Любовь – работа без выходных

— Конечная станция, ла-пуш-ка!

Галя с трудом открыла глаза. Необыкновенно смуглый мужчина в военно-морской форме тряс ее за плечо и белозубо улыбался:

— Ты так сладко спала. Как дети спят, — в его правильной речи чувствовался какой-то непривычный акцент. Не эстонский или финский — эти в Ленинграде не редкость, — а что-то другое, необыкновенное. Гале вдруг показалось, что где-то далеко шумит морской прибой. И… да, еще попугаи на прибрежных пальмах кричат. Она встряхнула головой, отгоняя наваждение.

У Димки лезли зубки, и после бессонной ночи где-то к середине дня позванивало в голове. А сейчас, к вечеру, уже и чудится невесть что!

Но на эскалаторе смуглый военный опять оказался рядом:

— Хосе.

Он улыбнулся, и далекий прибой загремел почти оглушительно…

— Меня назвали в честь Хосе Марти, это наш кубинский поэт и лидер освободительного движения.

— Зачем вы мне это говорите?

— Ты ми-ла-я. Как Мадонна, — он говорил медленно, почти по слогам, точно пробуя каждое слово на вкус.

Галя смутилась. Мадонна? Вынырнув из депрессии, она почувствовала наконец свое материнство: душа переполнялась любовью и нежностью к маленькому Димке, к первому «мама» и доверчиво протянутым ручонкам. И зеркало тут же отразило внутренние изменения: вместо толстой куклы с пустым «пластмассовым» взглядом там появилась очаровательная юная женщина. Глаза стали глубокими и засияли теплым, почти загадочным светом.

— Темно. Тебе не надо идти одной. Я провожу.

Внимание смуглого красавца было неожиданно приятно. Галя иногда просила Сашу ее встретить — идти от метро в темноте было и впрямь страшновато. Но бабушка в последнее время стала сильно сдавать, и оставлять ее одну с ребенком не стоило.

— Как тебя зовут?

— Галя.

— Га-ля, — нежно повторил он.

Она неожиданно испугалась самой себя и поспешила расставить точки над «i»:

— Я замужем. У меня есть сын.

— У меня тоже, — опять улыбнулся Хосе, и Гале вдруг захотелось идти вот так подольше, она даже свернула на кружный путь. — Моя семья на Кубе. У нас всегда солнце.

— Вот я и дома. Спасибо, Хосе, что проводил, — Галя приоткрыла дверь парадного.

— Как я тебя увижу? — он придержал ее руку. — Завтра?

Галя заколебалась — Господи, что я делаю? Но… В конце концов, а что тут такого?

— Хорошо, — тихо согласилась она. — Я в политехе учусь, завтра заканчиваю в три…

— Я буду ждать! Ла-пуш-ка…

Дома у нее все валилось из рук. В ушах звучало нежное «ла-пуш-ка» и шумел океанский прибой. Когда Саша попытался ее обнять, она легко выскользнула и принялась разгребать завал грязной посуды в раковине.

Саша, нагулявшись с многочисленными подружками, в последнее время наконец-то оценил собственную жену. Что подружки! Темненькая, светленькая, рыженькая, худенькая, пухленькая… в общем-то все одно и то же. А Галя — родная и единственная. Саша искренне любовался тем, как она склоняется над конспектами, как играет с сыном: пушистые кудряшки над нежной шеей, женственная гибкость, сияние огромных глаз.

Галя же как будто не замечала перемен. Должно быть, обида за прежнее равнодушие, «квартирантство» и бесконечные измены засели слишком глубоко. Какая любовь без доверия? Да и то сказать — была ли она, любовь-то? Просто обстоятельства так сложились.

Ей снились ослепительно горячее солнце и кипящие — как бурлит вода на сильном огне — грохочущие волны. За линией прибоя вода становилась голубой, зеленой, стеклянно-прозрачной. В глубине фантастическими букетами распускались гроздья разноцветных кораллов. Она пыталась нырнуть, но вода становилась настоящим стеклом, и его осколки больно впивались в тело. Промаявшись всю ночь, к рассвету Галя решила: будь что будет.

Она увидела Хосе издали: прямой, гордый, такой необыкновенный посреди мрачноватой ленинградской осени. Ветер толкал в спину, и она почти летела навстречу…

— Ла-пуш-ка! — он прижал Галю к себе. — Пойдем…

В гремящем переполненном трамвае Хосе нежно подтолкнул ее в угол и загородил собой от всего мира. Галя чувствовала, как его губы касаются ее волос, вдыхала странный, невероятно притягательный запах его форменного кителя… Или это его собственный запах?..

Она даже не спрашивала, куда ее ведут. Только увидев две железные койки под одинаковыми синими одеялами, поняла — они в казарме. Обшарпанный стул, две табуретки, шаткий стол, заваленный книгами…

Хосе усадил ее на единственный стул, опустился перед ней на колени:

— Ла-пуш-ка моя, — от его хриплого шепота опять повеяло шумом океанского прибоя. — Ты… останешься?.. Или… ты можешь уйти…

Галя поднялась, хотя ноги совсем не слушались.

— Вот это — твоя кровать?

— Но… как ты догадалась? Они же одинаковые… — Голос его сорвался.

Почему так трудно дышать? — удивилась Галя и медленно, почти не понимая, что делает, расстегнула верхнюю пуговицу…

Грохот прибоя стал оглушительным, высокое белое солнце сияло все ослепительнее…

— Ла-пуш-ка! Почему ты плачешь?

В сумерках каждая черточка, каждая жилка, каждая линия его смуглого тела, казалось, светится изнутри теплым золотистым светом.

— Мне никогда не было так хорошо, — прошептала Галя. — Но… мне нужно возвращаться.

Хосе поцелуями осушил ее слезы.

— Га-ля. Га-ля. Мне… У меня тоже семья. Их нельзя бросить. И… я военный человек. Подводник. Мы уходим в рейс.

— А… когда вернешься?

— Нам ведь не говорят, — печально прошептал Хосе. — Но я вернусь, обязательно. Скажи мне свой телефон.

— А вдруг трубку поднимет Саша?

— Я не причиню тебе вреда. Никогда. Легче умереть.

Провожая, Хосе больно сжимал ее руку. «Еще шесть остановок осталось, — думала Галя, — еще пять… две… еще четыре дома… еще один…»

От последнего поцелуя в парадном у Гали, казалось, остановилось сердце.

— Тебе надо идти, ла-пуш-ка? — Его голос был горьким, как апельсиновая косточка, попавшая на зуб: пронзительно свежая солнечная мякоть и вдруг…

Саша встретил ее с сонным Димкой на руках.

— Что так долго?

— С Наташкой в библиотеке засиделись, — не задумываясь, бросила Галя, радуясь, что они теперь на разных курсах и муж не знает никого с ее потока.

Она с облегчением закрылась в ванной. Желтая ленинградская вода пахла ржавчиной…

Невский ветер, когда Галя каждый день с замиранием сердца вглядывалась в клубящуюся возле института толпу, тоже, казалось, пах ржавчиной. День проходил за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем… Димку отдали в ясли, потом в садик, Саша начал где-то подрабатывать вечерами. Где — Галя не интересовалась. Ей было все равно…

— Ла-пуш-ка моя, — Хосе прижал ее к себе, увлек к стоящему рядом такси.

— Я так скучала по тебе, — выдохнула Галя, почти теряя сознание от его поцелуев. — А куда мы?

— Катаемся, — грустно сказал он. — Нам сегодня некуда ехать.

— Есть куда! — встрепенулась она и назвала адрес родительской квартиры. — Там до семи никого не будет, все на работе.

Поднимаясь по лестнице, они останавливались на каждой ступеньке не в силах оторваться друг от друга. Уже у двери Галя испугалась — где же ключи? Почти в отчаянии она вытряхнула сумку прямо на бетонный пол… вот они! Не глядя, сгребла всю кучу обратно — скорее, скорее… Черт, она же в другую сторону открывается!

И снова этот оглушительный грохот прибоя, и ослепительное солнце в недосягаемой вышине!

— Ла-пуш-ка моя! Единственная, нежная, любимая…

— Господи! Уже полседьмого! — Галя непослушными руками путалась в тряпичной кучке — в каком же порядке все это надевают? Хосе, как и положено военному, собрался за минуту. Мягко остановил:

— Ты надеваешь наизнанку, — и одел ее сам. Бережно, как ребенка. Галя едва не разрыдалась.

За стеной соседи крутили последний диск Пугачевой: «Ленинград, Ленинград, я еще не хочу умирать!»

Всю дорогу Хосе прижимал ее к себе и отводил глаза.

— Ты что-то недоговариваешь? — не выдержала Галя.

— Ла-пуш-ка, мы здесь только один день. Завтра опять в рейс. Надолго.

— Господи, нет! — Галя едва сдерживала рыдания.

— На полгода или даже больше, — выдохнул Хосе.

— Дача! У нас ведь есть дача! Я сейчас только домой забегу…

Он покачал головой:

— Нет. В двадцать один ноль-ноль я должен быть на месте.

— Я провожу! Хоть немного еще…

— Не надо, Га-ля. Ты будешь мучиться. Ты будешь одна. И будет темно. Не надо.

И Галя послушно повернула домой, к мужу и сыну.

— Мама, на! — Димка протянул ей тапочки.

Галя прижала сына к себе:

— Мой маленький мужчина! Самый любимый!

— Бабушка опять чайник в раковине забыла, потоп на всю кухню, — сухо сообщил Саша. — И мыть ее, по-моему, пора.

Дора Аркадьевна сдавала буквально на глазах. Она забывала, какой сегодня день, не узнавала близких, с трудом двигалась. Иногда бабушка становилась совсем прежней, но это случалось все реже и реже. Вдобавок от слабости и склероза у нее началось недержание. Галя заглянула в комнату и почувствовала, что бабушку действительно «пора мыть». Да и на пол с клеенки натекло…

Она меняла постель, мыла Дору Аркадьевну, стирала загаженные простыни и плакала от жалости к бабушке и к себе:

— Господи, за что мне это?!

Уже перед сном дрожащими от усталости руками Галя открыла «Робинзона Крузо». Это лекарство она придумала для себя еще в детстве: какие бы неприятности ни случились — раскрой «Робинзона» на случайной странице, обязательно найдешь совет и поддержку. Сегодня книга сказала: «Я увидел, что не следует унывать и отчаиваться, так как в самых тяжелых горестях можно и должно найти утешение…»

«А ведь я могла бы никогда не встретить Хосе, — думала Галя, — прожить всю жизнь, не узнав об этом слепящем горячем солнце… Значит, несмотря на все невзгоды, я счастливая! Спасибо, Господи!»

Через неделю Галя увидела возле детского сада «Скорую». Сердце оборвалось. Задыхаясь, она подбежала к воротам. Санитар нес на руках вялого, пышущего жаром Димку:

— Ваш мальчик? Госпитализируем срочно: головная боль, рвота, подозрение на менингит. В Боткинскую приезжайте.

В больнице Галю не пустили дальше приемного покоя. Толстая сердитая тетка только отмахивалась:

— Езжайте домой, мамочка. Ну поступил, ну подозрение на менингит, будут анализы делать, там врачи, а от вас одно беспокойство. Езжайте, езжайте.

Часа два Галя просидела на ледяной кушетке, но в конце концов тетка все же заставила ее уйти.

Квартира встретила ее жутковатой тишиной.

— Бабуля! Димочку в больницу забрали…

Галя распахнула дверь в комнату Доры Аркадьевны и остолбенела: бабушка, странно скрючившись, лежала на полу. Галя бросилась к ней и отдернула руку — бабулина щека обожгла ее восковым холодом.

Вернувшийся через час Саша с ужасом увидел, что жена сидит на полу, обняв бабушку, и раскачивается, точно баюкает ее.

— Где Димка?

— В Боткинской, — сквозь рыдания пробормотала Галя. — Подозрение на менингит.

Саша нежно обнял ее, увел на кухню, заставил выпить валерьянки и начал звонить в «Скорую» и Зинаиде Семеновне.

Чтобы похоронить бабушку, как она хотела, рядом с мужем, пришлось согласиться на кремацию. Прямо с кладбища Саша с Галей поехали в Боткинскую: страшный диагноз не подтвердился, и Димку выписали долечивать острую простуду дома.

Конец ознакомительного фрагмента.