Апостолы Революции. Книга вторая. Химеры

Шум в гостиной и испуганный вскрик Гертруды Элеонора услышала сквозь сон. На мгновение ей показалось, что ее вновь пришли арестовать. Она приподнялась на локте и прислушалась. Шум затих, слышались лишь торопливые шаги по направлению к спальне. Элеонора взглянула на спящего рядом Лузиньяка. Ему, похоже, чувство страха было незнакомо. Он не из той породы людей, что вздрагивают при малейшем шорохе.

Три стука в дверь возвестили, что Гертруда желает ее видеть. Элеонора вскочила с кровати, накинула расшитую серебряной нитью темно-синюю шаль поверх длинной батистовой рубашки и, босая, осторожно проскользнула между дверными створками, не желая тревожить безмятежный сон любовника.

— Что случилось? — прошептала она и, предупреждая громкий возглас камеристки, приложила палец к губам.

— Там, в гостиной, — возбужденно заговорила та, еле сдерживая тембр голоса, готового взорваться в крике. — Кое-кто хочет вас видеть… Кое-кто, кого вы уже не…

Элеонора не дослушала и, преодолев будуар и библиотеку, вошла в гостиную. Она задержалась лишь на короткое мгновение, на миг, необходимый, чтобы осознать, кто именно стоит перед ней в дорожном плаще и серых от пыли сапогах, со своей обычной снисходительной и ласковой улыбкой. Шаль тяжело сползла с ее плеч, когда она кинулась в его объятия.

— Девочка моя, милая, родная девочка, — повторял он, покрывая поцелуями лицо, шею, волосы, плечи, руки Элеоноры.

Он почти не изменился за те два года, что они не виделись. Высокий, статный, обладающий той благородной осанкой, что дается от природы; зачесанные назад волосы, в которых начала просвечивать седина, не замечаемая ею ранее; гладко выбритое лицо; две глубокие морщины, пролегшие от крыльев носа до уголков губ; густые, нависающие над глазами брови и окруженные мелкими морщинками глаза, от проницательного взгляда которых ничто не могло укрыться, — сорокавосьмилетний Жак Плесси предстал перед ней в образе защитника и покровителя, которым он всегда был для молодой жены, отдавшей ему руку в неполные семнадцать лет. Впрочем, сердце она сохранила для себя, деля его со многими, очень многими мужчинами, на что супруг, слишком любящий, чтобы чинить ей препятствия на пути к счастью, смотрел сквозь пальцы.

— Боже мой, Жак! Вы — в Париже?! — наконец, воскликнула она, словно еще не до конца доверяя зрению.

— Как видишь, — пожал он плечами, будто извиняясь за вторжение.

— Вы безумец! Вы даже не представляете, что грозит вернувшемуся эмигранту!

— Об этом можешь не беспокоиться: у меня надежный паспорт, выданный… Впрочем, к этому разговору мы еще вернемся.

— К какому разговору? — насторожилась Элеонора и, заметив, что супруг не расположен отвечать на ее вопрос, повторила, повышая голос: — К какому разговору, Жак? В чем дело? Зачем вы приехали?

— Я уже успел позабыть, что терпение никогда не входило в число достоинств моей почти совершенной жены, — улыбнулся он, целуя ее в лоб. — Я проделал длинный путь из Венеции, Элеонора, не останавливаясь на ночлег и почти не задерживаясь для приема пищи. Я был бы очень признателен тебе за теплую ванну и сытный обед, — он коротко взглянул на каминные часы. — Четверть второго. Самое время обедать, а ты, как я вижу, еще нежишься в постели.

— Венеция? — повторила она, проигнорировав справедливое требование мужа. — Так вот где вы скрывались все это время!

— Прекрасный город, дорогая, хотя климат сыроват. Но здоровье у тебя отменное, так что тебе там понравится. Дож собрал вокруг себя блестящее общество, в котором твой покорный слуга занимает не последнее место. Я почту за счастье представить там свою жену.

— Ах да, вы просили ванну. Я немедленно распоряжусь, — спохватилась Элеонора и уже потянулась к звонку, когда Жак Плесси крепко схватил ее за плечи.

— Мы уезжаем послезавтра, Элеонора, ты и я. Начинай паковаться.

— Глупости! Если бы покинуть Париж было так легко…

— С моим паспортом мы без труда пересечем границу, да еще и прислугу твою прихватим.

— И что же это за паспорт такой? — насмешливо спросила она. — Простите, сударь, но за два года, что вы отсутствовали, правила несколько изменились. Отныне для того, чтобы беспрепятственно покинуть французскую территорию, вам понадобится, ни много ни мало, документ, выданный одним из правительственных Комитетов.

— Именно таким документом я и обладаю, — кивнул Плесси, извлекая из кармана небольшой листок бумаги и протягивая его жене, которая развернула его быстрыми порывистыми движениями

— Барер? — Элеонора слегка приподняла левую бровь. — С какой стати Барер выдал вам паспорт, позволяющий вывезти из Франции вашу жену и домочадцев? — она взглянула на мужа с подозрением, граничащим с враждебностью. — Что за игру он затеял? Постойте! — только сейчас она поняла, какой вопрос стоило задать в первую очередь: — Барер знает, кто именно является вашей женой?

— Полагаю, что да. — Он почувствовал, как поднимается в ней возмущение, и, чтобы немного успокоить его, предложил: — Поговорим за обедом, родная. И пусть Гертруда приготовит мне ванну.

— Я собирался попросить ее о том же самом, — раздался мужской голос за спиной гостя.

— Шарль!

— Сударь?

Восклицание Элеоноры слилось с недоумением Плесси. Шарль де Лузиньяк в домашних туфлях с загнутыми вверх носами и шелковом халате предстал перед супругами с приветливо-удивленным выражением на лице.

— С кем имею честь? — они задали вопрос одновременно, сопроводив его легким наклоном головой, после чего перевели взгляд на молодую женщину, будто ожидали ответа именно от нее.

— Жак Плесси, мой супруг. Он приехал из Венецианской республики. Жак, это Шарль де Лузиньяк, мой… — она замялась.

— Друг, не так ли? — иронично уточнил Плесси. — Мое почтение, сударь.

— Мое почтение.

Элеонора отдала должное выдержке любовника: ни один мускул его лица не дрогнул удивлением при встрече с тем, кого он, доверяя словам возлюбленной, считал павшим на поле битвы.

— Я распоряжусь насчет ванны и обеда, — Элеонора с такой скоростью застучала голыми пятками по паркету, выбегая из гостиной, что вызвала легкую улыбку на губах мужчин.

— Прошу простить за вторжение, сударь, — с холодной любезностью проговорил господин Плесси, сбрасывая пыльный плащ и опускаясь в кресло. — Я ожидал застать жену одну.

— Ну что вы, сударь! — Лузиньяк милостиво взмахнул рукой, не спуская при этом взгляда с серой пыли на сапогах хозяина дома. — Вы у себя. Правда, признаюсь, что несколько обескуражен, оказавшись лицом к лицу с тем, кого полагал геройски погибшим за Французскую республику.

— Моя жена — умная женщина. Она здраво рассудила, что вдова героя — куда более безопасная роль в революционной Франции, чем супруга эмигранта. Элеонора думает, что я не достаточно хорошо информирован о ситуации в республике. Между тем, служба в австрийском представительстве при венецанском дворе предоставляет мне привилегию одним из первых получать французские новости. Эта страна становится все более опасной для таких, как мы, господин Лузиньяк. Буду с вами откровенен, ибо считаю нас союзниками, а не соперниками. Вот именно, союзниками, — с нажимом повторил он, поймав легкую усмешку молодого человека, — союзниками в деле спасения любимой женщины. Думаю, вы согласитесь с тем, что в Венеции она будет в большей безопасности, чем в Париже. Помогите же мне уговорить ее уехать со мной.

— Ваша жена, милостивый государь, — в тон ему ответил Лузиньяк, — женщина не только умная, но и независимая. Полагаю, именно это обстоятельство стало причиной того, что вы отправились в эмиграцию один, оставив ее в раздираемой страстями Франции. Вы предоставили ей выбор, и она сделала его не в пользу Венеции. Не лишайте же и меня удовольствия предоставить ей выбор. Если она сочтет нужным покинуть страну, она сделает это. Если же предпочтет остаться, то, уверен, ни мои, ни ваши уговоры не смогут заставить ее изменить решение.

Конец ознакомительного фрагмента.