тут ни при чем! — бормочет он. — Меня Машка заставила. Я не хотел брать.

— Пластырь есть? — с невозмутимым видом вмешивается в наши разборки Кузнецов.

— Да, есть, — спохватываюсь я. — Сейчас принесу.

Я бегу в прихожую — к сумочке, выуживаю из нее пачку пластыря. Я его только недавно купила: как чувствовала, что пригодится.

Машка и Пашка жмутся к двери с виноватым видом. Наверное, уже и не надеются на перекус.

Я возвращаюсь в комнату, швыряю пластырь Кузнецову.

Когда он распечатывает коробку, глаза его лезут на лоб. Дело в том, что пластырь у меня веселый — с картинками: с розовыми зайцами и разноцветным мороженым.

— Это что? — рычит Кузнецов.

— Что было в супермаркете по акции, то и взяла, — огрызаюсь я.

Он чертыхается. Я подаю ему салфетку, чтобы вытереть кровь. Порез у него внушительный.

— Ладно, залепляй, — соглашается Кузнецов, видя, что кровь и не думает останавливаться. Я тут же наклеиваю ему на руку несколько цветастых прямоугольников.

— А вам даже идет! — смеюсь я. — Вы сразу такой праздничный стали.

Он внезапно хватает меня за руки и тянет на себя. От неожиданности я теряю равновесие и падаю. Правда, Кузнецов ловит меня в объятья, а потом перекатывает на диван.

— Ай! — пищу я. — Вы чего?

— Это месть! — цедит Кузнецов. — За пластырь.

Он наваливается на меня, наши лица оказываются близко-близко. Мне вдруг становится нестерпимо жарко.

— Нравится издеваться надо мной? — хрипло шепчет Кузнецов. — Удовольствие получаешь?

— Что? У меня и в мыслях не было издеваться.

Он убирает с моего лица прядь волос, прищуривается.

— Лучше не обижай меня, Танчик. Я с детства злопамятный.

— Я… Вы… — Мысли в голове путаются. На меня уже сто лет не наваливались полуголые мужики. Да и, если говорить откровенно, мускулистые парни вообще не наваливались на меня ни разу. За всю жизнь у меня был лишь один мужчина — мой муж. Он с детства довольно худенький, хоть и ел всегда за троих.

Пока я все это обдумываю, Кузнецов встает, подхватывает рубашку.

— Переодевайся давай, — сердито говорит он. — Или ты собираешься идти в халате?

— А вам не все равно, как я пойду?

Он пожимает плечами.

— В принципе, мне без разницы. Я просто хочу быстрей уже сходить в магазин и продолжать работу. У меня вечером еще одна важная встреча, мне надо на нее успеть.

Он выходит из комнаты и прикрывает за собой дверь. Видимо, намекает так, чтобы приступала к сборам.

Я снимаю халат, бросаю его на диван.

Дверь вдруг приоткрывается, в проеме появляется лицо Кузнецова.

— Танчик, мы тебя на улице подождем, — говорит он. — Пусть дети порезвятся немного, пока ты тут марафет наводишь.

Его как будто не смущает, что я стою посреди комнаты в одном белье. А я никак не могу решить: мне лучше прикрыться или сохранять невозмутимость?

— Осколок выбросить не забудь, — напоминает Кузнецов. — Пока еще кто-нибудь не наткнулся.

— Ага, выкину.

Он собирается скрыться за дверью, но спохватывается.

— А телефон мой где?

— На столике в прихожей, рядом с сумочкой. Я оставила его там, когда ходила за пластырем.

— Кстати… — Кузнецов смотрит многозначительно и молчит.

— Что? — не выдерживаю я. — Что, кстати?

Он медленно, с наслаждением очерчивает взглядом мою фигуру.

— Обои у тебя прикольные.

Мне хочется швырнуть в него что-нибудь тяжелое. Утюг, например. Или горшок с фикусом. Но, конечно, я держу себя в руках. В квартире дети, если я нанесу Василию тяжкие телесные повреждения, это может повредить их психику.

— И все же я бы, на твоем месте, лучше покрасил стены, — добавляет Кузнецов. — Обои при горении выделяют опасные вещества.

— Василий, не время обсуждать обои, — скрежещу я, — тем более я их поджигать не собираюсь. Дайте мне уже переодеться!

— Ой, прости, — Его губы трогает улыбка. — Переодевайся, конечно.

Он еще раз оглядывает комнату.

— М-да… У тебя еще и окна пластиковые. Случись чего — надышишься гадости.

Я подхватываю с дивана одну из подушек и запускаю в Кузнецова. Он понимает намек — отваливает наконец и захлопывает дверь.

Кошмар какой-то! Такого чокнутого заказчика у меня еще не было. А может, не стоило доверять ему детей?

А-а-а! Точно не стоило.

Меня охватывает паника. Я бросаюсь к шкафу, выуживаю первые попавшиеся майку и шорты. Сердце бухает где-то в ушах, руки дрожат. Я впопыхах одеваюсь, отключаю телек и выскакиваю в прихожую. Но там уже никого.

***

Наверное, когда я выбегаю во двор, вид у меня немножко чокнутый. Воображение рисует страшные картины киднепинга и жестокого убийства (Соней меня). Но опасения оказываются напрасными. Василий и дети играют на площадке с фрисби. С ними еще какие-то мальчишки и бодрый дядька пенсионного возраста. Все кричат и визжат, то и дело валятся на газон.

Мне неловко прерывать такую задорную игру. Я сажусь на скамейку и терпеливо жду, когда на меня обратят внимание. Происходит это минут через пятнадцать. Меня замечает Пашка, говорит об этом Василию. Василий начинает махать мне, приглашая присоединиться к игре. Вид у него такой взъерошенный и счастливый, что на мгновение получается вообразить, как Василий выглядел, когда был мальчишкой.

Я жестами напоминаю ему, что нам надо в магазин. Василий отмахивается. Я — человек слабохарактерный, потому решаю дать ему и детям еще десять минут.

Выделенное мною время незаметно подходит к концу. И тут ко мне подсаживается незнакомая бабуля в голубом сарафане и босоножках на шерстяной носок.

— Какие детки у вас хорошенькие! — говорит она. — На папу похожи.

Я молчу. Понимаю, что если начну объяснять, кто тут из нас кому приходится, запутаю бабушку. Да и вообще непонятно, как окрестить Кузнецова. Кто он мне? Клиент? Звучит жутко пошло.

— А у нас тут неподалеку кружок по шахматам заработал, — продолжает бабуля, — не хотите своих отдать? Кружок очень хороший. Моя племянница ведет. У них там и кулер есть, и скамейки, и даже кондиционер скоро поставят.

— Мои дети шахматами не интересуются, — бормочу я.

— Так надо заинтересовать! — Бабулю переполняет энтузиазм. — Вы не ленитесь, приводите детей в кружок. Шахматы, они же мозги развивают, и успеваемость школьная от них улучшается.

— Ладно, я подумаю над этим, — обещаю я, надеясь, что бабуся теперь отстанет.

— Да что думать! — рыкает бабуля. — Вы на пробное занятие сначала сходите, а потом думайте. Я вас сейчас запишу.

Она со скоростью фокусника выуживает из кармана сарафана телефон и начинает кому-то названивать.

— Не надо, — оторопело мямлю я. — Не надо нас никуда записывать, пожалуйста! Мы, может быть, скоро на море уедем.

— Да не волнуйтесь, — посмеивается бабуля. — Я вас прямо на завтра и запишу.

Я молюсь, чтобы она никуда не дозвонилась, но мне не везет. Абонент старушки снимает трубку уже после второго гудка.

— Катюш, а я тебе учеников нашла! — радостно сообщает в телефон бабушка. — Завтра в одиннадцать посмотришь их? Что? Ну да, способные. — Бабуля косится на Машку с Пашей. — Ты не представляешь, какие детки хорошие: все на лету схватывают! Фамилия? Сейчас спрошу?

Бабуля смотрит на меня:

— Какая у вас фамилия?

— Кольцова, — бормочу я, не имея понятия, как выкручиваться.

— Кольцовы они! — кричит бабуля в трубку. — Записала? Давай тогда, до вечера. Не забудь окрошку в холодильник убрать, как поешь.

Я вжимаюсь в скамью и умираю со стыда.

— Вон в том доме, с торца вход, — объясняет бабуля, активно жестикулируя. — Катя моя вас на крыльце встретит. Она у нас педагог ответственный, детей любит.

— Мы в магазин-то идем? — раздается над моей головой недовольный голос Кузнецова. — Или ты так и будешь тут лясы точить до вечера?

Конец ознакомительного фрагмента.