Никто не спасется

Этой ночью все мы что-то потеряли. Кто-то жизнь. Кто-то очередную возможность примириться с самим собой. Кто-то потерял сон. Из-за кого-то, кто потерял нечто большее.

Они уезжают, и я смотрю им вслед. Они уезжают, увозя с собой мои угрызения совести и мое раскаяние.

*****

Черный неповоротливый Роллс-Ройс Фантом.

Слишком дорогой и слишком блестящий для этих мест. Здесь обычно колесят проржавевшие колымаги, выплевывая из выхлопных труб столбы ядовитого дыма и громко скрипя стертыми тормозными колодками.

Такие вот помойки на колесах.

А этот Роллс-Ройс… Откуда он вообще здесь взялся?

Сомнений нет, машина принадлежит какой-то крупной шишке. Но какой? И что крупная шишка забыла в Старом городе?

Этого не понимал никто из встретивших в то понурое утро (а каким еще ему быть в подобном месте?) черный Роллс-Ройс Фантом, беспардонно колесящий по трущобам. Такие автомобили здесь можно было увидеть разве что на рекламных плакатах или в преддверии выборов. Когда все эти ожиревшие проворовавшиеся политические деятели вдруг находят силы снизойти до них, жителей Старого города. Грязных, оборванных и голодных.

В такие дни из-за полицейских кордонов можно разглядеть сверкающую вереницу тонированных Мерседесов. Люди, сидящие внутри Мерседесов, приехали продекламировать в микрофон свеженькую порцию неисполнимых обещаний. Такие порции обычно остывают до того, как успеешь к ним притронуться.

Местные жители давно перестали верить обещаниям. В особенности, если раздает их человек в костюме стоимостью, как тысяча костюмов.

На подобных выступлениях в сторону оратора все больше летели проклятия. Да слышался неодобрительный свист.

Сначала людей, величавших себя Отцами города, перестали уважать. Позже стали недолюбливать. А затем горожане просто наплевали на них, полностью погрязнув в своих житейских проблемах.

Роллс-Ройс едет довольно быстро. Желая поскорее вернуться в нормальную для себя среду обитания — Новый город. Да, он слишком блестящий, этот Роллс-Ройс. Особенно на фоне местных пейзажей, тусклых и безликих.

Он как будто насмехается своим ослепительным блеском над всем окружающим миром.

По улицам, усеянным мусором. Топким, словно африканские зыбучие пески. По разбитому асфальту. Роллс-Ройс продолжает свое уверенное движение вперед. Быстро, но аккуратно он прощупывает дорогу и преодолевает препятствия на пути.

Улицы Старого города вяжут его колеса, тянут в свои пучины, не желая отпускать. Они жаждут поглотить его. Они любят поглощать. Что бы то ни было.

В автомобиле сидят двое.

Водитель. И пассажир на соседнем кресле. Сзади — никого.

Их имена слишком незначительны в масштабах вселенной. А также практически никому не известны. Поэтому для удобства повествования и во избежание засорения мозга читателя лишней информацией, мы присвоим этим двоим номера. Водитель будет Первым. А его напарник, соответственно — Вторым.

И так, Первый активно вращает руль и без конца поглядывает на часы. А Второй щелкает обоймой своего Глока, вынимая и заправляя её обратно в пистолет. Они явно торопятся и, по всей видимости, довольно сильно нервничают.

У обоих под пиджаками — легкие бронежилеты. Они не бросаются в глаза, но профессионал заметит их. Так же, как и дополнительную кобуру на щиколотке у каждого.

Они молчат от самого вокзала. В воздухе висит напряжение. Поэтому Первый, желая, по всей видимости, заполнить возникшую и затянувшуюся паузу своей болтовней и хоть немного снять то самое напряжение, отстраненно бросает:

«Я все-таки сходил в этот ресторан. Пару дней назад», — он прерывается и смотрит на часы. Затем по зеркалам. — «Опять название забыл…»

Второй замирает с обоймой в одной руке и Глоком в другой. Еще раз щелкает, загоняя обойму в рукоятку и нехотя произносит:

«Последнее желание». Не трудно запомнить».

Первый делает вид, что не расслышал упрека и продолжает:

«Да, «Последнее желание».

В общем, я заказал гребаный килограммовый рибай». — Он усмехается, вызывая в своих воспоминаниях образ этого огромного и аппетитного куска мяса. — «С гарниром из овощей на гриле».

Вновь бросает взгляд на часы. Уже рефлекторно. Бездумно таращится на них, не вникая в расположение стрелок. И кладет руку обратно на руль.

«Мне кажется, даже эти зазнайки-веганы захлебнулись бы своими зелеными слюнями, увидев стейк, который мне принесли. Он чуть ли не полстола занял. Я его ел, черт возьми, целую вечность.

Ты представь: перед тобой здоровенное блюдо, на нем такой же здоровенный кусок мяса. И вот ты начинаешь есть его. Отрезаешь. Жуешь. Еще отрезаешь. Жуешь. Жуешь. Без конца жуешь, как эта самая гребаная корова, из которой и приготовили твой стейк“. — Первый заходится неприятным смехом. — „Так вот жуешь ты, жуешь, а хренов стейк все не заканчивается. Он, как будто, с другой стороны отрастает. И заставляет тебя продолжать. Только не останавливайся, говорит он. Ешь меня. И ты уже обожрался, желудок переполнен, все съеденное сейчас полезет обратно.

Но этот подлый килограммовый ублюдок словно твердит тебе, как заведенный: жри, жри, жри. Я такой вкусный и сочный…

И, делать нечего, продолжаешь жрать».

Первый явно самый разговорчивый в их дуэте. Он самозабвенно и очень эмоционально описывает события, которым не повезло попасться ему на язык. Он постоянно сквернословит. И активно жестикулирует руками, то одной, то другой, а то и обеими сразу, неожиданно бросая руль.

Его собеседник (если Второго можно назвать таковым) по большей части невозмутимо молчит и иногда издает какие-то нечленораздельные звуки, понятные лишь ему одному. Он убрал свой Глок в кобуру и больше не щелкает обоймой, поэтому ему нечем заняться, вследствие чего, он отстраненно уставился на дорогу впереди. И, кажется, пропускает мимо ушей все, что рассказывает ему Первый.

А тот, в свою очередь, не замолкает:

«Я даже оставил чаевые цыпе-официантке, которая крутилась вокруг весь вечер. Она такое впечатление производила, будто готова отсосать за долбаные чаевые».

«И что, стейк действительно был сносный?» — спрашивает вдруг Второй. Все это время он находился здесь словно для массовки… Был обычной декорацией. Но вот он обретает голос и выходит на сцену со своим не особенно длинным монологом.

«Ну да! Ты что, не слушал?» — отвечает Первый. И в его голосе явственно слышится решимость пересказать свою историю еще раз. Хорошо, что ехать долго.

На лице его неразговорчивого собеседника — неприкрытая гримаса сомнения:

«Ни разу не пробовал приличного стейка в городе Ангелов. Кроме тех, конечно, которые приготовил сам…»

Похоже, что внутри шикарного Роллс-Ройса Фантом вот-вот разгорится кулинарный спор. Или что посерьезнее. Лица собеседников напряжены практически так же, как час назад, когда они грузили в багажник черный пластиковый мешок с трупом неизвестной девушки внутри.

Взгляды собеседников воинственны и решительны. Они готовы к битве. И им не важно, где: на поле боя со щитом и мечом в руках или на кухне, с большим поварским ножом и чугунной сковородой. А, может быть, в салоне автомобиля, вооруженные только весомыми аргументами и, как им кажется, огромным жизненным опытом.

Первый пожимает плечами, теперь взгляд его наполняется безразличием и чувством уверенности в себе. Всем своим видом он показывает, что не намерен ввязываться в глупый спор, поскольку считает его пустым, и ему без разницы, каков будет результат. Но в мыслях он надеется на победу и страстно жаждет её.

«Говорю тебе — отличный стейк.

А эта сучка в мини-юбке, местная официантка, я все-таки взял перед уходом её номерок. Собираюсь наведаться в гости.

Пусть отрабатывает чаевые».

Он снова смеется. Его оппонент не обращает внимания на этот неприятный смех. Он уже поглощен зародившимся спором. Дух соперничества овладевает им, и он, в свою очередь, полностью отдает себя духу соперничества.

«То, что ты собираешься сделать с этой шлюхой не имеет никакого отношения к тому, о чем говорю я». — Довольно верно подмечено. — «Готов поспорить, что в этом долбаном «Последнем желании», как и везде, не имеют ни малейшего представления о том, как правильно готовить стейк. И я сделаю его лучше, чем их крутые шеф-повара.

Пусть даже я буду готовить из того мяса, которое лежит у нас в багажнике», — Второй усмехается. Впервые за долгое время его лицо выказывает хоть какие-то эмоции.

Первый поддерживает юмористический посыл Второго:

«Праведник оставил в этом мясе слишком много свинца. Боюсь переломать зубы о твою стряпню».

Он кажется себе невероятно остроумным. И вовсю кичится своим «талантом». В общем-то, на протяжении всей жизни его «тонкий» юмор вызывал искренний смех только у него самого. Поставщик и потребитель в одном лице.

Сомнительная самодостаточность.

В его голове зреет еще одна гениальная колкость, и он тут же делится ею с собеседником:

«Стейк из отборной говядины в медово-горчичном соусе, знаешь ли, выглядит куда более предпочтительно, чем твой стейк из мертвой проститутки со свинцовой начинкой». — Очередная порция гнусного смеха. Как будто кто-то скребет длинным ногтем по той самой меловой доске.

У Второго округляются глаза. Затем сужаются до прищура. Его ход:

«Они подают к стейку медово-горчичный соус?!» — голос полон праведного гнева. Гнева, заготовленного заранее, как раз для такого случая. А теперь, когда момент настал, эмоция использована по назначению и выглядит очень натурально.

«Да, подают. Но если ты не перевариваешь горчицу или мед, тебе могут подать любой другой гребаный соус».

Немногословный до недавнего времени Второй пускает в дело всю глубину своего лексического запаса:

«Ни один нормальный человек не станет жрать стейк с соусом. Так поступают только кулинарные извращенцы.

Каким образом ты собираешься прочувствовать вкус мяса, великолепной говядины, если всю её вымажешь в своей долбаной горчице?!» — негодование усиливается, Второй словно поворачивает тумблер, увеличивая пламя в горелке своего высокомерия.

Тогда как Первый начинает терять контроль над сложившейся ситуацией, что выдаёт смятение на его лице:

«Пошел к черту!

Я плачу за кусок мяса круглую сумму, я выкладываю такую же круглую сумму за несколько порций виски, а еще за этот гребаный гарнир, хлебную тарелку и прочее дерьмо…

Я раскошеливаюсь сполна, и буду есть мое мясо так, как захочу! Хоть с медово-горчичным соусом, хоть со слезами вавилонской блудницы!»

Первый замолкает и резко дергает руль влево, собираясь обогнать еле ползущую впереди развалюху. Его собеседник, ставший на некоторое время главным врагом всей жизни, упрямо гнет свою линию:

«Единственные специи, которыми должен пользоваться повар — это соль и перец. Только долбаная соль и долбаный перец!

Вот тогда это будет стейк. Настоящий стейк со вкусом настоящего мяса».

На пару секунд наступает тишина. Она, словно рефери этого поединка. И она назначает дополнительное время.

Второй продолжает свою речь, инициатива в его руках, сейчас он в ранге фаворита:

«Самое главное происходит не на кухне. Самое главное в процессе приготовления стейка — выбор мяса».

Он погружается в свои мысли. Речь его становится спокойнее. Он полностью умиротворен. Он растворяется в своих наисладчайших кулинарных фантазиях.

«Выбор идеального мяса и есть искусство настоящего шеф-повара.

Красивый, сочный, свежий кусок говядины…» — еще недавно грозный телохранитель, развлекавшийся с Глоком-17, как с детской погремушкой, отходит на задний план. Его место занимает тихая утонченная натура, для которой процесс приготовления и приема пищи сродни поэзии или классической музыке. Он может говорить об этом часами, упиваясь образами, всплывающими в голове и подчиняясь одержимости, обуздавшей тело и разум.

Такие чувства в сердце мужчины способна пробудить лишь женщина. Любимая и желанная. Но данный индивид мужского пола слишком глуп, чтобы осознать величие пола противоположного и поддаться его безграничной власти.

«Для приготовления сочного рибай-стейка понадобится «мраморное» мясо с тонкими жировыми прослойками. Именно этот мрамор и сделает стейк невероятно сочным.

Мясо вырезают из шейной или подлопаточной части туши, на нем остается небольшая кость, которую мясник аккуратно отделяет от позвоночника мертвого животного».

Второй водит в воздухе руками, словно потрошит тушу блэк ангуса. И делает это с истинным наслаждением.

«Мясо должно быть красным, но не слишком темным. Оно должно быть упругим, не липнущим к рукам. Это мясо взрослого здорового быка, которое было выдержано в течение двух-трех недель после забоя. Чтоб ты знал, это называется сухое созревание. Оно происходит с помощью поступающего кислорода».

У Первого нет особого желания слушать эти благоговейные речи, но в данный момент ничего другого не остается. Кроме того, в скором времени они покинут «горячо любимый» ими Старый город. А там и до резиденции босса всего с десяток километров. Тогда-то их спор закончится. Так и не выявив победителя.

Первый знает, что наговорившись сейчас, потом Второй, наконец, замолчит. Надолго. Первый прекрасно знает это. Так давно они знакомы и так давно работают вместе, что натуру и манеры друг друга изучили досконально.

Первый любит острить и без конца молоть языком. Его напарник по большей части молчит, и поддержит разговор, только если тема разговора ему и в самом деле интересна.

Так что Первый всегда знает, как добиться желаемого результата от Второго. Который в это время самозабвенно продолжает свой монолог:

«Для стейка ти-боун потребуется сочный кусок мяса на Т-образной кости. Отсюда и название.

Такой кусок мясник вырезает на самой границе спинной и поясничной частей туши. Здесь сходятся тонкие края длиннейшей мышцы и вырезки».

Теперь ребром ладони, словно мясник топором, он разрубает воздух, высекая из него воображаемый стейк ти-боун.

«Или филе-миньон… Чистейшая и нежнейшая вырезка. Все жилы и прожилки зачищены…

Божественно…

Как можно портить подобное великолепие каким-то там соусом?! Пускай лучше все эти псевдознатоки кухни обольют соусом свои головы, а потом положат на гриль!»

Наконец у Первого заканчивается терпение:

«Завязывай! От твоих вдохновенных речей мне захотелось жрать».

Второй усмехается и расстегивает кобуру у себя подмышкой. Обойма Глока-17 выскакивает ему в руку. Щелк! Он отправляет её обратно. Видимо, это занятие у него на втором месте в списке самых любимых. Как раз после разговоров о кулинарии.

«На выезде из Старого города есть забегаловка. Называется „Райские кущи“. Бургеры там вполне съедобные. Заскочим туда».

Первый меняет изначальный маршрут. Они должны ехать прямо, никуда не сворачивая, до большой развязки в Новом городе. Но Роллс-Ройс съезжает с шоссе и делает небольшой крюк для того, чтобы его пассажиры смогли посетить довольно-таки злачное местечко под названием «Райские кущи».

Там действительно готовят неплохие бургеры.

Второй едва заметно пожимает плечами в ответ на слова Первого. И щелкает обоймой Глока.

Ему все равно.

Спустя двадцать минут Роллс-Ройс плавно останавливается на небольшой парковке. Которая практически пуста. Пара ржавых вёдер, отдаленно напоминающих автомобили, и все.

Над входом в заведение помаргивает неоновая вывеска — «Бар «Райские кущи». Здесь же, возле входа, курит здоровенный мордоворот — охранник бара. В подобных местах без охраны — никуда.

Чуть поодаль, на тротуаре, сидит какой-то пьянчуга, склонив голову и рассматривая то ли собственные ботинки, то ли асфальт под ними. Своей персоной этот пьянчуга словно завершает «идеальный» образ места зовущегося «Райскими кущами». Он делает образ объемным, дополняя атмосферу социального дна своим ярким примером.

Этот пьянчуга — вишенка на торте. На самом невкусном торте во всем мире.

Первый ставит ручку коробки передач в положение «паркинг» и направляется ко входу в бар.

«Возьму тебе двойной биф-гриль», — бросает он через плечо своему напарнику. — «Покарауль пока тачку. В этих чертовых фавелах, что угодно, может случиться».

Он толкает дверь и исчезает в недрах бара.

Второй вылезает из автомобиля и разминает ноги. Затем закуривает и осматривается.

Громила-охранник тоже возвращается в бар. А пьянчуга по-прежнему сидит на тротуаре. Похоже, что он уснул. Недокуренная сигарета выпала из его руки и потухла. Он медленно покачивается вперед-назад, практически падая, но каждый раз удерживая равновесие.

«Старый город… Что за помойка…», — бормочет Второй себе под нос, глубоко затягиваясь и выпуская дым через нос. Он мгновенно забывает про пьяницу, уснувшего на тротуаре, поскольку беспрерывно думает о том, что ему необходимо отлить. Он думает об этом, с того самого вокзала, где они встречались с Праведником.

Кофе, который приходится пить галлонами на «этой сучьей работе», дает о себе знать.

Второй оглядывается. Вокруг ни души. Если, конечно, не брать в расчёт все того же пьянчугу. Но он уже стал практически невидим, для взгляда и разума, затуманенных нуждой.

В общем, никого.

Не в силах больше сдерживаться наш молчаливый персонаж бросает окурок в сторону и бежит за угол здания. Расстегивая на бегу пиджак и брюки, он достает из штанов свой изнывающий член. И, наконец, расслабляется…

Опершись рукой о не совсем чистую стену (это уже не имеет значения) он стоит, кажется, целую вечность. Сколько же жидкости он в себе накопил…? Никак не остановиться.

В это время его напарник уже сделал заказ и нетерпеливо ждет за стойкой бара. Постоянно одергивая проходящих мимо официанток и в грубой форме интересуясь, как скоро принесут его бургеры.

Но вот минуты томительного ожидания подходят к концу. Первому приносят пару бургеров в сером бумажном пакете и кофе, по вкусу напоминающий горькую воду.

Голод уже разыгрался не на шутку, поэтому Первый тут же достает один бургер и откусывает почти половину. Тщательно пережевывая, он направляется к выходу.

На улице он обнаруживает Второго с открытым в немом возгласе удивления ртом и расстегнутыми штанами. Первый резко перестаёт жевать и секунду вникает в то, что произошло.

Парковка перед баром пуста. Нет, те два ржавых корыта, бывшие здесь еще до их приезда, так и остались стоять на своих местах.

На своем месте не было только черного блестящего Роллс-Ройса Фантом…

*****

«Ублюдки чертовы! Да я здесь постоянный посетитель! Что вы себе позволяете?!»

«Нам не нужны такие постоянные посетители», — злобно рычат два здоровенных охранника и волокут меня к выходу. — «Хренов алкаш, у тебя никогда нет денег, на кой ты нам здесь сдался?»

«Вали отсюда, мудак! И чтобы мы тебя здесь больше не видели».

Эти два огромных кабана, они выталкивают меня за дверь. Швыряют прямо на тротуар. Мать их! Асфальт. Мокрый, твердый. Горячий, как куча раскаленных углей.

Эти суки вышвырнули меня на улицу. Эти суки вышвырнули меня. Прямо на этот чертов гребаный асфальт.

Я лежу, уткнувшись рожей в него. В асфальт. Господь всемогущий, как же мне хреново… Это похмелье. Какой-то невероятной силы. Чувство такое, словно что-то грызет меня изнутри. Словно пытается выбраться из меня. Выгрызается наружу.

Выгрызается… Понятия не имею, есть ли такое слово. Но ощущения мои оно передает достоверно.

Мне нужно выпить. Срочно. А лучше — нажраться вусмерть. До полнейшего беспамятства. Тогда станет легче.

Мне так это нужно… Просто необходимо.

Кретин-Бармен и слушать меня не захотел. Даже не попытался войти в мое положение. Как будто сам никогда не просыпался с башкой, трещащей по швам. Все он понимает… Жадная тварь!

Да, у меня сейчас нет ни гроша, но я ведь все отдам. Неужели этого недостаточно? Неужели старик не может отыскать в своем черством сердце хоть каплю сострадания к человеку, оказавшемуся в трудной жизненной ситуации. К умирающему…

Вот она, хваленая людская взаимопомощь. Вот о чем твердят священники в церквях. Хорошо, что я туда не хожу.

Возлюби ближнего своего… Бла-бла-бла… Даже если подыхать будешь посреди обоссанной собаками парковки, тебе и стакан дешевого виски никто не поднесет.

Чертов город! Чертовы ублюдки, живущие в нем. Ненавижу вас всех! Чтоб вы все сдохли! Сборище бесчувственных эгоистов! Вот тогда мы узнаем, кто круче: я, лежащий на асфальте в грязи, или вы — расчудесные и прекрасные, зарытые глубоко-глубоко в землю и пожираемые червями.

Вот тогда я вдоволь посмеюсь над вами. И выпью за упокой миллионов душ стаканчик горячительного.

Сколько же времени я здесь валяюсь…? Руки и ноги стали коченеть. Мимо постоянно проходят чьи-то ноги, обутые в разномастные башмаки. Туда-сюда. Туда, мать твою, сюда. Долбанный маятник, совсем как тошнота, то подкатывающая к горлу, то отступающая.

И одно и другое жутко бесит. Не знаю, что бесит больше…

В голове зарождается пугающая мысль — так и подохнуть здесь, на парковке перед «Райскими кущами». Не самая красивая смерть… Но голова болит с невероятной силой, и поэтому я уже согласен на любой конец. Только бы поскорее.

В моем случае, спасти может либо алкоголь, либо гильотина. И сейчас я готов отсосать за каждую из двух зол. Если, конечно, получиться сменить позу, в которой я лежу.

Пробую вращать головой. Идея оказывается провальной. Боль раскатывается от висков до кончиков пальцев на ногах.

Но делать нечего. Не лежать же здесь весь день. Приходиться собрать по кусочкам всю свою деформированную волю, напрячься, как никогда (даже слезы потекли от невероятных усилий) и подняться. Я кое-как стою на ногах. В том самом месте, в которое не так давно уткнулся рожей.

Да, теперь я стою. На своих двоих. Я — человек прямоходящий. Вершина эволюции. Я стою и боюсь пошевелиться. Меня так колбасит, что любое неосторожное движение — и я снова повалюсь на землю. А все мои неимоверные усилия, затраченные для того, чтобы подняться, окажутся тщетны.

Я пытаюсь распланировать свои дальнейшие движения. Начало своих движений. Я еще не знаю, куда пойду, да это и не важно. Главное, сделать самый трудный первый шаг. Дальше — по инерции. Только успевай удерживать равновесие.

Я сосредотачиваюсь до дрожи в коленях. И аккуратно выставляю вперед правую ногу. Получается не так грациозно, как было задумано. Меня трясет и шатает из стороны в сторону. Еще этот ублюдский ветер прямо в лицо… Мог бы дуть в другую сторону.

На негнущихся ногах, словно какой-то инвалид, я продираюсь сквозь пространство. И время. В обратном направлении.

Опершись рукой о стену, я иду куда-то вперёд. Очень медленно. Шаг за шагом.

Я не собираюсь возвращаться в «Райские кущи». Не собираюсь больше унижаться и упрашивать. У меня еще осталось немного гордости и самоуважения.

Я просто хочу покинуть это место. Но я так устал… Пожалуй, я присяду вот здесь. На тротуаре… Я просто сяду здесь. Переведу дух, соберу мысли в кучу, а затем пойду дальше. Куда дальше? Неизвестно. Неважно.

Я ужасно устал, потратил огромное количество сил на этот героический поход… Поэтому теперь необходимо отдохнуть. И перевести дух.

К черту.

Я практически валюсь на тротуар. Но в последний момент все же успеваю упереться руками и зафиксировать положение. Потом я разворачиваюсь и плюхаюсь на задницу.

Все. Дело сделано.

Мне нужно подумать. Но я не могу. Голова совсем не варит. Мне нужно решить пару проблем. Насущных проблем. Но сейчас — это непосильная задача.

Похмелье просто невероятное! Кто и зачем его придумал?!

Все дело в деньгах… Мне необходима целая куча наличности. На протяжении всей моей, так называемой, жизни мне постоянно нужны деньги… Вот и сейчас тоже. Но где взять такую большую сумму? Не имею ни малейшего представления…

Вчера в одном подпольном казино я проиграл в карты все, что у меня было. Все, до последнего гроша. Тогда я взял в долг. Чтобы отбить утраченные капиталы. Я взял в долг у хозяев заведения. Серьезные ребята (хотя не такие серьезные, как те, кому я задолжал ещё раньше, за одно дельце). Бандиты, все дела. Дали мне в долг, чтобы я смог отыграться. И это с учетом того, что я уже был им должен. Кажется…

Под пять процента в неделю эти «великодушные» люди, эти ростовщики кредитуют всех желающих (боюсь представить, сколько процентов капало на мой долг по тому самому дельцу…).

Благодаря им всем у меня теперь просто ужасная кредитная история…

Вчера в одном подпольном казино я взял в долг, чтобы отыграться. Но проиграл. Зла не хватает, когда начинаю играть в этот проклятый покер! Я взял в долг еще. И проигрался подчистую. Тогда я взял в долг третий раз. И просто нажрался на эти деньги (о своем первом долге я предпочёл не вспоминать, а представить, что со мной сделают за неуплату, просто-напросто боялся).

Поскольку я ранее уже задолжал хозяевам расчудесного игорного дома, обанкротившего меня, они великодушно предупредили о том, что завтра (уже сегодня) потребуется вернуть долг. Я купил у них на их же деньги наркоты и свалил.

А потом наступило утро… Слишком быстро… «Райские кущи»… Зазнайка-Бармен, не желающий налить выпивки… Башка раскалывается… В карманах снова пусто… Как же так… Сегодня я точно сдохну… Либо меня прикончат хреновы господа коллекторы, либо похмелье доконает, либо приближающаяся ломка сотрет в порошок…

Кстати, о ломке. Это проблема номер два в списке моих глобальных проблем. Я знаю, что она скоро придет. Она уже маячит на горизонте. И я начинаю чувствовать её отголоски.

Так вот, когда она придет, похмелье, терзающее меня с утра, покажется детским лепетом, аперитивом перед о-о-охренительной трапезой. Мне просто необходимо ширнуться. И как можно скорее. Но проблема номер один напоминает о полном отсутствии денег и, как следствие, невозможности решить проблему номер два.

А также напоминает о несбыточности моих мечт.

Я сдохну прямо здесь, на грязном вонючем тротуаре, перед занюханной забегаловкой, раздираемый похмельем и ломкой, трясущийся в конвульсиях и испражняющийся прямо под себя… Волшебная картина из яркого красочного сна восьмилетней школьницы.

Или просто — моя суровая реальность.

Слава богу (в которого я не верю), что в кармане куртки удалось найти полупустую пачку сигарет. Этот факт на пару минут делает жизнь менее невыносимой.

Безуспешно чиркаю зажигалкой и, когда пламя, наконец, разгорается, жадно втягиваю в себя сладкие яды. Которые убивают меня, как и все в этом враждебном мире. Я сижу, сгорбившись, понурив голову, не в силах шевелить ничем, кроме руки, держащей сигарету.

Слышу, как дверь бара в очередной раз открывается, кто-то выходит на улицу и встает в стороне от меня. Эти охранники, остолопы, возомнившие о себе невероятно много. Я чувствую их беспросветную тупость даже спиной.

У них в головах настолько мало серого вещества, что они не способны понять свою абсолютную и безоговорочную никчемность.

И я, и эти высокомерные ничтожества — биологический мусор. Мы — пустое место. Низший сорт, а, вернее, просрочка. В этом — наше единство. Этот неоспоримый аспект роднит нас.

Отличие между нами заключается в том, что я в полной мере осознаю, каким мусором являюсь, и куда меня все это приведёт. А доблестные безмозглые охранники бара «Райские кущи» возомнили себе, что для чего-то нужны этому жалкому и в то же время безжалостному обществу. Такие люди, как они, ошибочно считают, что им дано что-то решать. Довольно распространённое заблуждение… Девяносто процентов дурачков, населяющих Земной шарик, думают точно также.

В силу своей твердолобости и чрезмерной физической развитости друзья-охранники никак не могут постигнуть простейших принципов мироздания. Идеальных принципов. Их идеальность и простота заключается в полном их отсутствии.

Все вокруг — болваны и мерзавцы. Хоть это вы, черт возьми, понимаете?!

А теперь включаем логику (если, конечно, кто-то вообще способен это сделать).

Внимание!

Если все вокруг тебя — болваны и мерзавцы, а вокруг меня — точно такие же болваны и мерзавцы, я (и ты) — один из них. Получается, что все вы, до одного, в числе того же самого безмозглого стерилизованного стада. Пасущегося в поле и щиплющего генномодифицированную травку в то время, пока политиканы, проповедники и прочее отребье ведрами льют нам в глаза и уши свои лживые россказни.

Нас всех согнали на это поле. Кого на откорм, кого на убой. И ни черта нам с этим не поделать… Наши слабости на виду. Поэтому нами легко помыкать.

Мы не способны на контрмеры. Мы не способны на осмысленные действия. Ведь в нас совсем не осталось любви. Она больше не питает наши сердца. И не дает сил драться. Бороться за неё. За любовь.

А за что ещё стоит бороться?

Поэтому нам осталось только зажать в зубах сигарету и, увидев свое отражение в зеркале, отвернуться. Чтобы не смотреть самому себе в глаза. Чтобы не видеть в них горькую правду.

Моя сигарета неторопливо тлеет, источая невыносимый смрад. Такой же невыносимый смрад сейчас источаю я сам. Да и вся моя жизнь. Поэтому рядом со мной не задерживается ни один человек — вонь просто ужасная. Иногда и мне самому становиться невыносимо.

Жить.

Прямо перед входом в «Райские кущи» тормозит тачка. Я не вижу её, так как по-прежнему не в состоянии пошевелиться и поднять голову. Вижу один только тротуар, на котором сижу. И ботинки. Ботинки. Ботинки. Ботинки.

Мимо проходит очередная пара этих бесчисленных ботинок. Торопливый шаг. Похоже, что у приятеля такие же проблемы, как у меня (похмелье). Или просто очень хочется выпить. Вслед за ним в бар возвращается охранник.

Я пытаюсь поднять голову. Любопытство сильнее боли. Пока не потемнеет в глазах.

И вот я ослеп, на хрен. Крайне неудачный день. Я вновь обессиленно роняю голову на грудь.

Это роскошный черный Роллс-Ройс Фантом. Тачка, которая остановилась на парковке минуту назад. Я все же разглядел её, прежде чем ослепнуть.

Роллс-Ройс Фантом, мама! Увидеть подобный автомобиль удается всего пару раз в жизни. Почему мой первый раз стал таким коротким?

Этот Роллс-Ройс, словно ослепил меня своей роскошью. Своим великолепием.

Но мы-то все прекрасно знаем, что на самом деле меня ослепило гребаное похмелье.

Двигатель Роллса не заглушен. Фары разгоняют утренний сумрак города Ангелов.

Возле тачки стоит какой-то хрен в черном костюме. Похож на телохранителя. Под пиджаком явно бронежилет. Небольшой бугорок в районе подмышки — кобура. На лодыжке — то же самое.

Этот хрен курит. Переминается с ноги на ногу. И оглядывается по сторонам. Явно хочет ссать. Но не решается оставить тачку.

Правильно. В Старом городе нужно проявлять максимум бдительности.

Но, кажется, этот хрен все-таки не выдержал. Я слышу удаляющийся топот ботинок.

И происходит что-то… что-то необъяснимое… В моей голове вдруг сам собой запускается мыслительный процесс. И эти самые мысли начинают оформляться в полноценную, полноразмерную идею. Они настолько ясные… Эти мысли… Таких ясных мыслей у меня не появлялось уже давно.

Вот оно — решение всех моих проблем. Вот билет на поезд, следующий маршрутом прямиком до хваленого светлого будущего.

Во второй раз за сегодняшний день я превозмогаю себя. Во второй раз за сегодняшний день я хочу сдохнуть, я просто мечтаю о смерти, это, черт возьми, единственное, что мне сейчас необходимо. Во второй раз за этот долбаный день я пытаюсь превратиться из полнейшего дерьма обратно в дерьмового человека.

Я открываю глаза. Прозреваю. Я поднимаю голову. Я встаю на ноги. Не хватает только пафосной геройской музычки. Выглядело бы довольно эпично.

И вот я бегу. Если, конечно, это можно назвать бегом… Ковыляю в ускоренном темпе. Усердно пытаюсь удержать равновесие. Но, тем не менее, шатаюсь из стороны в сторону.

В моей голове — ураган. Как и в моем желудке. У них разная природа, но бушуют они одинаково. Ураган мыслей в голове. И ураган продуктов выделения в желудке.

Как же плохо… Когда это, наконец, закончится?

Конечно, вопрос риторический. Я знаю, что будет только хуже.

Доковыляв до Роллс-Ройса, я падаю на колени и начинаю блевать. Ураган, бушевавший в желудке, вырывается наружу. И я становлюсь немного чище. Буквально. Это не метафора. В моем организме в буквальном смысле становится меньше шлака.

Я утираюсь рукавом и распахиваю дверь Роллса. Я падаю на водительское кресло и перевожу дух. Внутри все еще что-то бурлит. Но уже спокойнее. Спокойнее…

Я на взводе. В крови кипит адреналин. Он возвращает мне сознание. Возвращает способность действовать. Чертов адреналин. Как хорошо, что ты есть.

Судорожно хватаюсь за руль, ставлю ручку переключения передач в положение «драйв» и топлю педаль газа в пол.

Твою мать!

Твою мать!

Твою мать!

Что я такое творю?! Что со мной происходит?

Твою мать!

Я вылетаю с парковки. Накручиваю руль то вправо, то влево. Двигатель ревет, словно возмущённый тем, что я вытворяю.

Я быстро оказываюсь на шоссе. Направляюсь в недра Старого города. Там я смогу укрыться. Там я смогу избавиться от тачки. И расквитаться со всеми долгами. Там же я смогу исцелить свой разум и вернуться к жизни. На время.

Тем двоим уже не догнать меня. У них не было ни шанса. Я угнал их крутую тачку. Чтобы начать погоню, им понадобится еще одна. Но возле «Райских кущей» они вряд ли найдут машину, которая так легко сможет тронуться с места.

Они теперь надолго там застряли. А я за это время избавлюсь от их роскошного лимузина. И даже, думаю, успею вмазаться первоклассной наркотой. Этим придуркам никогда меня не найти.

Найти что-либо или кого-либо в Старом городе — задачка очень непростая. Старый город, как хренова пустыня или непролазная чаща тропических джунглей — можно порвать себе жопу от усердия, но так ничего и не найдёшь. Можно десятки лет идти за призрачным светом маяка на горизонте, но в итоге ухватишься за обыкновенный мираж.

Старый город… Бессовестный мошенник. Но иногда только он способен меня понять. И помочь. Он — моя злая мачеха. И моя мать-настоятельница. Я мечтаю сбежать. Но Старый город не отпускает меня. Я мечтаю забыть. Я мечтаю исчезнуть. Навсегда стереть себя из летописи этого ада.

Но прекрасно понимаю, что без него мне не жить. Город — тяжелая ноша, которую я буду тащить до самого конца. Город пьет мою кровь. Литрами. Он жрет мое мясо. Обгладывая кости. Он бесконечно насилует меня. Прямо в задницу. И я терплю все его выходки. Потому что он терпит мои.

Потому что я дышу его воздухом.

Мой чертов город Ангелов. Моя среда обитания.

Я оставляю позади себя километр за километром. Пот градом катится по лицу. То ли из-за похмелья, то ли из-за стресса… Да, сейчас я очень нервничаю. Ни один зажравшийся психоаналитик не смог бы подлечить мои расшатанные нервишки.

У меня свой психоаналитик — героин. Он решает все мои проблемы. Даже те, которые создает сам.

Мой духовный наставник. Гуру, как говорят просвещенные богатеи из Нового города. Героин учит меня жизни. Одновременно готовя к смерти.

Героин ставит меня перед выбором. Каждую секунду он заставляет меня выбирать. Все очень просто: жизнь или смерть. Укол или неистовая ломка. Как же просто… Так просто, что хочется ржать во все горло. Героин делает мое существование невероятно простым.

Конечно, шероховатости присутствуют в любой поведенческой стратегии. Хотя я не стал бы называть наркоту стратегией своей жизни. Скорее упрощенной моделью подыхания.

Подыхание… Не знаю, есть ли в словаре такое слово. Но оно идеально описывает мое положение вещей.

И вот, когда пот начинает застилать глаза, я облизываю языком сухие потрескавшиеся губы и думаю о нем. О наркотике. Ломка, не торопясь, берет меня за горло и сжимает, сжимает, сжимает свои худые, но невероятно сильные пальчики.

Ядовитый зловонный коктейль. Смесь похмелья, приближающейся ломки, килотонн адреналина и липкого холодного пота.

Я чувствую все. Мою голову просто разрывает от всего, что я чувствую. Боюсь, моя не обременённая мозгами голова может не выдержать подобного давления.

Сердце набрало такой бешеный ритм, словно я обожрался дисков. Словно у меня передоз. Нечем дышать. Я хватаю воздух ртом, как будто пытаюсь откусить кусок. Но подонок не желает лезть в мои легкие.

В голове остается одна мысль — как бы не влететь в столб или во встречный автомобиль. Конечно, я переживаю не за собственную сохранность. Я беспокоюсь за тачку. Разбитая в лепешку она на хрен никому не нужна. И никто мне за неё не заплатит.

В таком случае, все было зря. В таком случае, мне лучше будет подохнуть в этой (гипотетической) автокатастрофе.

На самом деле, я не так безнадежен, как может показаться на первый взгляд. И на второй. И на третий тоже. Но никогда и никого в этом не стану убеждать… Плевал я на мнение умников вокруг себя. Я лучше преспокойно ширнусь и растворюсь в треклятой героиновой эйфории.

Город Ангелов располагает лишь категориями. Мы — низ. Они — верх. Неба жители. Они отстроили себе город в городе. Чтобы отстраниться от нас. Новый город. Чтобы жить новой жизнью. Объятой роскошью и дорогими наркотиками.

О чем я сейчас действительно жалею, так это об отсутствии нормального прихода. Иногда по вене пускаешь такую дрянь, что конечности парализует, а сердце то разгоняется, то останавливается вовсе.

Вот и весь приход…

Самое странное, что я не прекращаю колоть эту дрянь. Раз за разом я ссу в штаны и корчусь от невыносимых спазмов. А она (эта дрянь) испытывает меня на прочность: в начале — адские муки, приз ждет в конце.

Мой приз — благословение героина.

Как я пришел к такому существованию? И сам бы хотел узнать. Самоанализ никогда не был моей сильной стороной. Моя панацея — саморазрушение. Всю свою гребаную жизнь я стремился к одному.

Моя гребаная жизнь никогда не доставляла мне особого удовольствия. Поэтому приходится погружаться в искусственный кайф, отравляющий мою и без того едкую кровь.

Алкоголь.

Наркота.

Все это — попытка исчезнуть. Попытка найти новую реальность. Новую жизнь. Не такую беспросветную. Наполненную мирскими радостями. Этой воображаемой свободой. И счастьем, которое придумали какие-то гомики.

Алкоголь и наркота… Они стерли все, что было. В памяти не осталось ровным счётом ничего. Не совсем белый лист, конечно… Весь в каких-то разводах и неясных чернильных пятнах. Но меня в том прошлом уже нет.

Всего хорошего, неудачники! Я сваливаю. Я улетаю на воздушном шаре. Ко всем чертям!

Ко всем чертям…

По телу проходит озноб. Мне становится холодно. Даже зубы стучат, отбивая похоронный марш. Мне холодно, а все тело по-прежнему покрывает пот. Он мерзкий и тягучий. Его капли катаются по мне вперед-назад. Вверх-вниз.

Сознанием овладевает паранойя. Я вижу какие-то образы. Тут. И там. Они что-то говорят. Перебивая друг друга. Они кричат. Орут. Друг на друга. На меня. Из глаз текут слезы. Из моих? Или из глаз того странного мужика, что уселся рядом? Откуда он вообще здесь взялся?

Я буквально захлебываюсь отвратительным желеобразным потом.

Они говорят. Говорят.

В ушах — кровь. Она пульсирует. Капает с подбородка мне на рубашку. А с волос — на потолок Роллс-Ройса.

Что ты сделал, твою мать?! Что! Ты! Сделал!

О чем ты только думал?!

Они найдут. Они все знают. Ты слишком глуп. Они уже ждут тебя там. (Где?) Пока ты еле плетешься, пытаясь не разбить тачку, они догоняют тебя.

Пот превращается в щелочь. Он оставляет на коже огромные ярко-красные ожоги и причиняет невыносимую боль. Я кричу.

Последним осознанным действием я останавливаю Роллс-Ройс на обочине. Я с трудом открываю дверь. И вываливаюсь из машины.

Я ору и катаюсь по земле, пытаясь сбить пламя, которое объяло мое тело. Мой разум. Но ломку так просто не собьешь. Ни водой, ни песком, ни катанием по земле. Поможет только наркотик. Старая добрая внутривенная инъекция смерти.

Я сижу, привалившись к колесу Роллса, и сжимаю голову руками. Нужно терпеть. Нужно перебороть себя. Нельзя останавливаться.

Но как терпеть, когда тебя насквозь протыкают раскалённые добела длиннющие вязальные спицы (а именно такие ощущения я сейчас испытываю). Мышцы то и дело сводит судорогой. В голову стеклась, по-моему, вся кровь, которая была в организме. И теперь давит на черепушку. Моя голова сейчас, как хренов воздушный шар, на котором еще недавно я собирался улететь ко всем чертям.

Я сильно сжимаю голову руками. Может быть, именно поэтому и не улетаю.

Но не стоит обольщаться. До истинной агонии дело еще не дошло. Это еще не ломка. Так, прелюдия. Ролевая игра. Легкий флирт с моей центральной нервной системой.

Если в ближайшее время не найду, чем ширнуться, вот тогда станет действительно туго.

Сосредоточившись на этой мысли, я поднимаюсь на ноги и, сотрясаемый сильнейшей дрожью, начинаю обыскивать Роллс-Ройс. Здесь точно должно быть что-то… Героин, кокаин, валиум, виски, деньги… что-то, на что барыга согласится обменять наркоту.

Я открываю нараспашку двери машины. Обшариваю бардачок. Залезаю под сидения. Одно. Другое. Забираюсь назад. Ничего. Ничего ценного. Салфетки, гандоны, таблетки какие-то (не те, что мне нужны), ключи… В общем, всякий бесполезный мусор. За такое ни один нормальный пушер не отсыпет мне ни грана. Да и ни один ненормальный…

Я вылезаю из Роллса, нажимаю кнопку на двери, и крышка багажника начинает плавно и неторопливо подниматься вверх. Я спешу к открывшемуся багажнику.

И застываю на месте.

Внутри — большой черный мешок. В таких обычно возят трупы.

Вот это новости. Из тысяч дорогих тачек, колесящих по городу Ангелов, я умудрился угнать именно ту, в багажнике которой лежит мертвец. Что еще могло сделать этот день «лучше»? С кем еще, кроме меня, могло случиться такое?

Настоящий труп… Как же так…

Значит, те два ублюдка были киллерами. Замочили какого-то бедолагу и положили в багажник. Чтобы выбросить потом на городской свалке или отправить на дно Вольной. Обычная практика для подобных «мокрых» дел.

И уж чего я хочу меньше всего на свете, так это стать участником подобного дела. Причем в любой роли.

Что тут скажешь… Это совсем не то дерьмо, которое я привык хлебать ведрами изо дня в день. Качественно другое. Я бы сказал, что это новый уровень. Дерьма… Чтобы расхлебать такое понадобится здоровенный рот. И такая же здоровенная пушка.

Ни тем, ни другим я не обладаю. Поэтому такое себе дерьмовое цунами поглощает меня, и я преспокойно иду ко дну. Даже не пытаясь барахтаться. Какой смысл?

Я просто стою перед открытым багажником тупо уставившись на чёрный пластиковый мешок. В мгновение все мои прежние проблемы отходят на второй план, и я просто стою. Рассуждая о том, какой же я осел.

Я чувствую приближение приступа истерики. К самому горлу подступает. И держит. И душит. Сука. Что теперь делать?

Я в ярости. Я колочу Роллс-Ройс по колесу, давая волю своим эмоциям. Потом достается бамперу. Потом крылу и крыше.

Я вляпался. Я серьезно вляпался. Ха, как будто я не вляпался, когда угнал дорогущую тачку, само собой, принадлежащую какой-то серьезной шишке, прямо из-под носа у его головорезов.

Конечно, тогда я уже одной ногой наступил куда-то, куда лучше было бы не наступать. И нога мгновенно увязла. Но, черт возьми, тачка с трупом в багажнике — это совсем другое дело. Вероятность лечь в багажник рядом с этим мертвяком увеличивается в разы.

В какой-то момент я прекращаю колотить новоиспеченный катафалк. Возвращаюсь к багажнику. И трясущимися руками расстегиваю черный мешок. Не знаю, зачем я это делаю. Знаю только, что хуже уже не будет.

Еще один шок. Еще один ступор, в который приводит меня увиденное.

Внутри — женщина. Девушка. Совсем молодая. Её тело еще не успело побледнеть. Но уже остыло. Она холодна, как лед. Как все женщины, которых я встречал в своей жизни. Живые женщины.

У этой девушки светлые волосы до плеч… Маленький аккуратный нос… Пухлые губы…

Пулевое отверстие. В голове. Кровь уже запеклась. Некоторое время после смерти организм еще мог лечить повреждённые ткани.

Поддавшись необъяснимому порыву, я наклоняюсь перед мертвой девушкой, приподнимаю веки и заглядываю ей в глаза. Сейчас мне просто необходимо увидеть её глаза. Её большие небесно-голубые глаза. В которых застыла немая тоска и осознание неотвратимости судьбы.

Долбаная судьба! Она просто издевается надо мной. Меня как будто при рождении наградили сверхъестественной способностью впутываться в передряги.

Вновь смотрю на девушку. В её голубые глаза. Они такие искренние. Такие яркие. В этих глазах нет фальши. В них до сих пор осталась надежда. Надежда на другую жизнь.

Я опускаю её веки. Нажимаю на кнопку, и крышка багажника медленно закрывается. Как крышка цинкового гроба. На колесиках. Мешок, в котором лежала девушка, я так и оставил открытым. Очередное неосознанное действие. А вернее, бездействие.

Я вновь сажусь за руль и трогаюсь с места.

Теперь все по-другому. Мой первоначальный идеальный план дал трещину. Нужен новый.

Для начала необходимо достать дозу…

Я сворачиваю с шоссе и теряюсь на узких улицах, среди серых панельных многоэтажек. Я еду к одному барыге, который пока еще не перестал давать мне в долг.

Ломка возвращается. Она становится сильнее. Я вижу убитую девушку. Её образ не желает оставить меня.

Девушка ворочается. Там, в багажнике. Ей не нравится этот чёрный полиэтилен, в который она облачена. Ей не комфортно от того, что в голове у нее девятимиллиметровое отверстие. Она шепчет что-то. Как в бреду. Пухлые губы чуть приоткрыты. Не шевелятся. Но она шепчет. Слов не разобрать. Но она обращается именно ко мне.

Я резко зажмуриваюсь и пытаюсь услышать то, что она говорит. Она ведь еще жива! Почему они запихнули живого человека в мешок для трупов?

Я торможу. Выскакиваю из машины. Открываю багажник. И, как идиот, таращусь на бездыханное тело. Часто моргая, чтобы убрать с век капли того самого надоедливого пота.

Она мертва. Она мертва.

Наркотики сводят меня с ума. Нет. Ни они… Их отсутствие.

Вновь сажусь за руль. Еду. Вперед. Постоянно меняю температуру на климат-контроле — меня то бросает в жар, то трясет от холода.

Образ девушки поселился в моей голове на постоянной основе. Сейчас я не могу думать ни о чем, кроме неё. Её невероятные голубые глаза. Большие, как та самая Луна в полнолуние. Яркие, как дальний свет фар. Они следят за каждым моим движением. Её глаза…

Они пристальны и вкрадчивы. Её глаза способны прочесть мою душу. И раскрыть свою. Но мою наркоманскую душонку не стоит читать. Не стоит копаться в ней. Найденное при раскопках может, с вероятностью в девяносто девять процентов, нанести тяжелую психологическую травму.

Она продолжает смотреть. Не отводя глаз. Не моргая. И не осуждая.

Она берет меня в плен одним взглядом. Чуть прищуренным взглядом своих небесно-голубых глаз. Никогда раньше таких не видел. Даже во сне. Даже глубокие морфиновые грезы не дарили подобных эмоций.

Ломка усиливается. Но героин здесь уже не причем. Симптомы меняются.

Эта девушка… Она рядом со мной. Она повсюду. Снаружи и внутри меня. Она наполняет меня собой. Подчиняет себе мои мысли. Согревает почерствевшее сердце.

Эта девушка… Погибшая мечта…

Делаю музыку громче. Чтобы отвлечься. Чтобы заглушить идиотские мысли, которые так не вовремя наводнили мой мозг.

…Я так хочу быть с тобой — и это минус.

Нам не хватит воздуха — и это плюс.

Стоп! Не то, как дверь с петель сорвусь!

Я-то думал, просто с тобою высплюсь.

Устроим дикий джаз, получился блюз.

И вот, на нашей кухне кот починяет примус.

Я проигрался — тройка, семерка, туз…

И в каком-нибудь музее хранится папирус

С древней надписью: «Женщина — это вирус…»²

Я сорвался. Давным-давно. Но не так, как срываются с петель двери. В моем случае все гораздо масштабнее. Я сорвался в пропасть. Лечу вниз башкой и насвистываю веселенькую мелодию из детского мультика. А что ещё мне остаётся?

Эта девушка в багажнике Роллс-Ройса, по сути, не сильно изменила положение вещей в моей невероятно «увлекательной» жизни. Она просто придала импульс моему свободному падению. Выписала мне такой пинок под зад, что я, кажется, на секунду превзошёл предел скорости звука.

Женщины… Живые или мертвые они являются главными катализаторами вселенских проблем. Проблем, которые, как влитые, умещаются в наши мужские головы.

Женщины заражают нас. Зачастую сами того не понимая. Лишь кротко поведя бровью. Заражают нас собой. Неизлечимым вирусом. Чумой! Которую они назвали любовью.

А мы им поверили… И схавали их сказочки с превеликим удовольствием.

И заразились. И заболели. И стали зависеть. Зависимость такая, зачастую, становится тяжелее героиновой. А последующая ломка способна раздавить любого.

Эта девушка в багажнике… Не знаю, как, но её глаза следят за мной.

Проклятая чума… Не думал, что мертвые способны быть её переносчиками.

И все-таки это случилось. Вирус настиг меня. Я чувствую, как внутри происходят необратимые перемены. И отчетливо понимаю, что алкоголь или наркотики здесь ни при чем. Я чувствую, как каждая клетка организма перерождается в нечто новое.

Её яркие голубые глаза… Глубокие, как суть гребаного мироздания.

Когда я заглянул в них, то увидел все, что искал. Все, что когда-либо мог желать. И то, о чем даже мечтать не смел. Я любил её всю свою жизнь, не подозревая о её существовании.

Наверное, в мире не хватило воздуха нам обоим. И она ушла. Ушла первой. Оставив меня жить. И дышать этим треклятым воздухом. И вдыхать вместе с ним её любовь. Видеть бестелесные миражи и думать о том, свихнулся ли я окончательно, или капля адекватности еще блуждает по извилинам.

Лет сто назад в городе Ангелов жил писатель. Не помню его имени… Да и мало, кто помнит… Он написал толстенную книгу. Которую нас заставляли читать в школе. В бессознательном возрасте нас заставляли воспринимать всю ту кучу философских идей, которую писатель вложил в свою книгу.

Сейчас, спустя несколько десятков лет, я, кажется, наконец, способен понять некоторые слова и мысли того писателя. Я способен чувствовать то, что чувствовали созданные им персонажи. Мужчина и женщина. С очень странными именами.

Мужчину звали Мастер. Женщину — Маргарита.

Их любовь легла в основу сюжета той толстенной книги. Так же, как в реальном мире любовь ложится в основу наших жизней.

Этот Мастер… всего лишь жалкий слабак. Обычный псих, заблудившийся в застенках дурдома. Ищущий себе в этом оправдание и скрывающийся под личиной творческого человека.

Единственной сильной стороной Мастера была Маргарита. Её любовь к Мастеру. Её великодушие. Искупающее все грехи.

Мастер отдаленно напоминает меня. Своими трусостью и слабостью. Хотя, конечно, во всем остальном я переплюнул с лихвой этого безобидного психопата.

Есть еще кое-что. Кое-что роднящее нас. Любовь, которая живет в Мастере… Кажется, теперь она живет и во мне.

Светлое неприкрытое чувство. Способное одолеть бессмысленную обыденность мирового порядка. Способное победить его грязь и пошлость. Способное дать нам — бесполезным амебам — шанс.

Любовь… Она движет нами. Вообще всеми событиями. Лишь она способна направлять. Лишь она есть цель. Ради которой все и происходит. Ради которой приходится страдать, терпеть, жить…

Любовь… Вечная, как мир. Но каждый раз новая. Неизведанная.

И подобное чувство невозможно отнести к добру или злу. Стандартная селекция здесь неуместна. Можно послать к дьяволу нашу излюбленную биполярность.

Любовь не поддается градациям таблоидов. Она вне категорий. Она — добро и зло, живущее в каждом из нас. Свет и тьма. Она едина и разрозненна в каждый момент времени.

Любовь и есть жизнь.

Но в то же время любовь — смерть.

Мастер понял это. Наконец понял и я. Мы пришли к этому не сразу. На осознание данного явления ушло практически все время, отведённое нам.

Но оно того стоило.

Мы — сумасшедшие. Мы — шизофреники. Единственная сила, что есть в нас — любовь. Наше спасение — только в ней.

Моя вновь обретенная свобода, мое обновленное мировосприятие — все в ней. В той, которую я никогда не знал. В той, которую не успел заключить в свои объятия.

Эта девушка словно схватила меня за шиворот и выдернула на поверхность из пучины небытия. Туда, где кислород, туда, где светит солнце. А сама ушла на дно. Не попросив ничего взамен.

Эта девушка подарила мне жизнь. То, чего у меня раньше не было. То, что я теперь ни в коем случае не потеряю.

Она вновь рядом со мной. Я смотрю на нее. Я шепчу: «Прости». За то, что меня не было рядом. За то, что не смог защитить тебя.

Чувство внутри меня… Я ощущаю его впервые, но знаю — это любовь. Девушка… она сейчас лежит в багажнике… или сидит рядом, на пассажирском кресле… или затерялась где-то в моих воспаленных фантазиях… Сам черт не разберет.

Я не могу услышать её голос. Биение сердца. Дыхание. Дьявол, я даже имени её не знаю. Но все же она со мной.

И я докажу ей свою любовь. Я докажу, чего бы мне это ни стоило.

Её смерть будет отмщена. Я найду того, кто разлучил нас, и прикончу. Я буду держать мерзавца за горло. Я буду читать в его глазах ужас и отчаяние. Я буду наслаждаться. Я буду любить.

Когда подонок испустит свой последний вздох, в его взгляде, лишенном жизни, я увижу нас. Её. И меня. Вместе. Впервые и вновь.

Только так. Через боль. Через ненависть. Путь долгий и невероятно тяжелый. Он мне не под силу. Я не способен пройти его в одиночку. Ведь я — всего лишь мелкий наркоманишка посреди мира света и роскоши. Посреди мира великих людей. Таких, как она.

Прекрасная.

Чувственная.

Настоящая.

И я не разочарую её. Эта девушка… в багажнике Роллс-Ройса… Она воскресила меня. И пусть я не смогу сделать для нее того же, я отомщу за её смерть.

Я найду тебя, мерзавец!

Пусть мне придется рыть землю носом. Я найду тебя, где бы ты ни прятался. Я заставлю тебя раскаяться.

А потом я прикончу тебя!

Слышишь, подонок?! Ты получишь то, что заслужил.

Я сделаю это. С превеликим удовольствием.

Но для начала нужно прочистить мозги.

Я останавливаю Роллс-Ройс возле ничем ни примечательного блочного «муравейника». Подхожу к подъезду и трясущимися потными руками нажимаю кнопки домофона. Здесь мне еще дают в долг… давали…

Поднимаюсь на этаж. Дверь квартиры открыта. На пороге стоит этот хренов пушер и раздраженно смотрит на меня. Какая-то обдолбаная шлюха выглядывает из-за спины пушера. Но он тут же заталкивает её обратно в свою халупу.

Сообщаю о том, что мне срочно нужна доза. Что меня адски ломает. Что у меня уже гребаные галлюцинации начались.

Он ждет. Ждет, что я начну упрашивать. Умолять его.

И я буду это делать. Потому что мне крайне необходим укол. Сейчас героин — сыворотка жизни. Эликсир бессмертия. Пусть и в рамках моего личного самообмана.

В конце концов, барыга проявляет великодушие и вручает мне пакетик с неприлично разбодяженным порошком. В любом случае, лучше, чем ничего.

Он спас меня. Этот ангел воплоти. Этот мессия рода человеческого. Мерзкий подлый барыга…

Он говорит, что это последний раз. Что больше я не получу ни грана за просто так.

Я отвечаю, что больше не потребуется. Я показываю ему Роллс-Ройс, припаркованный у входа. Вот оно, решение всех финансовых проблем. Когда я пристрою эту тачку, я получу такую гору наличности, что смогу купить все разбодяженное дерьмо, которым торгует этот мудак, и, не моргнув глазом, спустить в унитаз!

Пушер смотрит в окно на черный Роллс-Ройс (в багажнике которого лежит мое главное сокровище) потом с недоверием — на меня. Разворачивается. Заходит в свою халупу. И хлопает дверью прямо перед моим носом.

Пидор.