Пусть сбудется моя мечта

В понедельник я шла в школу с настроением, какое бывает только после концертов. Как же это здорово — когда ты на сцене, когда музыка и ты — одно целое! Это вам не математика какая-нибудь с тягостной печалью уравнений. У меня даже выворотность после выступлений становится лучше: носки ступней разворачиваются в стороны легко, изящно, почти как у балетных. Я иду: ноги длинные, стройные, спина прямая, голова высоко поднята, на затылке густой хвост, качающийся в такт шагам; и мне кажется, что мной любуются все прохожие. Дверь школы, конечно, не украшает вывеска «Хореографическое училище», но ведь и здесь могут учиться красивые и талантливые.

Ленка Полыгалова привела мое настроение в норму за полторы минуты, сообщив, что сегодня будет разбор сочинений по «Капитанской дочке», и что Наталья Васильевна уже даже выступила по этому поводу на педсовете: что-то там ее поразило настолько, что это надо вот обязательно обсуждать. Я с отвращением рылась в сумке, перебирая без всякого желания тетради, и никак не могла вытянуть ту, которая нужна на уроке. География с историей прошли в беспокойном ожидании. Хотя… Чего мне ждать страшнее двойки? А уж эту неприятность я как-нибудь переживу: мама знает, что у меня были концерты, и, наверное, простит.

Голова сама, как будто ей управляла чья-то чужая воля, опять повернулась к парте, где сидел Рябинин. Свиридов как раз что-то изображал, гримасничая, как свихнувшийся орангутанг. Он заметил мой взгляд и вывалил изо рта язык на всю длину, еще и скосив при этом глаза. Убогий. И так ни ума, ни внешности, так он еще себя, на голову калечного, уродует. Я повернулась к Ленке и стала делать вид, что мне очень интересно знать, какие именно достоинства и недостатки она нашла у прекрасного и ужасного Петра Гринева. Вот уж кого-кого, а Полыгалову можно не кормить и не поить: главное, книгу ей дайте. И хоть на трое суток в карцер: не удивлюсь, если она даже не заметит перемены обстановки.

По сочинениям она у нас в классе первая: ее всегда хвалят, выделяют. Правда, говорят, что к ОГЭ и ЕГЭ ей нужно отнестись с особым вниманием, потому что Ленкины мысли не укладываются в четкие схемы и алгоритмы написания и выходят далеко за очерченные пособиями границы. Полыгалова к нимбу школьного Чехова привыкла и относится к требованиям экзаменов снисходительно. А я вот слова в тексте всегда считаю, потому что иногда не дотягиваю даже до необходимого минимума в семьдесят слов. Это нас Наталья Васильевна с этого года активно дрессирует в качестве подготовки: структура, количество слов, правила подачи мысли… С ума сойти, в общем. Нам до ОГЭ еще — как до Франции пешком топать, чего нас сейчас-то мучить.

Обреченно пропиликал звонок, предрекая начало пытки. Все зашевелились, расползаясь по местам, как гусенички под дождем: не спеша, с некоторой ленцой и солидностью. Рябинин пропрыгал к своей парте укушенным зайцем — похоже, спятил от общения со своим другом. За ним прогрохотал Свиридов, цепляя на своем пути все учебники и портфели, шмякнулся на стул и откинулся назад с таким самодовольным видом, что можно было подумать — Нобелевскую ему дали.

Наталья Васильевна вошла в класс, и я автоматически съежилась, стремясь занять как можно меньше места над партой и сместить как можно большую часть себя в безопасное пространство под столешницей. Если бы не моя неуклюжесть, такое перераспределение телоположения осталось бы, несомненно, незамеченным. Но я (кто бы сомневался!) умудрилась уронить пенал, из которого тут же во все стороны брызнули ручки и карандаши.

— Ну да, — пристально посмотрела мне в глаза Наталья.

Все, теперь дело добром не кончится. Поверьте бывалому человеку: если учитель смотрит вам прямо в глаза, да при этом еще выдает какое-нибудь многозначительное хмыканье или сам себе что-то под нос поддакивает — считайте, что вам лучше было напроситься на весь день помощником дворника. Школа сегодня — не ваш вариант.

— Ну что же, — задумчиво сказала Наталья Васильевна, доставая тетради с сочинениями из шкафа. — Сейчас мы быстренько пройдем новую тему, а потом обсудим ваши размышления.

Под заунывную лиричность Лермонтова отчаянно хотелось спать. Я прикрывала рот учебником, делая вид, что читаю, а сама до слез зевала. Полыгалова злобно смотрела на меня, пихала локтем и шипела, что «Лермонтов — светоч русской поэзии». Я кивала и думала, что светочей этих — полный учебник каждый год.

— Ну а теперь, наконец-то, мы перейдем к вопросу, которого вы так ждали весь урок, — торжественно и загадочно посмотрела на класс литераторша.

Странное у нее все-таки представление о том, чего мы так ждем. Любому минимально адекватному человеку с семи лет ясно, что ждем мы перемены. А наивные учителя вопреки здравому рассудку умудряются верить, что содержание урока может прельщать больше, чем свобода. Впрочем, если взглянуть на вытянувшуюся, как линейка, Ленку Полыгалову… С ее мечтами все понятно: большая-большая пятерка, которая с трудом влезет на страницу журнала.

— Ребята, — проникновенно произнесла Наталья Васильевна, — творчество нашего великого классика, несомненно, должно было тронуть ваши души. И, как я и надеялась, многие из вас подошли к анализу произведения вдумчиво, с душой. Очень показательно в этом смысле сочинение Лены Полыгаловой, разобравшей образ Петра Гринева тщательно, всесторонне.

Класс привычно покосился на Полыгалову, накрепко застывшую в статусе отличницы. Ленка сидела гордо, не шевелясь, и только щеки ее алели больше обычного.

— Отлично сформулировал свои мысли Миша Кузнецов, — одобрительно улыбнулась литераторша рыжему очкарику — юной гордости школы. — Но сегодня я хочу обратить внимание на другое сочинение.

Наталья Васильевна сделала паузу. Кузнецов равнодушно тер пальцем парту. Кто-то уже начал поворачиваться к соседям и вообще стал заниматься более интересными и нужными делами. Одна Полыгалова сосредоточенно, исподлобья смотрела на учительницу и недовольно морщила нос.

— Мне кажется, ребята, — Наталья Васильевна от волнения прижала стопку тетрадей к груди, — самое главное, это когда мы умеем не только понять замысел автора, но и увидеть прекрасное в людях, которые живут рядом с нами. Писать не об отстраненных понятиях, а о своих одноклассниках, показывая их благородство. Ведь это говорит о том, что мы умеем ценить и любить тех, кто рядом с нами. И замечательно, что вы не боитесь говорить о достоинствах одноклассников прямо, с достоинством, с уважением.

Литераторша увлеклась и не заметила, что в классе повисла тишина. Все косились друг на друга, а клоун Свиридов всем своим видом демонстрировал, как он изумлен речью учительницы, и театрально, в такт ее словам, показывал рукой то на одного ученика, то на другого, театральными жестами вопрошая, о ком таком чудесном идет речь в сочинении.

— Сегодня, я думаю, мы с вами заново познакомимся с человеком, которого, как нам казалось, мы знаем несколько лет. — от волнения Наталья Васильевна часто начинала говорить замысловато, с легкой дрожью в голосе. — Оля Воронцова!

Я вздрогнула и бросила на парту ручку, которой разрисовывала обложку тетради. Что Воронцова? Рисовать, что ли, нельзя? Пришлось отодвинуть тетрадь и подпереть голову рукой, делая вид, что слушаю.

— Оля, что же ты сидишь? Встань, — изумленно спросила литераторша. — Впрочем, если хочешь, оставайся на месте.

Наталья Васильевна положила тетради на стол и, пересортировав их ловким движением фокусника, достала из стопки одну: сиреневая. Моя…

— Долго время я была уверена, что Оля не только не хочет, но и не может писать сочинения, — доверительным голосом продолжила Наталья Васильевна свой монолог. — И переживала, как она справится с ОГЭ, а потом с ЕГЭ, ведь ее тексты по объему зачастую не дотягивали и до шестидесяти слов! Но это, к счастью, тот случай, когда учитель ошибается. Оля подала нам всем пример глубокого понимания жизни, умения связать это с литературным произведением и при этом уложиться в нормативы. Девяносто девять — столько слов в Олином сочинении. Но смысл я оцениваю на хорошую, достойную книгу. Оля, я ставлю тебе пять — заслуженную и справедливую. А теперь я прочту твое сочинение классу.

Я сидела, опустив голову. Где-то под кожей щек полыхал пожар, сжигающий все мысли. Что, что я там написала?! Помнился только сонный поздний вечер да надоедливо-образцовый Гринев…

Класс молча смотрел на меня. Кто развалившись, кто, наоборот, наклонившись вперед. Я никогда не выделялась особо, и чтобы меня разглядывали так — все сразу и вместе — не было никогда даже во время провальных ответов у доски…

Прошелестела, открываясь, тетрадь. Выгнулась мягкими послушными страницами в руках учителя, распахнув перед всеми мою душу — душу, неведомую мне самой…

Наталья Васильевна надела очки и начала читать:

— «Капитанская дочка» — повесть Пушкина о людях девятнадцатого века. В образе Петра Гринева много положительных черт. Гринев, рискуя собой, помогает Маше, попавшей в плен к разбойнику Пугачеву. Это благородно и правильно.

Можно помогать бескорыстно, и не только людям, но и, например, животным. И при этом не выставлять поступки напоказ.

Однажды я случайно увидела, как Саша Рябинин спас котенка, залезшего на березу. Люди собрались вокруг, но никто не хотел рисковать. Саша забрался на дерево, сильно качавшееся под ветром, и сам чуть не упал. Я вижу в этом поступке настоящее благородство: способность помогать и при этом оставаться простым и скромным человеком».

В горле стоял громадный ком, от страха было дышать невозможно. Но еще страшнее было проглотить ледяной шар, забравшийся внутрь меня, в этой странной монолитной тишине. Как сейчас поднять глаза? Как посмотреть на всех? Даже не видя никого, я чувствовала, как все сорок восемь глаз одноклассников изучают меня. Изучают, как непонятную рыбу-мутанта, вдруг вышвырнутую океаном прямо в центр людного пляжа.

— Оля, ты молодец, — умудрялась не понимать ситуацию литераторша. — Ты умеешь наблюдать за людьми, анализировать, делать мудрые выводы. Я уверена, что в будущем ты сможешь, если захочешь, стать психологом. И замечательно, что ты рассказала нам о поступке Саши: он смелый человек! И, действительно, бескорыстный.

По дыханию класса, вдруг отвернувшемуся от меня, поняла, что теперь центром внимания стал Рябинин. И это, наверное, было еще ужаснее: ведь с этого момента я стану для него предателем! Человеком, который подглядывает, а потом рассказывает то, о чем не просят! Переносить все это дальше не было сил. Я одним движением сгребла вещи с парты, закинув в удивленную кожаную пасть сумки учебник и тетрадь, и прыжком рванула к выходу. Где-то за спиной послышались возмущенные возгласы: похоже, я сшибла с соседских парт все, что лежало у края. Но это уже все равно!

Я бежала, бежала, бежала по школе — вниз на третий, на второй, коридор, поворот к лестнице на первый. И мне слышалось, что кто-то несется вслед за мной — почти шаг в шаг. Влетела в раздевалку, прижалась в углу среди свисающих с вешалки старых халатов с трудов и замерла. Барабанный бой сердца почти утих, уступив место отчаянью и тоске. Так сломать отношения с классом, так глупо выставиться! Быть мне теперь изгоем!.. Я подняла руку, чтобы вытереть хлынувшие из глаз слезы, превратившие все вокруг в расплывчатое нечто, и… Передо мной кто-то стоял. Я проморгалась, скидывая с ресниц линзы слез, искажающие мир. Рябинин…

Оля, — тихо сказал Саша. — Оля…

И слезы — колючие от нежданного чувства, столь же непонятного, как и захватывающего душу, — в очередной раз побежали по моим уже почти пунцовым щекам…