Регуляция эмоций. Клинико-психологический аспект

Эмоции являются предметом изучения различных научных дисциплин: психологии, философии, медицины, физиологии, культурологии и др.

В психологических публикациях по проблеме эмоций, насчитывающих не один десяток лет и включающих большое количество исследований, подчеркивается особая роль эмоций в формировании опыта человека, оптимизации осуществления деятельности и коммуникации людей, и в каждой из этих сфер наиболее значимым аспектом оказывается способность человека к осуществлению эффективной регуляции эмоций (Александер, 2002; Бреслав, 2016; Вилюнас, 1976, 2006; Выготский, 1983в, 1984в; Гиппенрейтер, 1996; Кристал, Кристал, 2006; Леонтьев, 1971; Thompson, 1994, 2008, 2014; Werner, 2010; и др.).

Однако термин «регуляция эмоций» как самостоятельная научная категория в психологическом дискурсе утвердился относительно недавно (в 1980-е годы). Количество публикаций по проблеме РЭ в норме и патологии в психологической литературе ежегодно неуклонно возрастает (Gross, 2014).

Эмоции традиционно относят к категории наиболее сложных для понимания и изучения явлений психической жизни. Однако вопросы о том, как они могут быть связаны с состоянием здоровья человека, и о том, как ими можно управлять, волновали уже философов древности.

Согласно мнению специалистов по истории философии, уже в Древней Греции эмоции входят в тематику философского дискурса. Так, в рамках эпикурейской школы (конец IV века до н. э. — начало VI века н. э.) чувства рассматривались как помеха внутреннему равновесию, как причина душевных тревог, но в то же время считалось, что именно чувства управляют поведением человека, что именно они побуждают его делать то, что приносит удовольствие, и избегать того, что приносит неудовольствие. Значение роли разума не отрицалось, но разум был призван дифференцировать и правильно выбирать чувства, которыми управляется поведение (Дынник, 1955; Лосев, 1989; Тит Лукреций Кар, 1983).

Стоики были первыми, кто объединил стремления и чувствования в понятие «аффект», считая аффекты чрезмерными, неразумными и противоестественными движениями души, связанными с неправильными представлениями о вещах. Они называли аффекты «болезнями души», от которых человеку необходимо освобождаться, чтобы жить в соответствии с разумом. Только разум, свободный от любых эмоциональных потрясений (как положительных, так и отрицательных), был способен правильно руководить поведением. Именно это, согласно их представлениям, позволяло человеку выполнять свое предназначение, свой долг и сохранять внутреннюю свободу (Ждан, 2004).

Аристотель (IV век до н. э.) рассматривал чувства в тесной связи с деятельностью: они сопровождают деятельность человека и могут рассматриваться в качестве ее стимула и источника. Без свойственных природе человека стремления к удовольствию и отвращения от страданий не может состояться никакая деятельность. Роль чувств в жизни человека оценивалась им чрезвычайно высоко: именно они, согласно его мнению, придают полноту жизни (Аристотель, 1937). Перу Аристотеля принадлежит подробный анализ аффектов, причем в смысле, близком современному пониманию: аффект рассматривался им как наиболее сильный и ярко выраженный тип эмоциональных явлений, который мало поддается рациональному осмыслению и может привести к спонтанному поведению или к изменению ранее планировавшегося действия, а в итоге — к разрушительным для человека последствиям. Тем не менее он не призывал подавлять аффекты, поскольку считал, что поступок всегда связан с аффектом, просто для каждой ситуации существует наиболее оптимальная аффективная реакция на нее. Наиболее оптимального аффективного реагирования можно добиться, приобретая и анализируя опыт путем изучения чувств и поведения других людей и самого себя. Управляя разумом и понимая собственные чувства, человек сам может себя воспитать и привить себе определенные правила поведения (Аристотель, 1937; Богомолов, 2006). Таким образом, можно заключить, что в трудах Аристотеля отчетливо обозначается проблема РЭ.

Наиболее близко к представлению о том, что недостаточная РЭ может негативно влиять на физическое состояние человека, подошел Гиппократ (V–IV века до н. э.) (Salovey, Rothman, 2000). Гиппократ полагал, что гуморальный дисбаланс приводит к возникновению хронических негативных эмоциональных состояний, а затем — к заболеванию. Таким образом, Гиппократ впервые предпринял попытку соединить эмоции и способность субъекта к их регуляции с возникновением болезней в причинно-следственную цепь. С современных позиций стала очевидна неточность положений Гиппократа относительно конкретных фактов и выводов, однако именно он «указал пророческий путь для исследования и установления возможных связей между эмоциями и физическим здоровьем» (Salovey, Rothman, 2000, p. 112).

Попытка каузально-дуалистически связать происхождение эмоций с физиологическим особенностям организма принадлежит перу Р. Декарта (1596–1650). Он говорит о «влиянии тела на душу» и порождении «страстей», которые проявляются в виде эмоций и чувственных восприятий. Душа обладает мышлением и волей и может воздействовать на тело, побуждая к каким-либо поступкам и изменяя поведение человека (Декарт, 1989а). Именно Декарт первым указал на то, что природа страстей всегда двойственна: она включает как «телесный компонент», так и мысли об объекте. Наличие «телесного компонента» обусловливает непроизвольность страстей, а связь с мыслью дает возможность управлять ими. Страсти могут служить для соединения души и тела, но также они могут и вводить в человека в заблуждение, поэтому человек не должен потворствовать своим страстям, он должен уметь усилием воли внимать доводам рассудка, противостоящим страстям. И единственный способ контроля над страстями — использование разума и силы воли для того, чтобы не идти у них на поводу (Декарт, 1989б).

Если отбросить некоторые весьма существенные недостатки данной теории, прежде всего ее очевидный дуализм как в рассмотрении проблемы эмоций, так и более широкой психофизической проблемы, можно говорить о том, что данная концепция ставит целый ряд важных вопросов в области психологии эмоций и их регуляции: о возникновении и протекании человеческих эмоций и, главное, о том, что сегодня мы могли бы назвать проблемой когнитивной регуляции эмоций.

Если у Декарта проблема страстей выступает прежде всего как проблема психофизическая и проблема «взаимодействия души и тела», то для Б. Спинозы (1632–1677) была важна проблема отношения мышления и аффекта. Одним из наиболее важных постулатов философии Б. Спинозы было представление о человеческой свободе как высшем благе. Однако свободным человек может быть только в том случае, если он способен действовать рационально, в соответствии с разумом. В противном случае он раб своих аффектов. Влияние аффектов неоднозначно: с одной стороны, они могут ввести человека в заблуждение, под их воздействием он может стать зависимым от чего-либо. В то же время, преодолев свои страсти, стремясь к высшей форме познания, человек может достичь аффекта высшего удовлетворения, которое ведет к более глубокому целостному познанию мира и себя. Разнообразие эмоций бесконечно велико. Наиболее явные — гнев, страх, любовь, ненависть, радость, печаль, стыд, гордость — тесно связаны с относительно сильным телесным возбуждением. Телесное возбуждение следует непосредственно за восприятием вызвавшего его объекта, осознание этого возбуждения и есть эмоция (Спиноза, 2001). По сути, именно Спиноза впервые поставил и решал проблему «аффективно-когнитивных взаимодействий». Именно продолжателем Спинозы в рассмотрении данного вопроса считал себя Л. С. Выготский (1984в).

Таким образом, первые теории эмоций, в которых обозначается проблема РЭ, представлены в трудах философов Античности и Нового времени. Данные теории содержали в себе следующие идеи, имеющие отношение к проблеме РЭ в ее современном понимании:

— эмоции понимаются как продукт воздействия на человека внешних факторов;

— они предоставляют информацию о внутреннем состоянии человека;

— на основе первичных эмоций, круг которых ограничен, может развиваться индивидуальное многообразие переживаний, именуемых чувствами;

— эмоции служат источником активности человека, могут стимулировать готовность человека к действию или же, наоборот, препятствовать его деятельности;

— эмоции не всегда осознаваемы, что создает основу для затруднений в их регуляции.

Ограниченность доклассических теорий эмоций была подробно проанализирована У Джеймсом, который с целью ее преодоления сформулировал периферическую теорию эмоций — одну из первых классических теорий эмоций.

Классические системы психологии появились в конце XIX века и активно развивались до 1950—1960-х годов. В психологии классическая рациональность представлена достаточно большим разнообразием подходов и концепций, большинство из них имеет выраженную ориентацию на естествознание. Классическая наука, как известно, изучает объекты, организованные как простые системы. Классическая психология также предстает аналитической дисциплиной, которая сводит сложные явления к простым и «психическое» определяется «внешним». На момент своего признания психология была уникальной областью знания в том смысле, что ее институционализация предшествовала оформлению предметного содержания, а получение эмпирических данных с помощью заимствованных из других наук методов предшествовало формулированию собственно психологической проблематики (Психологическая наука…, 1997).

В методологических рамках классической психологии проблема эмоций и их регуляции изучалась (и продолжает до сих пор изучаться) в рамках следующих подходов.

— Физиологические и эволюционные теории эмоций (Дарвин, 2001;

Джемс, 1984; Ланге, 1896; Damasio, 1998, 2004, 2005; Damasio, Damasio, 1994; Cannon, 1915, 1932, 1969; Pauli, Rau Birbaumer, 1996).

— Теории лицевой обратной экспрессии и теории базовых эмоций (McDougall, 1928; Izard, 1977, 1990; Tourangeau, Ellsworth, 1979; Johnson-Laird, Oatley, 1989, 1992; Tomkins, 1963; Изард, 2008; Экман, 2010; и др.).

— Бихевиоризм и необихевиоризм (Хегенхан, Олсон, 2006; Bregman, 1934; Jones, 1924; Holland, 1977; Siegel, 1978; Watson, 1919, 1930; Watson, Rayner. 1920; и др.); в том числе исследования феномена выученной беспомощности (Зелигман, 1997; Хегенхан, Олсон, 2006; Seligman, 1971; и др.).

Рассмотрим выделенные подходы более подробно.

Периферическая теория эмоций У. Джемса в числе первых представила четкий образец соответствия идеалам классической рациональности и вместе с тем обсуждение проблемы РЭ.

Хорошо известно, что согласно положениям этой теории, не эмоциональное состояние вызывает телесные изменения (например, когда человеку грустно, он плачет), а наоборот. Телесное возбуждение следует за «восприятием вызвавшего его факта, и осознание нами этого возбуждения в то время, как оно совершается, и есть эмоция» (Джемс, 1984; James, 1884). В данном случае «человек плачет, поэтому ему грустно». Близкие взгляды на происхождение эмоций высказал К. Г. Ланге в своей «Сосудисто-двигательной теории эмоций». Согласно его представлениям, эмоции возникают вследствие осознания сосудисто-двигательных изменений в организме. К. Г. Ланге в своих теоретических построениях исходит из тех же посылок, что и У Джемс, но на более ограниченной физиологической основе. В определенной мере ее можно считать частным случаем теории У Джемса. Однако поскольку обе теории появились практически в одно время, обычно их объединяют и говорят о единой теории эмоций Джемса-Ланге.

Необходимо отметить, что в своем подходе к пониманию проблемы эмоций У. Джемс обсуждал проблему управления эмоциями. Постулировалось, что существует прямая связь между интенсивностью эмоционального переживания и интенсивностью всех составляющих его телесных процессов. Следовательно, каждой эмоции соответствует определенный и уникальный, соответствующий только ей набор экспрессивных проявлений. Периферическая теория эмоций со всей присущей ей категоричностью классических теорий дает четкий ответ на то, как человек может управлять своими эмоциями: необходимо просто подавить в себе внешнее проявление эмоции, и она исчезнет (James, 1884). Предполагается, что экспрессивный компонент эмоций может быть изменен легко и произвольно без изменения внутреннего качества переживания, в отличие от телесных проявлений. И внешнее выражение эмоции и/или ее ослабление служит усилению/ослаблению переживания, а в ряде случаев и его полному исчезновению (Джеймс, 1913; Джемс, 1984, 1991; James, 1884, 1894).

Положение о том, что изменение экспрессивного компонента эмоций способно приводить к прекращению переживания, является важным для этой теории и определяет ее практическую применимость. У. Джемс полагал, что управление эмоциями — их усиление или ослабление — возможно посредством сознательного, в частности волевого, изменения телесных проявлений эмоций. Он не ставил перед собой задачи эмпирической проверки этой теории. Однако попытки, предпринятые другими исследователями, привели, как известно, к опровержению ее основных постулатов.

Вместе с тем периферическая теория эмоций и предлагаемые У Джемсом приемы РЭ имеют вплоть до сегодняшнего дня применение. К. Изард, П. Паули, Дж. Гросс и ряд других авторитетных исследователей проблемы РЭ считают, что возможности управления эмоциями, определенные Джемсом, имеют не только исторический, но и конкретный прикладной смысл и могут использоваться в терапии эмоциональных расстройств. В современных исследованиях, выполненных в рамках общего класса теорий лицевой обратной связи и дифференциальных эмоций (Изард, 2008; Экман, 2010; Ekman, 1989, 1992, 1999, 2003; Ekman, Cordaro, 2011; Laird, 1974; Pauli, Rau, Birbaumer, 1996; Strack, Martin, Stepper, 1988; Tomkins, 1963; Tourangeau, Ellsworth, 1979) акцентируется положение, согласно которому специфическая экспрессия является обязательным компонентом эмоционального переживания и каждой эмоции соответствует свой особый паттерн экспрессивных реакций.

В рамках данного подхода получило экспериментальное подтверждение то, что изменение или, напротив, произвольное сдерживание экспрессивного компонента эмоции способно привести к изменению эмоции во всех ее аспектах, включая субъективное переживание. В исследованиях последних лет показано, что тренировка и усиление мимического выражения позитивных эмоций в ряде случаев приводит к уменьшению негативных переживаний и даже к ослаблению депрессивных состояний (Pauli, Rau, Birbaumer, 1996).

Резюмируя сказанное, следует отметить, что теория У. Джемса не получила широкого распространения и практического применения, а попытки использования предлагаемых им приемов РЭ в психотерапии хотя и существуют, но не имеют доказанной эффективности.

Другая большая группа теорий эмоций и подходов к пониманию возможности эмоциональной регуляции, представляющая классическую рациональность, — бихевиоризм и необихевиоризм.

В рамках этого направления, хотя и не столь однородного на современном этапе, но по-прежнему содержащего общую идею, что психические феномены — это, по сути, особые наборы реакций, частично врожденных, частично приобретенных и формирующихся по принципу условно-рефлекторной связи, в фокус внимания исследователей, по определению, попадают механизмы научения, то есть формирования определенных реакций в ответ на определенные стимулы.

Эти принципы были реализованы бихевиористами и при исследовании эмоций. Постановка вопроса о РЭ в рамках бихевиористского подхода осуществляется в специфическом ключе: речь идет о возможности научения. Причем позитивные и негативные связи можно формировать с одинаковой успешностью, поскольку возможность и скорость их формирования определяется не особенностями стимула, а физиологическими особенностями субъекта, задающими скорость формирования условно-рефлекторных связей (Jones, 1924; Watson, 1919, 1930; Watson, Rayner, 1920).

В классическом бихевиоризме Дж. Уотсона под эмоциями понимались врожденные паттерны реагирования, вызываемыми однозначно соотносимыми с ними стимулами окружающей среды (Толмен, 1980; Уотсон, 1980; Watson, 1919). Эмоции в отличие от инстинктов включают общее возбуждение организма, ориентировку и экспрессию. В сравнении с инстинктами они имеют меньшее приспособительное значение (Watson, 1919, 1930). Врожденными являются три эмоции: страх, гнев и любовь, на основе которых формируются все остальные эмоциональные реакции.

С целью проверки гипотезы о возможности формирования новых эмоций Дж. Уотсоном и его сотрудниками были предприняты попытки формирования и «угашения» реакции страха (случаи маленького Альберта и маленького Петера (Watson, Rayner, 1920; Jones, 1924). В этих исследованиях было показано, что и положительное подкрепление в виде сладостей (метод разобусловливания), и подражание конструктивным действиям других людей (метод подражания) при наличии позитивной эмоциональной поддержки выступили теми факторами, которые помогли Петеру справиться со страхом. Описывая функции эмоций, Дж. Уотсон отмечал, что современному человеку эмоции в известном смысле больше мешают, чем помогают, вмешиваясь в нормальное протекание других психических процессов. И все же они добавляют красок жизни, а переживание эмоциональных кризисов способствует тому, что человек начинает ставить перед собой новые цели, стремится к достижениям (Watson, 1919).

Известно, что в последующем ни в одном исследовании не удалось повторить этих экспериментов и подтвердить полученные в них результаты (Bregman, 1934; English, 1929; Valentine, 1956, 1991), что стало серьезным основанием для критики работ Дж. Уотсона и его последователей. Однако сторонники Дж. Уотсона отмечают, что ни в одном из последующих исследований не была точно воспроизведена процедура экспериментов с Альбертом и Петером (Delprato, 1980; Meyer, Chutzwohl, Reisenzein, 2001). Волна критики, как известно, была направлена также и на базовые положения классического бихевиоризма.

В более поздних исследованиях, выполняемых преимущественно в традициях так называемого методического бихевиоризма, естественно, были максимально учтены критические замечания, высказанные против классического бихевиоризма начала ХХ века.

Среди бихевиористских исследований проблемы эмоций и их регуляции, проведенных в последние 50 лет в контексте клинико-психологического дискурса, безусловно, заслуживают внимания работы Р. Ресколы и М. Селигмана по изучению выученной беспомощности и многолетнее исследование возникновения фобий, начало которому было положено также в работах М. Селигмана (Seligman, 1971).

В 1966 году Р. Рескола опубликовал результаты исследования, в котором показал, что в ситуации не прямого, а обратного обусловливания, в случае отсутствия связи между стимулом и сигналом формируется специфический феномен, связанный с негативным научением, характеризующийся также негативными эмоциональными последствиями — возникновением состояния беспомощности (Хегенхан, Олсон, 2006). В 1967 году М. Селигман и С. Майер опубликовали результаты эксперимента на животных, целью которого было проверить, можно ли сформировать опыт беспомощности экспериментально. Затем в многочисленных исследованиях было выявлено наличие и возможность экспериментального формирования этого феномена у людей (Hanusa, Shulz, 1977; Hiroto, Seligman, 1974; Maier, Seligman, 2016; Seligman, 1972, 1975, 2002; Seligman, Isaacowitz, 2000; и др.). В результате были получены данные, близкие данным первых экспериментов М. Селигмана (Hiroto, Seligman, 1974). Было показано, что выученная беспомощность возникает при переживании неподконтрольности человеку происходящего с ним и безрезультатности усилий, направленных на изменение этих событий (Maier, Seligman, 2016).

Довольно рано М. Селигман отходит от чисто бихевиористской трактовки феномена выученной беспомощности. Уже в его ранних исследованиях было показано, что формирование «беспомощности» у человека зависит не только от неконтролируемости ситуации, но и от его установок, субъективной оценки и интерпретации им стрессогенной ситуации (Hiroto, Seligman, 1975). Нетрудно заметить, что М. Селигман использует представления Р. Лазаруса о когнитивной оценке угрозы, а также работы Б. Вайнера, в которых еще в начале 1970-х годов было показано, что от интерпретации переживаемой неудачи зависит настойчивость субъекта по ее преодолению (Weiner et al., 1971). М. Селигман с соавт. использовали эти взгляды при объяснении того, почему у одних людей возникает беспомощность, а других не возникает. Это зависит от присущего субъекту стиля интерпретиции событий: у одних он оптимистический, а у других пессимистический (Зелигман, 1997; Abrahamson, Seligman, Teasdale, 1978).

Дальнейшие исследования показали, что опыт беспомощности всегда ассоциирован с изменениями в мотивационной, когнитивной и эмоциональной сферах. Мотивационные изменения проявляются в нежелании сопротивляться негативным событиям, в неспособности действовать, активно вмешиваясь в ситуацию. Когнитивные — в неспособности впоследствии обучаться тому, что затронуто опытом беспомощности, а также в пробелах в знаниях и нарушениях памяти на эти события. Испытуемые со сформированной выученной беспомощностью тратили больше времени на решение когнитивных задач и на поиск выхода из ситуации, ассоциированной с ситуацией беспомощности (Seligman, Schulman, 1986). Эмоциональные изменения выступают в виде тревоги, фрустрации и стойкой эмоциональной напряженности, а также в подавленном или даже депрессивном состоянии, возникающем из-за бесплодности собственных действий (Зелигман, 1997; Hiroto, 1974; Sullivan, Liu, Corwin, 2012; Varela et al., 2011; и др.).

Очевидно, что обозначенные тезисы имеют прямое отношение к проблеме саморегуляции и РЭ.

Дальнейшие исследования М. Селигмана были направлены на разработку методов оказания психологической помощи, которая должна быть направлена на изменение неадаптивных установок, сформированных опытом выученной беспомощности (Зелигман, 1997). Актуальность таких исследований Селигмана определялась тем, что вслед за работами З. Фрейда и Дж. Сандлера по проблеме депрессии и психической травме он видел в переживании беспомощности важнейший пред-испозиционный фактор развития депрессии.

Вторая большая линия исследований эмоций и возможности их регуляции в рамках бихевиоризма представлена в работах по изучению наличия врожденной готовности к формированию условных связей в эмоциональном реагировании и возникновении фобий.

Представители классического бихевиоризма придерживались точки зрения, что фобии могут интерпретироваться как выученные условно-рефлекторные формы поведения, которые могут возникать в отношении любого стимула, то есть любой нейтральный стимул, совмещенный по времени с событием, взывающим страх, в последующем сам может вызвать реакцию страха. Но эта связь должна закрепиться многократным повторением такого сочетания стимулов. В противном случае страх не возникнет (Толмен, 1980; Уотсон, 1980; Хегенхан, Олсон, 2004; Wolpe, Rachman, 1960).

Однако в работах М. Селигмана и И. Маркса эти представления были поставлены под сомнение. Был сформулирован тезис о том, что не все объекты вызывают страх и что существует некая врожденная готовность к формированию фобий в отношении определенных объектов. И, если эту врожденную склонность подкрепить реальной угрозой, она может перерасти в страх и даже фобию (Marks, 1969). Таким образом, для возникновения фобий необходимо взаимодействие двух факторов: 1) наличия врожденной готовности к образованию условно-рефлекторных связей между реакцией страха и «условно фобическими» объектами; 2) наличия «пусковой ситуации», когда человек сталкивается с такими объектами в небезопасных условиях (Хегенхан, Олсон, 2004).

Перечисленные выше положения легли в основу методов психологической работы в рамках бихевиористского подхода с негативными эмоциями, прежде всего со страхами и тревогой. Во всех этих методах в качестве определяющего используется представление о научении и об условно-рефлекторном обусловливании, а также о возможности изменения эмоциональных реакций человека путем трансформации неконструктивных связей между стимулами и реакциями.

В качестве методов РЭ (точнее, управления эмоциями) в поведенческом консультировании и терапии наиболее часто используются: 1) нервно-мышечная релаксация, 2) метод систематической десенсибилизации и 3) метод погружения (Нельсон-Джоунс, 2000; Эффективная терапия посттравматического стрессового расстройства, 2005; Sadock, Sadock, Ruiz, 2014).

1. Процедура прогрессирующей нервно-мышечной релаксации, предложенная Э. Джекобсоном, среди известных сегодня методов бихевиоральной терапии имеет наибольшую популярность. Метод основан на предположении, что наличие так называемой «нервно-мышечной гипертензии» связано с такими рефлекторными реакциями, как гипервозбуждение и гиперраздражение (Jacobson, 1938). Очевидно, что в данном методе в качестве базовых посылок использованы не только положения теорий И. П. Павлова и Дж. Уотсона, но и классической психологии У. Джемса. Согласно представлениям самого Джекобсона и современных специалистов по когнитивно-поведенческой терапии, метод показан при связанных с напряжением головных болях, бессоннице, эмоциональной напряженности, то есть имеет широкий спектр показаний. Он может использоваться самостоятельно и входит в качестве составной части в более сложные методы, например, в метод систематической десенсибилизации (Гулина, Зинченко, 2015; Незнанов, Карвасарский, 2008; Соколова, 2001, 2008; Шапиро, 1998; Kramer, Bernstein, Phares, 2009; Wolpe, 1964, 1990).

2. Систематическая десенсибилизация считается одним из наиболее ранних методов поведенческой психотерапии. Принято считать, что авторство метода принадлежит Дж. Вольпе, однако сам он отмечает приоритет М. Ковер (Wolpe, 1990; Wolpe, Lazarus, 1966) в описании десинсибилизации. Метод основан на систематическом постепенном уменьшении чувствительности человека к пугающим объектам. Основной принцип метода заключается в том, что антагонистическая по отношению к страху реакция, которая может быть сформирована во время действия стимулов, вызывающих страх, постепенно подавляет его реакции. В качестве такой реакции, как правило, выступает расслабление. Считается, что релаксация, выступая в качестве стимула, не вызывающего страх, возникая, способна привести к угасанию прежнего рефлекса — рефлекса страха. Метод может использоваться как со стимулами, реально присутствующими в психотерапевтической ситуации, так и на основе представлений (Kazdin, Wilson, 1978; Kramer, Bernstein, Phares, 2009; Wolpe, 1990). Метод систематической десенсибилизации причисляют к наиболее часто используемым в поведенческой психотерапии тревожных расстройств, включая ПТСР. По подсчетам, больше трети публикаций на темы поведенческой психотерапии так или иначе связаны с этим методом (Kramer, Bernstein, Phares, 2009; McGlynn, Smitherman, Gothard, 2004; Mischel, Shoda, Ayduk, 2008; Sadock, Sadock, Ruiz, 2014).

3. Метод погружения, лежащий в основе имплозивной терапии (Stampfl, 1970) и техник «наводнения» (Polin, 1959), предполагает намеренное «погружение» пациента в травмирующие воспоминания с целью реинтеграции подавленных эмоций. Пациент подвергается конфронтации с максимально неприятным стимулом. Соответственно он должен пережить максимально выраженную реакцию страха, гнева и т. д. в этот момент. Имплозивные методики основаны на двух феноменах: 1) феномене угасания условных рефлексов и 2) феномене привыкания. Предполагается, что после этого человек осознает непродуктивность своих эмоциональных реакций на пугающий объект, что он способен обрести хладнокровие в стрессовой ситуации, следствием чего будет угасание реакции страха и формирование более реалистических представлений об объекте (Эффективная терапия…, 2005; Kramer, Bernstein, Phares, 2009; Polin, 1959). Однако специалисты по поведенческой и когнитивно-бихевиоральной терапии сходятся во мнении, что, хотя данный метод является эффективным, но одновременно крайне стрессовым и имеет множество противопоказаний (Эффективная терапия., 2005; Jaeger et al., 2009; Sadock, Sadock, Ruiz, 2014; Solter, 2007). Вместе с тем, согласно опубликованным данным, в последние годы можно возрождается интерес к данному методу. Это связывают, с одной стороны, с приходом «новых технологий» в психологическую диагностику и психотерапию, например, технологий виртуальной реальности (Gorman, 2006; Price, Anderson, Rothbaum, 2008; Tortella-Feliu, Bornas, Llabres, 2008), а с другой — возрастанием числа публикаций, в которых обращается внимание на доказательства высокой эффективности метода (Эффективная терапия., 2005; Sa-dock, Sadock, Ruiz, 2014).

Итак, классические физиологические концепции эмоций и большинство форм бихевиоризма стали в настоящее время достоянием истории. Однако исследования последних десятилетий показали, что, несмотря на оправданную критику, целый ряд положений классического бихевиоризма относительно проблемы эмоций прошел проверку временем и обрел достаточно надежную доказательную базу. Например, положение о том, что существует набор относительно устойчивых врожденных эмоциональных реакций, на основе которых формируются в последующем более сложные эмоциональные паттерны, легло в основу абсолютно всех теорий базовых эмоций (Изард, 2008; Макдауголл, 1984; Экман, 2010; Izard, 1977, 1990; Johnson-laird, Oatley, 1989; McDougall, 1909; Tomkins, 1963; и др.).

Второе положение, важное в контексте обсуждаемой нами темы — о принципиальной возможности формирования новых, в том числе и противоположных эмоциональных реакций путем создания новых условно-рефлекторных связей и, наконец, третье положение — о возможности постепенного угасания прежних условных рефлексов. Эти положения активно используются в когнитивно-бихевиоральной терапии.

Известно, что практика психологического консультирования постоянно развивается. И сегодня крайне редко можно встретить психологическое консультирование и тем более психотерапию, использующие «в чистом виде» методы бихевиоральной терапии и тем более техники, базирующиеся на физиологических концепциях эмоций. В последние годы все большее распространение получает тенденция сближения когнитивного и бихевиорального направлений психотерапии. Тем самым можно сказать, что классический принцип поведенческой терапии — «принцип минимального вторжения», постулирующий, что во внутреннюю жизнь пациента следует вмешиваться лишь в той степени, в которой это необходимо для решения его актуальных проблем (Kanfer, Kanfer, 1991), все больше отходит на второй план, так же как и директивная позиция психотерапевта (Нельсон-Джоунс, 2000; Холмогорова, 2006; Соколова, 2008) наряду с базовыми теоретическими посылками, характерными для бихевиоризма и классических физиологических концепций эмоций.

Необходимо признать, что исследования эмоций, выполненные в традициях бихевиоризма, по-прежнему, как и много лет назад, отличает чисто эмпирическая направленность (Gross, 2014). Надо отдать должное тщательности соблюдения в них принципов психологического эксперимента (в позитивистском понимании) и учета разнообразных переменных, определяющих поведение. Однако дать ответ на вопрос о факторах, определяющих эмоциональное поведение, и о том, чем, собственно, эмоциональное поведение будет отличаться от «неэмоционального», как и о факторах, определяющих выбор стратегий поведения по регуляции эмоций, исследования, выполненные в четком соответствии с традициями бихевиоризма и физиологической психологии, не могут в принципе.

В классических исследованиях по проблеме эмоций получен богатый набор эмпирических данных о физиологическом обеспечении эмоциональных реакций и состояний, а также о поведенческих проявлениях в разных эмоциональных состояниях; выделены так называемые «базовые» эмоции (Изард, 2008; Макдауголл, 1984; Экман, 2010; Izard, 1977, 1990; Johnson-laird, Oatley, 1989; McDougall, 1909; Tomkins, 1963; и др.).

Необходимо отметить, что в классических концепциях эмоций (в психологии У Джемса и классическом бихевиоризме) проблема регуляции эмоций как таковая в современном понимании данного термина, конечно, не ставилась. В исследованиях, выполненных в классических традициях, подходы к решению вопроса о РЭ базируются на идее возможности научения различным эмоциональным реакциям в ответ на новые стимулы по механизму образования условных связей и изменения эмоциональных реакций человека путем трансформации неконструктивных связей между стимулами и реакциями (Madden, 2013). В качестве методов регуляции эмоций предлагаются десенсибилизация, погружение и контробусловливание, имеющие терапевтическую эффективность, хотя, конечно, в пределах возможностей классической науки.

Логика развития психологии как науки в начале ХХ века такова, что постепенно при столкновении с изучением более сложных объектов начала обнаруживаться неадекватность применения по отношению к ним категориальной сетки, соответствующей простым системам; при попытках объяснения новых, более сложных фактов все чаще стали возникать парадоксы (Зинченко, 2011; Зинченко, Первичко, 2012).

Таким образом, постепенно создавались условия для смены господствующей научной парадигмы в психологии.

В центре внимания неклассической науки в качестве объектов исследования выступают сложные системы, фундаментальной характеристикой которых является наличие системных качеств целого, несводимых к свойствам образующих их элементов. Категории части и целого также обрели новые смыслы: целое не только не зависит от свойств составляющих частей, но и определяет эти свойства. Новые представления о причинности, изменении категориальных смыслов, не укладывающиеся в рамки представлений о простых системах, требовали нового объяснения и новых методов исследования. В предметное поле психологии как неклассической науки попадают саморегулирующиеся системы (Стёпин, 1989, 2003).

Становление неклассического типа рациональности в психологии связано с ее развитием как гуманитарной науки, с признанием уникальности человека и его сознания как предмета исследования. Психология стала превращаться в неклассическую науку, по мнению Д. А. Леонтьева, во многом благодаря открытиям К. Левина, Л. С. Выготского, М. М. Бахтина, А. Адлера и Л. Бинсвангера в 1920—1930-е годы (Леонтьев, 2005).

Становление научного интереса к проблеме РЭ связывают именно с разработкой концепции механизмов психологической защиты и позднее концепции психологической привязанности в психоанализе, а также с представлениями о саморегуляции, пришедшими из общей теории систем и активно вошедшими в когнитивно-психологический дискурс.

В числе исследователей, обратившихся к проблеме РЭ, первыми по праву называют представителей классического психоанализа, прежде всего З. Фрейда, столкнувшегося с патологическими вариантами этой регуляции, описавшего и объяснившего их в рамках психодинамического подхода с помощью понятия защитных механизмов (ЗМ) (Gross, 2014).

Впервые термин «защита» (defense) встречается в работе З. Фрейда «Защитные нейропсихозы», опубликованной в 1894 году. «Защита» описывалась как способ борьбы Я против болезненных и невыносимых идей и аффектов (Фрейд А., 1993; Freud S., 1962). Позднее, в 1925 году, в работе «Торможение, симптом и тревога» З. Фрейд подчеркивал, что термин «„защита“… должен быть общим обозначением для всех технических приемов, которыми пользуется Я в своих конфликтах, при известных обстоятельствах ведущих к неврозу.» (Фрейд З., 2006, с. 301).

Первоначальное определение защиты, которое было предложено З. Фрейдом и которое включало прежде всего защиту Я от угрозы Оно, в настоящее время в своем классическом значении практически не используется. В соответствии с произошедшей трансформацией представлений о структуре и детерминантах развития личности, изменениями во взглядах на проблему нормы и патологии на протяжении более чем 100-летней истории изучения представления о психологической защите и ЗМ многократно переосмыслялись и дополнялись как в рамках психоаналитических моделей и концепций, так и в иных научно-психологических подходах. Согласно одному из наиболее общих определений, представленных в словаре по психоанализу, ЗМ понимаются как «совокупность действий, нацеленных на уменьшение или устранение любого изменения, угрожающего цельности и устойчивости биопсихологического индивида; <…> речь идет о защите от внутреннего возбуждения (влечения) и особенно от представлений (воспоминаний, фантазий), причастных к этому влечению, а также о защите от ситуаций, порождающих такое возбуждение, которое нарушает душевное равновесие и, следовательно, неприятно для Я» (Лапланш, Понталис, 1996, с. 145).

Как известно, психоанализ отводит основную роль в возникновении тревоги конфликту между биологическими инстинктами и внутренними и внешними сдерживающими факторами. З. Фрейд в работе «Торможение, симптом и тревога» (1926) в главе 8 описывает тревогу как: 1) ощущаемое аффективное состояние; 2) нечто, имеющее очевидный признак неприятного (однако отличное от напряжения, боли и печали); 3) определенные физические ощущения (Фрейд З., 2006). Размышляя о функциях тревоги, З. Фрейд отмечает, что тревога возникает как реакция на положение, составляющее опасность; как выражение беспомощности и реакция на отсутствие объекта. З. Фрейдом был обозначен эволюционный «переход от „автоматически непроизвольного возникновения тревоги” к преднамеренной репродукции ее как „сигнала опасности”» (Фрейд З., 2006).

Уже в начале 1940-х годов многие психоаналитики оперировали термином «регуляция тревоги», активно использовавшимся Фрейдом в конце карьеры. При этом тревога у Фрейда все же являлась синонимом всех негативных эмоций. Итогом всех рассуждений Фрейда о природе тревоги должна была стать новая теория аффектов, однако создание такой глобальной концепции оказалось затруднительным вплоть до настоящего времени из-за сложности аффектов как психического явления и из-за сложного, противоречивого понимания термина «аффект» в работах Фрейда.

Первоначально Фрейд считал, что тревога — это результат отсутствия реализации импульсов либидо. С развитием структурной модели личности Фрейд разработал другую, принципиально отличающуюся от первой теорию возникновения тревоги. Он признавал тот факт, что Эго само по себе может являться причиной возникновения тревоги. Реалистическая, невротическая и моральная тревога, таким образом, появляется при взаимодействии Эго с реальностью, Ид и Супер-Эго соответственно (Фрейд З., 2006).

Реалистическая тревога понималась им как эмоциональный отклик на угрозу, возникающую в реальном мире, ее функцией было поддержание самосохранения. Эго в данном случае было перегружено требованиями внешней ситуации. В таком случае регуляция тревоги принимала форму попыток избегания подобных ситуаций в будущем, даже если это предполагало определенные особенности поведения, такие, как фобические реакции.

Невротическая тревога — ответ на угрозу осознания Эго неприемлемых импульсов со стороны Ид — выражается в форме боязни человека совершить что-либо неприличное и осуждаемое обществом.

Моральная тревога «возникает в ответ на наличие угрозы Эго со стороны Супер-Эго…<она>… происходит от объективного страха родительского наказания за какие-то проступки. Последующее развитие Супер-Эго ведет к появлению социальной тревоги, которая возникает в связи с угрозой исключения из группы сверстников из-за неприемлемых установок или действий (Хьелл, Зиглер, 2003, с. 42).

В общем виде можно сказать, что тревога, основанная на Ид и Супер-Эго, возникает, когда импульсы Ид требуют разрядки, а Эго предсказывает ощущения, которые возникнут в результате такой разрядки (Фрейд З., 2006). Если уровень тревоги достаточно высок, текущий дискомфорт подавляет импульс. В таком случае регуляция тревоги принимает форму свертывания импульсов, которые в будущем могут провоцировать тревогу. Таким образом, тревога помогает человеку избежать осознания неприемлемых инстинктивных импульсов и осуществлять удовлетворение данных импульсов надлежащими способами и в надлежащих ситуациях. Реализации этих функций тревоги помогают защитные механизмы Эго.

Итак, «основная психодинамическая функция тревоги — помогать человеку избегать осознанного выявления у себя неприемлемых инстинктивных импульсов и поощрять удовлетворение этих импульсов надлежащими способами в подходящее время. Защитные механизмы помогают осуществлению этих функций, а также охраняют человека от захлестывающей его тревоги» (Хьелл, Зиглер, 2003, с. 42).

В психоаналитических теориях 1940—1960-х годов понятие «регуляция тревоги» занимало одно из центральных мест (Compas et al., 2014; Cramer, 1991; Marks, 1969, 1987). Это находит свое отражение в понимании защитных механизмов как процессов регулирования тревоги; стратегий, используемых индивидом для защиты Эго от давления со стороны Ид и Супер-Эго. Большинство этих процессов бессознательные, но они могут стать осознаваемыми. Защитные механизмы искажают или фальсифицируют реальность, чтобы уменьшить испытываемую тревогу. Неадаптивные защиты формируются, когда ребенок ассоциирует ситуацию или импульс с высоким уровнем тревоги и учится регулировать эту тревогу через идиосинкразические и проблемные формы регулирования.

Механизмы психологической защиты появляются в ходе развития личности в качестве регуляторов психического и соматического состояния субъекта, приближающих его к ощущению благополучия, достижению удовольствия и избеганию неудовольствия. Индивид в процессе своего развития и становления личности сталкивается с препятствиями, первым из которых является внешний мир с его запретами и преградами на пути к непосредственной реализации импульсов, ведущих к удовольствию, создающих фрустрацию и требующих от индивида специальных усилий и психической работы по адаптации к ним. В дальнейшем в ходе осуществления адаптации к внешним (социальным) условиям происходит дифференцировка структур личности, формирование и усложнение Эго и Супер-Эго. Возникает опасность возникновения внутриличностного конфликта между самими личностными структурами. Создаются условия необходимости защиты Эго как от внешних запретов, накладываемых социумом, так и от внутренних импульсов, исходящих от Ид для поддержания эффективного и гармоничного функционирования личности. Сама функция защиты приобретает двойственный характер, она должна действовать сразу на двух направлениях: преграждать путь непосредственной разрядке импульсов Ид и одновременно с этим проводить такую психическую работу, чтобы разрядка была произведена без нарушения социального запрета и без ущерба для Эго (Соколова, 2007).

Дальнейшее развитие представлений о психологической защите и ЗМ связано с ревизией психоанализа и работами А. Фрейд, представителей эго-психологии и теории объектных отношений, а также психосоматического направления в психоанализе.

Изучению механизмов психологической защиты А. Фрейд отводит одну из главных ролей в ряде исследований, в частности, в работе «Психология Я и защитные механизмы» (1937). Она описывает действие механизмов защиты, функциями которых является предохранение Я от: 1) тревоги, обусловленной ростом инстинктивного напряжения; 2) тревоги, обусловленной угрозами Сверх-Я; 3) тревоги, обусловленной реальной опасностью. А. Фрейд была одной из первых, кто указал на роль защитных механизмов (ЗМ) «в смягчении и преобразовании тревоги, связанной с социальными отношениями. Тем самым, наряду с защитно-искажающей, ею была обозначена функция ЗМ в адаптации и поддержании „структурной” целостности Я во взаимодействии с ближайшим социальным окружением на определенных этапах онтогенеза» (Соколова, 2007, с. 72).

Вплоть до сегодняшнего дня не существует общепризнанной классификации ЗМ. Списки и классификации механизмов психологической защиты, представленные в работах различных авторов, отличаются. Анализу вопроса о соотношении классификаций ЗМ, приводимых в исследованиях различных авторов, посвящен целый ряд специальных публикаций (Cramer, 1991; Paulhus, Fridhandler, Hayes, 1997; Schacter, Gilbert, Wegner, 2011; и др.).

Например, А. Фрейд в своей монографии описала 15 ЗМ (Фрейд А., 1993). В психиатрическом справочнике, опубликованном Американской психиатрической ассоциацией в 1975 году, перечислено 23 ЗМ (A psychiatric glossary…, 1975), а в 5-м издании Синопсиса по психиатрии Г. Каплана и Б. Сэдока — 11 (Kaplan, Sadok, 1988). В последнем, 11-м издании Синопсиса по психиатрии Каплана и Сэдока их уже 29 (Sadock, Sadock, Ruiz, 2014). В большинстве случаев авторы указывают на отсутствие отчетливых границ, позволяющих отделить одну форму ЗМ от другой, что существенно затрудняет решение диагностических задач (Arieti, 1974; Battista, 1982; Bellak, Hurvlch, Gedlman, 1973; Vaillant, 1992, 1994, 2000; Vaillant, Bond, Vaillant, 1986).

Большинство современных исследователей признают определенный набор ЗМ, названия которых стали почти универсальными. Эти защитные механизмы принято подразделять на два, три или четыре уровня «примитивности/зрелости» (Кернберг, 2001; Мак-Вильямс, 1998; McWilliams, 1999, 2004, 2011; Sadock, Sadock, Ruiz, 2014; Schacter, Gilbert, Wegner, 2011; Vaillant, 1992).

Нет точной дефиниции «примитивности» ЗМ. Обычно ее определяют как степень искажения информации, подвергнутой работе защитного процесса, или вред, который защита наносит социализации. Подчеркивается, что первые имеют дело с границей между собственным Я и внешним миром, вторые — с границами внутри личности, то есть между структурами Ид, Эго и Супер-Эго, или между наблюдающей и переживающей частями Эго. Примитивные защиты действуют недифференцированно во всех сферах личности, будь то когнитивный, эмоциональный или поведенческий аспекты. Более зрелые защиты работают только с одной из сфер или же с их определенной комбинацией (Мак-Вильямс, 1998; Соколова, 2007; McWilliams, 1999, 2004; Schacter, Gilbert, Wegner, 2011; Vaillant, 1992).

Большинство специалистов к «примитивным» защитам причисляют: изоляцию, отрицание, всемогущественный контроль, примитивную идеализацию и обесценивание, проективную и интроективную идентификацию, расщепление Эго. Н. Мак-Уильямс прибавила к этому списку диссоциацию. К более зрелым защитам относят вытеснение, регрессию, рационализацию, смещение (или замещение), реактивное образование (Мак-Вильямс, 1998; Соколова, 2007; McWilliams, 1999, 2004; Schacter, Gilbert, Wegner, 2011).

Помимо наиболее известной сегодня в нашей стране типологии и классификации механизмов психологической защиты, представленной в работах Н. Мак-Вильямс, признанной является четырехуровневая классификация Дж. Вейланта. К защитным механизмам он относит все «механизмы функционирования Я…» (Vaillant, 1992, p. 36). В получившей широкую известность книге «Адаптация к жизни» (Adaptation to life, 1977/1995) Дж. Вейлант приводит перечень из 18 психологических защит, которые были разделены им на четыре группы по степени зрелости: на зрелые (альтруизм, юмор, подавление, антиципация, сублимация); невротические (интеллектуализация, репрессия, замещение, реактивное образование, диссоциация (невротическое отрицание); незрелые, или инфантильные (неиллюзорная проекция, шизоидное фантазирование, ипохондрия, пассивноагрессивное поведение, компульсивное отреагирование импульсов, или отыгрывание) и психотические (иллюзорная проекция, отрицание внешней реальности, искажение реальности).

Классификация, представленная в одиннадцатом издании Синопсиса по психиатрии Каплана и Сэдока, близка к классификации Дж. Вейланта (Sadock, Sadock, Ruiz, 2014).

Развитие понятия и моделей ЗМ в русле психодинамического подхода и сближение психоаналитических представлений о защитах с идеями когнитивной психологии позволило расширить понимание функций защитных механизмов как средств адаптации к социальной реальности, помогающих осуществлять более эффективную деятельность в контексте социального взаимодействия. Однако, выйдя за границы психоанализа, «понятие „защитные механизмы”, приобрело многозначность и размытость, в том числе и за счет обогащения феноменологической, гуманитарной и когнитивной традициями» (Соколова, 2007, с. 66). Современные определения защитных механизмов характеризует их как продукты онтогенетического развития и научения; как специфические средства, в том числе и социальной адаптации, предназначенные «для совладения с эмоциями различной модальности в тех случаях, когда опыт индивида сигнализирует ему о вероятных негативных последствиях их переживания и непосредственного выражения» (Романова, Гребенников, 1996, с. 35).

Итак, как видно из приведенного выше анализа, развитие идей о защитных механизмах в рамках различных теоретических традиций привело к увеличению и расширению описаний их функциональности. Однако к основным задачам защитных механизмов по-прежнему относят овладение и преодоление аффекта (чаще всего тревоги и/или горя) и сохранение самоуважения (Мак-Вильямс, 1998), что исходно постулировалось в психоаналитическом подходе.

Необходимо подчеркнуть, что в философском плане внимание психологов к проблемам регуляции и саморегуляции связано со становлением идеалов неклассического типа рациональности в науке, в частности в психологии.

В классическом психоанализе З. Фрейда разрабатывается понятие «регуляция тревоги», где оно занимает одно из центральных мест. В психоанализе вводится представление о том, что «основная психодинамическая функция тревоги — помогать человеку избегать осознанного выявления у себя неприемлемых инстинктивных импульсов и поощрять удовлетворение этих импульсов надлежащими способами в подходящее время» (Хьелл, Зиглер, 2003, с. 42)

Защитные механизмы понимаются как процессы регулирования тревоги; как стратегии, используемые индивидом для защиты Эго от давления со стороны Ид и Супер-Эго.

Сегодня, как и много лет назад, в проблемном поле психологических защит и ЗМ признанное место занимают психоаналитические исследования. В рамках психоаналитического подхода выделены и классифицированы защитные процессы различной степени сложности; разработаны подходы к диагностике механизмов психологической защиты; описаны «психологические ресурсы» личности, необходимые для эффективной регуляции эмоций. Так, показано, что люди с надежным типом привязанности, вынесшие из детства представления о собственном Я как о сильном и эффективном, в меньшей степени склонны подавлять негативные эмоции и относиться к ним как к не поддающимся контролю. Им в большей степени, чем индивидам с тревожным и избегающим типами привязанности, свойственно наличие способности к рефлексивному функционированию (Бардышевская, 2014; Бардышевская, Лебединский, 2003; Боулби, 2003; Krystal, 1988; Lewis, 2014; Thompson, Meyer, 2007; и др.).

Однако, несмотря на описание целого ряда феноменов и психологических закономерностей, обеспечивающих развитие и функционирование процессов РЭ в норме и патологии, в рамках психоаналитического подхода не учитывается системный характер вклада осознанных и бессознательных аспектов психического в РЭ; игнорируется роль сознания и культуры в ее становлении и функционировании.

Сотрудничество научных школ в изучении защитных механизмов и реакций на психическую травму стимулировало развитие представлений о РЭ в рамках когнитивного подхода. Это привело к появлению новой проблемной области и новых категорий в психологии, таких как «совладание» и «совладающее поведение» и далее к формулировке представлений собственно о РЭ и, соответственно, к созданию новых объяснительных моделей в этой области.

Кроме того, это, несомненно, выступило мощным стимулом развития когнитивно-бихевиоральной и когнитивной психотерапии тревожных и аффективных расстройств, для которых проблема эффективной РЭ является одной из центральных.

Рассмотрению разработки проблематики РЭ в этих подходах будут посвящены два последующих раздела данной главы.

Традиция изучения стресса и копинг-стратегий является важнейшим источником представлений о регуляции эмоций. Это направление иследований было начато У Кэнноном, который впервые употребил термин «стресс», изучая физиологическое обеспечение эмоций (Cannon, 1915), а также Г. Селье, который популяризовал представления о стрессе как об «общей неспецифической нейрогуморальной реакции организма на любое предъявленное ему требование» (Selye, 1936).

Известно, что в своей популярной книге «Телесные изменения при боли, голоде, страхе и гневе» (1915) У Кэннон употребляет термины «stress» и «distress» фактически как синонимичные. С именем У Кэннона обычно связывают введение метафоры «двух F стресса»: речь идет о реакциях бегства (flight) и/или нападения (fight), возникающих в состоянии опасности и/или боли в организме вследствие физиологических и нейрогуморальных изменений. Однако сам У Кэннон отмечал, что авторство метафоры «двух F» ему не принадлежит, он связывал его с именами Г. Спенсера и У Макдугалла. Его заслуга — в начале систематических исследований физиологической и нейрогуморальной основы данных состояний (Cannon, 1915). В работах Кэннона заложено представление о стрессе как о реакции организма на реальную или воображаемую опасность.

Сегодня стала популярной метафора «пяти F стресса»:

1) freezing — замирание;

2) fidget — беспокойство;

3) fligh — бегство;

4) fight — борьба;

5) faint — оцепенение, возникающее последним в случае, если все предыдущее оказывается невозможным (Bracha, 2004).

Метафора «пяти F стресса» убедительно иллюстрирует, насколько описательным и в известной степени популистским стало это понятие за 90-летнюю историю исследований и описаний.

Г. Селье описал неспецифические морфологические изменения, сопровождающие нейрогуморальные реакции. Всю совокупность этих реакций он объединил в понятие общего адаптационного синдрома и выделил три основные стадии этого синдрома: реакции тревоги, адаптации и истощения, или гибели (Selye, 1956).

Прошло еще 20 лет, прежде чем Селье вновь обратился к идее о неравнозначности стрессовых реакций. Наибольшее влияние на его работы в этом время оказала публикации шведского ученого Л. Леви, который впервые на основании анализа физиологических реакций и их центрального обеспечения выделил положительный и негативный стресс (Levi, 1972). Г. Селье дал название этим двум видам стресса: «дистресс» и «эустресс» как стресс в ответ на негативный, неприятный стрессор и на вызывающий позитивных эмоции соответственно (Selye, 1974; Szabo, Tache, Somogyi, 2012). В последних работах Г. Селье активно проявилась мысль о том, что «стресс — это не то, что случается с человеком, а то, как он на это реагирует» (Se-lye, 1977; цит. по: Szabo, Tache, Somogyi, 2012).

Интерес к проблематике стресса возрастает во время Второй мировой войны после получения данных о влиянии военной ситуации на мирное население и военнослужащих и о связи пережитого стресса и социальной адаптации. В послевоенное время интерес сместился на изучение стрессоров мирной жизни.

Начиная с конца 1950-х годов в Университете Беркли (США) был инициирован масштабный исследовательский проект по изучению стресса и эмоций под руководством Р. Лазаруса. В 1966 году выходит его знаменитая книга «Психологический стресс и процесс совладания». Разрабатываемый Р. Лазарусом и его научной группой оригинальный когнитивный подход к проблеме стресса, оценки угрозы и копинга со временем привели к тому, что из скромной сноски, которую сделал в одной из своих последних работ Г. Селье, выросла концепция копинга, она заняла одно из центральных мест в современных теоретических моделях стресса и эмоций (Ялтонский, Сирота, 2008).

Если начальные исследования стресса были ориентированы на изучение физиологических реакций, то начиная с конца 1960-х годов фокус внимания исследователей сместился на психологические стрессоры и психологические реакции (Lasarus, Folkman, 1987; Gross, 1998, 2014). Ученые пытаются определить, «какие механизмы отвечают за преобразование внешнего события в нечто внутреннее и адаптивно-значимое для индивида» (Gross, 1998, p. 275). В многочисленных исследованиях, предпринятых по тематике психологического стресса и копинга за эти годы, было обосновано, что необходима постановка вопроса о выделении психологических факторов и механизмов, действие которых приводит к возникновению стрессовых ответов разных типов как при незначительных стрессорах, так и при максимально стрессовых событиях (Lasarus, 1968, 2006; Lasarus, Folkman, 1984, 1987; и др.).

Модель Р. Лазаруса относят к числу транзактных моделей стресса (Леонова, 2000, 2007, 2013; Клиническая психология., 2012). По мнению Р. Лазаруса, стресс — это всегда особая связь между личностью и средой. Личность оценивает стресс с точки зрения соответствия возникшей ситуации существующим возможностям человека и угрозе его благополучию. Взаимодействия (транзакции) между стрессом и личностью возникают тогда, когда стрессор и индивид взаимно влияют друг на друга. Индивид рассматривается как активный субъект, отвечающий на текущие требования среды (Lasarus, Folkman, 1984; Compas et al., 2014). Основными психологическими категориями, разрабатываемыми в работах Р. Лазаруса, являются «когнитивная оценка» и «копинг-стратегия».

Понятие когнитивной оценки, заимствованное из когнитивной психологии, подразумевает постоянную оценку окружающей среды и происходящих событий. Результатом такой оценки является соотнесение доступных возможностей и ресурсов организма с требованиями, которые предъявляет окружающая среда. Другим результатом этой оценки будет характер и интенсивность переживаемых человеком эмоций.