Парень для «Sекса»

— Ты что, реально в тренажерку пойдешь? — Богданова стояла в дверях своей комнаты и тянула через трубочку какую-то алкогольную дрянь. За спиной из телевизора тарахтела Тамара Шафранская. — Опять?! Тебе там что, платят?

Я кивнула; учуяв алкоголь, сглотнула слюну.

— Пятница, мать! — напомнила Бонечка.

— Ну, и?

— Сегодня же повтор программы с Роджером. Как он корову доил!

— Ну и? — повторила я грубо. — Не ты ли всегда говорила, что Шафранская снимает говно? Что у нее тупые сиськи и оголенные до сосков сюжеты?.. Нет, тупые соски и сюжеты, оголенные до сисек… Или, что ты там обычно про нее говоришь?

— Тебе-то что?

— Мне — ничего. Это ты ее обсирала все время.

— Ты — тоже.

— Я просто пыталась тебя утешить! А ты стояла по ту сторону балкона, если на то пошло!..

Богданова пожала плечами.

Сама она не считала обсирание чем-то страшным. Как и угрозы самоубиться. Она уже вообще ничего не считала страшным, поскольку пила третий день, не просыхая ни на минуту. Это не мешало ей, чуть что приходить в сознание и напоминать нам, что у нее есть повод на это свинство. Ни один ее сюжет в прошлом месяце не вышел в эфир. Она ни копейки не заработала.

М-да.

— Мальчик мой, — забыв обо мне, Богданова уставилась на Роджера Веста, «амурского» вратаря. — Люблю тебя, мой Крольченочек!..

— Как можно любить мужика, который от тебя шарахается?

— А как можно хотеть мужика, который трахнул весь город, кроме тебя?

Я промолчала.

Внезапно захотелось забыть про все, напиться и утопить все желания, как итальянская мафия топила своих должников.

— Оставайся, — коварно сменила тон Бонечка. И даже по голове меня погладила, стерва. — Все мужики — козлы. Что Кан, что Кроткий. Давай напьемся, а? Как в старые добрые времена.

Слова прозвучали в моей голове, как набат. Я сунула руки в карманы джинсов, которые стремительно увеличивались в размере, затем посмотрела на Бонечку. На ее, опухшее от трехдневной пьянки лицо, на жировые валики на пузе… Я содрогнулась и распахнула дверь.

— Не-е-е! Я в зал.

— Кроткий вчера с какой-то бабой в «Пуле» лизался! — крикнула Богданова вслед.

— Да хоть с Каном! — я грохнула дверью и почти бегом устремилась вниз.

Было больно и ужасно обидно. Далеко не все девушки, которых драл Макс, были похожи на Димину Сонечку. То, что я так глупо спалилась, дав ему знать, что хочу его, не давало спать по ночам… Было стыдно, противно, неловко. За то, что так губу раскатала.

Я знала лишь один способ отвлечься, не напиваясь: тренироваться.

Когда упахавшись на тренировке, я приняла душ и вышла из раздевалки, все стало еще противнее. У стойки фитобара, — так, что незаметно не обойти, — стоял Макс и клеил ласты к хорошенькой, модельного вида барменше. Это было больно, но не смертельно. Это я бы пережила: я всегда умела признавать чье-либо превосходство. Но рядом с Максом стоял, раздувая ноздри, его приятель и смотрел на меня в упор.

Дрогнув, я отвела глаза, бездарно пытаясь сделать вид, что его не знаю. Кан кашлянул, не давая мне отвертеться, щелкнул пальцами и позвал.

— Ангелочка!

— Что? — спросила я, зло. Так ласково он со мной говорил только в детстве. Теперь это означало сарказм.

— Иди сюда, моя маленькая.

— Зачем? — я все еще не могла простить ему ту встречу в «Русской кухне».

— Блядь, надо значит, если зову! — рыкнул он своим обычным тоном.

Как было отказать такому любезному кавалеру? Шаркая подошвами, я обреченно приблизилась, потирая шею. На стойке, под локтем Кана, лежала газета. Может, ему в последний миг статья разонравилась?.. Не сводя с меня глаз, он взял в руки газету, прищурился и кончиком языка потрогал свой клык.

— Как ты, мое сокровище?

Я подозрительно на него посмотрела: не заболел ли?

— В смысле?

— В прямом.

— В смысле, как у меня дела или что?

— Допустим.

— Ну, хорошо.

— Потерей памяти не страдаешь?.. Нет? Тут такое дело. Мне, как врачу, очень интересен твой феномен, — Кан жестом фокусника показал мне свернутую в трубку газету и, картинно ее развернув, прочел: — «…первый мужчина, первый опыт».

— И? — спросила я, покраснев.

— Это уже второй за тот год! У тебя саморегенерирующаяся плева?

Он так и сказал «саморегенерирующаяся» и ни разу не заикнулся. Макс перестал подмахивать барменше и удивленно посмотрел на своего друга. Кан бросил газету на стойку и вопросительно выгнул бровь. Он был такой красивый, когда так делал, что я не сразу нашла ответ.

Девушка-бармен уставилась на меня:

— Так это было по-настоящему? — спросила она, хватая газету. — Оу-о! Как бы я хотела встретить такого мужчину.

— Я сам бы хотел! — сказал Дима, в упор разглядывая меня.

— А почему вы расстались? — спросила девушка.

— Да, — сказал Дима. — Он тебя так любил. Так опытом, понимаешь, с тобой делился…

Он говорил как Шеф, но у того все могло бы сойти за шутку. Дима же рубил слова, словно Терминатор. Он вообще не имел больше склонности к шуткам. Разве что, посадить кого-нибудь на кол, или вывезти в лесополосу — рыть могилы в мерзлой земле.

— Ну, мало ли?..

— Чего тебе мало, млять?! — он был не логичнее, чем в тот прошлый раз, с Виталей.

Ревнует, что ли?

Я набрала побольше воздуха и медленно выдохнула в сторону. За попытку озвучить это Кану в лицо, я могла оглушительно схлопотать по морде. Макс что-то тихо сказал ему на ухо.

— Мне интересно, как мои девочки проводят свободное время, — возразил Дима.

— Я — не твоя девочка! — прошипела я, намекая, что уже давно на него не работаю.

— Я прочитал и ранен в самое сердце, — сказал он сухо. — И кстати, о ранениях… А что ты не описала драку? С кровью, с выбитыми на пол мозгами?

Макс бросил на друга еще один взгляд, еще более удивленный. Он больше не вмешивался, но щелчком пальцев велел барменше отойти.

Я затаила дыхание, до боли сжав кулаки: он знает! О, господи! Тюремные двери распахнулись передо мной, зловеще при этом скрипнув.

Я попыталась, широко распахнув глаза:

— К-к-какую драку?

— Тебе-то какая разница? — не веря своим ушам, рассмеялся Макс. — Ты теперь за то, чтобы большие мальчики выясняли проблемы словами?

У Димы дернулся рот.

— Давай, ты щас не будешь ее спасать? Этот ее герой, того мужика угрохал. Черного, заметь.

Я как-то некстати вспомнила, что у него самого-то руки в крови по локоть. Это напомнило еще кое-что.

— Во-первых, никто никого не грохал. Во-вторых, — я сунула ему под нос багровый шрам на руке, — тот негр хотел меня изнасиловать.

— Ну, это само собой, — Дима отвел мою руку и показал в улыбке достижения корейских дантистов.

— Насильника я бы тоже грохнул, не глядя, — набычился Макс.

Я благодарно улыбнулась ему. Кан заткнулся, сузил глаза и, не подумав, залпом, выпил шпинатный сок. Его перекосило и содрогнувшись, Дима на миг утратил товарный вид.

— Скажите, Дмитрий Сергеевич, — нежно спросила я, — в обычном сексе вы точно такой же жесткий, как в мозгоебстве?

Пластиковый стаканчик с громким треском скончался в его руке. Пару мгновений я верила, что Кан мне действительно врежет, но Дима сумел овладеть собой. Не сводя с меня глаз, он медленно разжал пальцы и то, что осталось от тары, с грохотом упало к его ногам.

— Хочешь проверить? — Кан подался вперед, но я не отпрянула.

— О-о-о, да… Сыночек родится, Скоттиком назову. В честь вас.

— Деточка, — сказал Дима так нежно, что у меня похолодело внутри, и указательным пальцем завел прядь волос мне за ухо. — Ты так разговариваешь со мной, как будто бессмертна.

Глава 5.