Хризантема императрицы

Обморок, случившийся в магазине, напугал Леночку, а маму расстроил и убедил, что решение дать Леночке свободу было преждевременным. Зачем свобода, если Леночка — неприспособленная, беспомощная и за неделю довела себя до ужасного состояния?

Впрочем, мамин напор, к удивлению, был слаб и скорее даже формален, иссякнув минут за пятнадцать, он выкристаллизовался в череде советов и требовании непременно обратиться к врачу.

Она обратится, обязательно, но позже. Завтра к примеру… нет, завтра воскресенье и ужин, на который она приглашена. Значит, в понедельник.

С этой мыслью Леночка и заснула, а проснулась от звонка — старый аппарат, солидный, из тяжелой черной пластмассы, изуродованной трещиной, судорожно трясся на столике.

— Да? — Леночка прижала трубку к уху. Холодная. И неудобная, потому как здоровущая. Трубка дышала и потрескивала, а отвечать не торопилась, и только когда Леночка, убаюканная тишиной, уже решила было положить ее на рожки-держатели, вдруг спросила:

— Девочка-девочка, а зачем тебе такая большая грудь?

— Что?

Трубка засмеялась.

— Девочка-девочка, а зачем тебе такие красивые ножки?

— Вы… вы что себе позволяете! — Леночка ударила по телефону раскрытой ладонью, обрывая связь, и взвыла от боли — рожки-держатели оказались острыми и разодрали кожу, царапина кровила, ладонь болела, а на душе было мерзко.

Красные капельки скатывались за запястье, собираясь нарядной ленточкой… шелк, красный шелк, скользкий и блестящий. Холодный. Пахнет вкусно. Хочется нюхать, хочется трогать, играться, ловить непослушную ткань, которая почти как вода — возьмешь на ладошку, а она стекает. Только вода синяя, а шелк — красный.

— Что ты наделала, дрянная девчонка! Ты… ты вымазала! Серж, она испортила костюм, его теперь только выбросить!

Пощечина и красный, но уже не шелк, а капельки, из носа, у нее иногда бывает и сейчас вот. Капельки тук-тук о ладошку, тук-тук… каблуки цок-цок.

Дзынь!

Телефон вырвал из воспоминаний — не ее, не Леночкиных, чужих и специально подсунутых ей, чтобы испугать — телефон освободил. Телефон требовал Леночку, и пока она будет говорить, чужая память не сможет добраться.

— Алло?

— Ленка? Это Феликс. Слушай, можно я к тебе зайду?

— Феликс?

— Феликс, Феликс, — подтвердил гадкий мальчишка. — Не тупи. Так я зайду? Или ты тоже спать?

На часах полтретьего ночи, и как он зайдет, если так поздно уже? А родители, а нянька?

— Нянька — дура, — сказал Феликс, забираясь на диван, очередной увесистый том, который он с собой притащил, положил рядышком. Леночка подсмотрела название — «Психология насилия» — и вздохнула. Ночь определенно обещала быть тяжелой.

— Ну дура же, сунула в кровать, дверь прикрыла и умотала на вечерину. Трахаться будет, — со знанием дела добавил он после секундной паузы. И тут же поинтересовался. — А ты тоже трахаешься?

— С кем? — Леночка почувствовала, что краснеет, сильнее даже, чем от того, первого звонка, и сильнее, чем после встречи на лестнице. А Феликс ухмыльнулся, потер переносицу, поправил очки и сказал:

— С кем-нибудь. В конечном итоге, насколько я понял, неважно, с кем. Процесс тот же, возбуждение нервных окончаний и…

— Заткнись!

— А повышенная раздражительность свидетельствует о нарушенном гормональном балансе.

Малолетний паразит, гений и прочее, прочее, прочее, был самоуверен. А еще Леночка понятия не имела, что этой самоуверенности противопоставить. И потому спросила.

— А родители твои где?

— У меня нет родителей, — спокойно ответил Феликс, поправляя съехавшую бретель шорт. — Это хорошо, от родителей одни неприятности.

— Ты сирота? Нет, — Леночка вспомнила. — Ты врешь. В прошлый раз ты говорил…

Ничего он не говорил. Но этого быть не может, ему же и пяти нету, как это, чтобы пятилетний ребенок, пусть и трижды гений, жил один?

— А вот так, — он забрался на диван с сандалями, почесал голую ногу, на которой виднелось зеленое пятно синяка. — Обыкновенно. Умерли, когда мы жили в другом месте. Мне пришлось уехать. Мне пришлось поселиться здесь, потому что только здесь я нашел такую дуру, которая согласилась за деньги сыграть роль тетки.

— Так не бывает!

— Бывает, Ленка, бывает. И ты это знаешь… ты это знаешь лучше всех…

Комната вдруг поплыла перед глазами, задрожали обои, осыпались на пол разноцветной пылью, освобождая другие — строгие, бутылочно-зеленые в узкую серебряную полоску. Шкаф перевернулся вверх ногами, потом сузился и расширился, точно деревянная тыква, готовая превратиться в карету. Дверцы покрылись морщинками, а те превратились в резьбу… И солнечный зайчик скользит по завитушкам, перетекая с одной на другую… на третью… на четвертую и так до самого пола. Ныряет под шкаф, прячется в клубочках пыли.

Зайчика хочется поймать, а пыль — потрогать, а вдруг и вправду, как шерсть? Нет, совсем не похожа, и к пальцам прилипла, и к юбке…

— Серж, ты посмотри, на кого она похожа! Мы опаздываем, а она…

Она ненавидит этот голос, и угловатый силуэт, который закрыл солнце и убил зайчика. Зачем?

— Она необучаема… ты и вправду готов всю оставшуюся жизнь возиться с этим… существом? Нет уж, милый, подобной ошибки я совершить не дам. Я настоятельно требую убрать ее. Куда? Да какая разница!

Под шкаф, она спрячется под шкаф, затаится и будет жить с комочками пыли, пока не зарастет ею вся, от головы до пяток. Она вдохнула поглубже и чихнула.

Проснулась. За окном светило солнце, шторы чуть покачивались и от движения их по полу бежали тени. Громко тикал будильник на прикроватном столике. Леночка села на кровати и, взявшись руками за голову, громко сказала:

— В понедельник я пойду к врачу.

И спустя мгновенье, чуть тише и неувереннее, добавила:

— Я не сумасшедшая.

А в почтовом ящике лежало приглашение, самое настоящее, какие приносили в офис Степан Степанычу, а теперь вот и Леночке. Смешно как, соседи же, зачем приглашение, когда можно просто позвать?

Нет, она совершенно ничего не понимала.