Апостолы

Вечер алым светом лёг на стены Иерусалима. Догорали самые жестокие и страшные дни в истории человечества. И они же были великими днями надежды — только об этом до срока мало кто знал. Последнее время гудевший как осиный улей, великий город затих. Казнь свершилась! Царь Иерусалимский низвергнут! Одни упивались долгожданной местью, другие терзались великим горем.

Не верили происходившему. Не желали верить. Но так было.

В полдень пятницы на Голгофе крест с Учителем подняли и глубоко вогнали основанием в землю. То, чего всего несколько часов назад так страшился Он, прося Отца Небесного пронести мимо чашу сию, случилось. И теперь кровь сочилась из пробитых запястий и ступней, и болью заволокло глаза. На позорном столбе, под палящим солнцем, час за часом Он испускал дух. У креста стояла Его мать, ей позволили подойти, и любимый ученик Христа — Иоанн. Он поддерживал Марию за плечи. Другие женщины, знавшие Учителя, оказались в первом ряду стихийно напиравшей толпы, оттесняемой римскими солдатами. Они плакали и молились. Его ученики тоже были здесь, но они рассыпались в той же ревущей толпе, негодующей и проливавшей слезы, пришедшей увидеть казнь.

Рядом с Ним от зноя и жажды погибали два разбойника. В эти часы одного из умирающих татей коснулось прозрение, и он сказал Учителю: «Помяни меня, Господи, когда придёшь в царствие Твоё!» И Учитель их, прибитый гвоздями к кресту, уже теряя силы, ответил ему: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в раю!» В шесть пополудни вдруг померкло солнце, и сделалась тьма по всей земле. Сколько же сердец дрогнуло от надвинувшейся тени! И вот, глядя в чёрное небо, Он сказал: «Отче! В руки Твои предаю дух Мой!» Последний раз Он взглянул на солнце, и Его не стало. И мало кто слышал, как римский сотник, каменное сердце которого дрогнуло, вдруг горячо прошептал: «Истинно говорю, Человек этот был праведник!» Вот когда, глядя в чёрное небо и слыша громы, завыли многие из тех, кто ещё недавно радовался, крича: «Распни Его!» Кто пожелал остаться — насладиться зрелищем крестных мук. Многие возвращались в Иерусалим, плача от страха и побивая себя кулаками в грудь. Страшно стало им за содеянное. Уже прорвал небо свирепый обломный дождь. Пеленой укрыв всю округу, неумолимый ливень взрывал каменистую весеннюю землю Иудеи…

Иосиф Аримафейский был авторитетным иудейским старейшиной, в Иерусалиме его уважали все, но только немногие знали, что он — искренний последователь Христа. В этот день таиться было бессмысленно.

— Я иду к Пилату, — сказал Иосиф ученикам и плачущим женщинам.

Он шагал через ливень в город, вслед за разбредавшейся толпой, несколько раз спотыкался на скользкой каменистой дороге, падал и пришёл во дворец вымокший до нитки. Но силы в Иосифе не убыло — напротив, она только преумножилась в нём. Старейшину пропустили тотчас же, и вскоре он оказался пред очами Пилата.

— Все свершилось так скоро? — спросил наместник, поймав твёрдый взгляд пожилого иудея.

— Да, прокуратор, — поклонился Иосиф Аримафейский. — Всё случилось так скоро. Мы просим отдать нам тело Учителя, чтобы похоронить Его, как требуют наши обычаи.

Понтий Пилат был против казни Иисуса. Об этом знали все. Несколько раз Пилат просил первосвященника Иудеи изменить решение синедриона и помиловать Иисуса, а казнить разбойника и убийцу Варавву, но тщетно. Разбойник не подрывал устои религии отцов, а Иисус пришёл с Новым Законом, и этот Закон притягивал к себе людей точно магнит. Того, Кто так смело назвал себя Сыном Бога, боялись! Он должен был умереть! Пилат получил отказ и, следуя правилам, согласился казнить Иисуса из Назарета. Но тонкая игла, засевшая в сердце сурового римлянина после этого решения, не отпускала прокуратора.

И теперь, сидя в кресле на возвышении, он дал ответ немедленно:

— Забери тело своего Учителя и похорони Его так, как ты считаешь нужным.

Иосиф Аримафейский поклонился наместнику и поспешил за город, на Голгофу. Но перед тем он взял с собой длинный плащ, в который они должны были обернуть тело Учителя. Иосиф подходил к горе. Три креста стояли на ней. Три человека были распяты на столбах с перекладинами. Их головы упали на грудь. Дождь омыл их раны. И только среднего из казнённых, под низким свинцовым небом, под порывами ветра, обступали несколько женщин и мужчин. Кто-то упал на колени, низко склонив голову, кто-то обхватил ноги убитого, приникнув к ним лицом. Одинокой фигурой стояла мать Иисуса, ослеплённая горем. Как она ни готовилась встретить судьбу, потерять сына оказалось едва ли по силам. Уже скоро Иосиф и ученики вытащили крест с телом Христа из земли и положили на размокшую землю. Все плакали, когда они, держа руки и ноги Иисуса, выкорчёвывали из дерева крепко вбитые гвозди, раскрывая ещё кровоточащие раны. Женщины держали за плечи Его мать — Марию, которая не могла оторвать взгляда от убитого Сына и только закрывала платком рот. Затем Иосиф и ученики положили тело на плащаницу и осторожно обернули его, так, точно пеленали младенца.

— Мы похороним его в скале, где уже высечена гробница, — сказал Иосиф Аримафейский, — я готовил её для себя. Идёмте же…

И он двинулся вперёд, а за ним поспешили его ученики с телом Учителя. Сзади шли поверженные горем женщины — Мария Магдалина, Мария Клеопова, две сестры — Мария и Марфа. И все они заботились о Марии, Его матери…

Стремительно темнело. Надвигалась ночь. Наконец они подошли к скале, где Иосиф Аримафейский, человек небедный и предусмотрительный, уже давно приказал выбить для себя склеп. Они положили тело Учителя на землю и все вместе отодвинули огромный камень, которым была временно закрыта погребальная пещера. Женщины и ученики зажгли лампадки. Тут, в центре склепа, на возвышении стоял каменный гроб.

Ученики стащили тяжёлую крышку…

— Тело Учителя надо омыть и умастить перед погребением, — сказала Мария Клеопова.

И другие посетовали, что в спешке не выполнили все обряды как следует.

— На сегодня хватит и дождя, который Господь подарил нам и омыл землю, — сказал Иосиф Аримафейский. Горькая улыбка проскользнула по его губам: — Как своими слезами. Завтра суббота, и мы будем только вспоминать Его, а в первый день седмицы вы, женщины, придёте и всё сделаете по закону. А теперь положим тело нашего Учителя в гроб и вернёмся в Иерусалим.

Так они сделали. Ученики положили тело Его в каменный гроб и задвинули тяжёлую крышку. Затем поставили на место и плоский гигантский камень, чтобы укрыть склеп от диких животных и птиц. Вернулись в город уже за полночь.

Суббота была тем днем, когда, следуя заповеди, нужно было все оставить как есть. В этот день отдыха и молитвы не перестававшие горевать женщины готовили благовония и масти. Ранним утром в первый день новой седмицы жёны-мироносицы двинулись к погребальной скале. Они решили, что найдут в месте упокоения того, кто отодвинет им тяжёлый камень, закрывавший гробницу. Но ещё издалека женщины стали предостерегающе брать друг друга за руки и указывать вперёд.

— Смотрите, смотрите! — воскликнула Мария Магдалина. — Камень сдвинут!

— Господи! — вторила ей Мария Клеопова. — Кому понадобилось это?!

— Что они сделали с Ним? — прошептала Мария, мать Иисуса.

Жёны-мироносицы поспешно подошли к пещере Иосифа. О да, камень был отодвинут! Они осторожно переступили порог пещеры, не зная, о чём и думать. Но каково было их изумление, и страх, и отчаяние, когда женщины обнаружили, что и крышка гроба сдвинута…

Они обошли каменный гроб и осторожно, едва дыша, заглянули в него. Гроб был пуст — только скомканная плащаница лежала на дне его.

— Где наш Учитель? — срывающимся голосом спросила Мария Магдалина.

Но их недоумение было сколь сильно, столь и недолго. Почти тотчас оно сменилось благоговейным ужасом. Две молнии сверкнули у входа, на мгновение ослепив жён-мироносиц. А когда они прозрели, то на пороге гробницы увидели двух мужей в сверкающих белых одеждах. Их лица были пронизаны светом, пронзительно лучились глаза. Великая сила исходила от двух гостей. Женщинам стало ясно — перед ними стоят небожители! Женщины в страхе и почтении невольно поклонились им.

А мужи спросили:

— Что вы ищите живого между мёртвыми? Его здесь нет: Он воскрес. Вспомните, как Он говорил вам, когда был ещё в Галилее: Сыну Человеческому надлежит быть преданным в руки грешникам и быть распятым, и в третий день воскреснуть!

И сказав это, мужи исчезли — растворились в эфире. Точно и не было их. Женщины осторожно вышли наружу. Но и тут никого не было. Только яркое утреннее солнце заливало всю округу. И свежесть вдруг так сладко ранила сердца жён-мироносиц. И тяжкий камень упал с души. День разом наполнился счастьем.

— С нами говорили ангелы, — тихонько сказала Мария Магдалина. — Все сбылось, как Он и говорил нам…

Все женщины были согласны с ней. И в первую очередь Мария, Его мать. Всё, о чем её предупреждали раньше, сбылось. Объятые благоговением и восторгом, женщины вернулись в Иерусалим и пошли к апостолам, ждавшим их, и рассказали о случившемся. Но им не поверили, так велико было счастье! Глаза молодого Иоанна светились радостью, но было в них и место сомнению. У Петра дрожали губы, он и слова не мог вымолвить, только прижимал руку к сердцу. И все ловил и ловил взгляд Марии, Его матери, пытаясь понять, как такое может быть? Но и её лицо озаряло счастье, и такое счастье нельзя было надумать. И тогда Иоанн и Пётр, едва короткий рассказ был окончен, бросились из Иерусалима к гробнице. И тоже нашли её пустой. Недоумение и отчаяние, надежда и радость — что же сильнее тронуло их души? Так они вернулись в Иерусалим.

Что же оставалось Его ученикам? Не было более Учителя ни живого, ни мёртвого. Весть об исчезновении тела разнеслась быстро, но люди едва ли могли понять случившееся! Около сотни апостолов, из одиннадцати и семидесяти, и сочувствующие им, и женщины, ходившие за Учителем и помогавшие Ему, не знали, как им быть дальше. Они ещё не успели оплакать распятого, а теперь и некому было воздать должное! Далеко не все верили в Его воскресение, даже самые близкие. Слишком невероятным это казалось! Так проходил третий день после крестных мук, который уже скоро изменит календарь всего мира, и люди всей земли будут именовать его Воскресением.

И день этот клонился к закату. Ничего не оставалось, как попрощаться друг с другом и разойтись на ночлег. Да только что хорошего мог принести им новый день? Усталость брала верх надо всеми. Такие испытания когда ещё узнает сердце человеческое!

Вечер принёс прохладу со стороны Средиземного моря. Алый закат густо зажёг горизонт. По дороге из столицы Иудеи шли два путника. Оказавшись в буре последних дней, они очень устали. Путники продвигались в сторону Эммауса, небольшого селения в шестидесяти стадиях от Иерусалима. Они больше шагали молча, но иногда между ними вспыхивал яростный диалог. И тот, кто мог бы приблизиться к ним и услышать их разговор, искренне пожалел бы двух путников. Короткие реплики, полные горя, обиды и разочарования, ранили ночь. Сколько отчаяния было в них! Как неистово стучали их сердца!

Двух людей — юношу и зрелого мужа — могли услышать небеса…

— Я не верю, не верю, — исступлённо твердил тот, кто был старше. — Как такое могло случиться, что воля первосвященника и прокуратора оказались крепче Его воли и силы? Что верх взяли деревянный крест и гвозди палача?!

— А ведь Он обещал нам прийти во славе сияющей и грозной и стать царем Иерусалима! — вторил ему второй, совсем ещё юноша.

— И кто дерзнул похитить Его тело? — продолжал сетовать первый. — Что теперь делать нам? Куда идти? Во что верить? Как жить дальше?

— Я вернусь домой, Клеопа, — твердо сказал юноша. — Не хочу оставаться здесь, где мы потеряли Его. Я уплыву в Антиохию…

В усмешке того, кого назвали Клеопой, была горечь:

— Только это нам и остается — разойтись по домам. Но как мы сможем забыть то, о чём Он говорил нам?

Они ещё долго обсуждали увиденное и пережитое, во что плохо верилось, да что там — не верилось вовсе! — обсуждали с горечью и болью. Голгофа, крестные муки, смерть…

До Эммауса было три часа ходу… Позже юный спутник Клеопы вспоминал то, что он видел. Так бывает в пустыне в жару, когда разные образы встают у тебя перед глазами и сладко ранят твое воображение. Тебя мучает жажда, и ты видишь перед собой оливковое дерево и ручей рядом с ним. Вот и сейчас что-то особенное вдруг успокоило его сердце. Утолило часть его жажды! Юноша обернулся, и ему показалось, что он видит на середине дороги за их спинами Путника. Да мало ли кого встретишь на дороге! Но Этот… Его фигура точно преломлялась в закатных лучах солнца. И Он неспешно, но так верно догонял двух товарищей, чьи сердца в эти дни оказались разбиты. Что ещё запомнилось юноше? Когда позже он будет рассказывать об этой встрече, то сообщит, что видел немногое: серый плащ странника, посох в руках Путника, Его длинные волосы, лежавшие на плечах, Его ни с чем несравнимую стать…

И вот уже они услышал вопрос:

— О чём вы рассуждаете между собою и отчего так печальны?

Многие люди годы напролёт будут задавать вопросы тому, кто в эти дни был отчаявшимся юнцом: «Но как это случилось? Как Он подошел к вам! Что с вами было в эту минуту?» — «Он просто поравнялся с нами и заговорил, — будет отвечать он, свидетель. — Но мы словно ждали Его. Я ждал…» — повторит, и не раз, товарищ Клеопы. А сам будет вспоминать, как алый свет закатного солнца озарял умиротворённое лицо Путника. Такое спокойное и ничем не взволнованное в этот страшный день. Точно ничего и не случилось в мире! Словно мир жил по своим законам как и следовало ему жить вовеки веков, а не горько плакать и рыдать о своей потере! Но вопрос Путника тронет за живое пылкого и взбешённого Клеопу. Юноша запомнит взгляд старшего товарища, как он зло и с насмешкой посмотрит на него, своего друга: мол, вот ведь вопрос! И откуда такой взялся? И, конечно, не сможет промолчать.

— Ты идёшь из Иерусалима, — с горькой усмешкой бросил Клеопа. — Неужели Ты не знаешь о том, что произошло в городе в эти дни?

Юноша ждал ответа Путника! И заранее был уверен, как Тот поведёт себя.

— Но о чём я должен знать? — спросил шагавший вровень с ними Путник, улыбаясь уверенно и светло.

Да, именно так! Словно великий покой царил в мире и не было в нём места горю. Лицо Его освещало закатное сияние. Юношу будут спрашивать: «И ты не запомнил Его?» — «Нет, — будет отвечать он. — Но сердце говорило, что я Его знал — знал всегда…» Вот это спокойствие и величие, эта безмятежность раздосадовали Клеопу. Такое невежество и неучастие в делах мира возмутили его! Но разве может человек Благой Вести долго злиться и негодовать? И Клеопа, набравшись терпения, рассказал Путнику о великой трагедии, случившейся в эти дни, о том, что было с Иисусом Назарянином.

— Был Он пророк сильный в деле и слове пред Богом и всем народом, — с горечью говорил Клеопа, — и вот Его оговорили и предали первосвященники, осудили на смерть и распяли! А мы надеялись, что Он есть Тот, Который должен дать славу Израилю! Вот уже три дня, как это случилось. А теперь ещё и женщины из наших изумили нас: они были рано у гроба и не нашли тела Его. А когда пришли, то сказали, что видели явление Ангелов, и те Ангелы сказали им, что Он жив. Были и те из нас, кто сразу пошли ко гробу. И что же? Оказалось всё так, как женщины и говорили. Пусто! — Клеопа даже развёл от отчаяния руками. — Одна только плащаница, в которую завернул Его тело благочестивый Иосиф из Аримафеи. А Самого Его мы более не видели!

Пронзительно алый закат слепил глаза. Далеко позади остался Иерусалим и Масличная гора, на которой Иисус произнёс проповедь. И где молился в день ареста. А ведь это было всего три дня назад! Позади осталась Голгофа — страшная гора смерти… Юноша не мог рассмотреть лица Путника. Эфир точно ожил в эти минуты. Краски и тени менялись местами. Но отчего всё было так? Но хватало и того, что было. Юноша запомнил его глаза! Пронзительно светлые! И улыбку. Так улыбался его отец — давно, дома…

— Не знаем теперь, что нам думать и как нам быть! — добавил Клеопа. — И куда идти! А столько было надежд! Вот он, грек, — он указал на юношу, — плыл сюда встречать зарю нового мира! В Иудею!

— Всё так, — опустив глаза, кивнул юноша. — Так мне сказали об этих днях…

Алый закат резал небеса вдали, сёк лучами горы.

— А что теперь? — воскликнул Клеопа.

— Но все ли хотели Его смерти? — услышал вопрос юноша.

И опередил Клеопу.

— Нет, не все! — горячо воскликнул он. — Не весь народ иудейский повинен в смерти Учителя! Народ, скорее, уповал на Него, но толпа подученных и озлобленных поддержала первосвященников, добилась этой казни!

— Пилат пошёл у них на поводу, — согласился Клеопа, — не спас Его. А мы надеялись на Учителя как на Мессию-Царя. На Его справедливость, на Его слово! Что крепко оно…

— Уже третий день ныне, — разочарованно сказал юноша. — И этот день кончается. Он обещал вернуться, обещал нам, что на третий день воскреснет!

Алая полоса заката, что кровью пролегла над весенней землей Иудеи, её холмами, равнинами и деревьями, угасала. Близилась ночь…

— О, несмышлёные и медлительные сердцем, — Его голос коснулся самых глубин сердца юноши. — Слабые волей! Неужели так трудно поверить тому, что предсказывали пророки? Вспомните же! Разве не так надлежало пострадать вашему Учителю и войти в славу Свою?

Юноша не мог понять, то ли Путник обращается к ним, то ли к самому себе и звёздам. Он говорил — и говорил долго. И голос Его звучал над каменистой дорогой, по которой они шли, и уходил дальше, так казалось юноше, к рощам и холмам Иудеи, и далее во все стороны света: к Мёртвому морю и Средиземному, к Галилейскому озеру и Ливанским горам. Оказавшись мудрым и знающим все тайны, Он напомнил им историю патриархов и пророков, до прихода их Учителя. И объяснил, что иначе и быть не могло! Что всё случилось так, как и должно было случиться!..

Два товарища слушали Его, не проронив ни слова. И никто из них не задумался о том: как такое могло быть, что Путник ничего не знал о трагедии в Иерусалиме, но всё знал об их Учителе и Его месте на этой земле? Они только слушали Его голос и радовались сердцем. И ничего им больше было не надо.

А тем временем они приблизились к тому селению, в которое шли.

— Куда тебе идти — уже ночь, — сказал оттаявший сердцем и умиротворённый Клеопа. — В Эммаусе живут мои родные. Будет добрый ужин, сделай милость — останься.

— Да, останься с нами! — вдруг попросил юноша — он и не смел предложить такое сам.

Но и впрямь, уже давно стемнело, и теперь одна рубиновая полоса освещала далёкий неровный горизонт.

— Мы продолжим нашу беседу у очага, — вторил Клеопа.

— Нам так хорошо слушать Тебя, — неожиданно признался юноша. — Останься…

Позже рассказывая об этом, он скажет, как, сам того не осознавая, рукой коснулся руки Путника. И как посмотрел в Его глаза. Пронзительные, светлые даже сейчас, ночью, и абсолютно спокойные. И как на мгновение осёкся, увидев в них весь мир…

— Пусть будет по-вашему, — услышали они в ответ, — я останусь с вами.

…И вот уже они возлежали у огня, ожидая трапезы. Хозяева положили перед ними хлеб. И тогда Путник взял этот хлеб, благословил его, преломил и подал двум товарищам.

И они взяли по ломтю преломлённого каравая. И тогда случилось это! На что юноша-грек будет говорить: «Рябь прошла перед глазами! Точно, дрогнув, изменился мир! И когда он прояснился… Был тот же огонь, та же трапеза, то же вино в чарках… И всё было иное!» Их глаза открылись, и они узнали в Нём Того, Кого уже отчаялись когда-нибудь увидеть и услышать. Они увидели Его в лёгком чудесном свете, целого и невредимого, с улыбкой и глазами, в которых трепетала жизнь всех поколений людей, приходящих на землю. Они увидели Сына Человеческого, Бога живого, Мироздание и саму Вечность. В эти мгновения они увидели и узнали более, чем могли бы, проживи хоть сто жизней! Ему даже не надо было говорить ни единого слова — все было понятно!

И тотчас, как только истина вошла в них, Он стал невидим для них.

— Я знал, знал! — поражённый до глубины души, вскричал юноша. — Когда на дороге взял Его руку, Клеопа! Уже тогда сердце горело во мне!

— Да, и я почувствовал эту силу, когда Он изъяснял нам Писание! — счастливый, подтвердил его товарищ. — Господи, это был Он!

— И Он жив! Сбылось пророчество! Сбылись все слова…

— Мы возвращаемся в Иерусалим! — вставая, сказал Клеопа. — Идём же, поторопимся!

Они так и не поели — им хотелось как можно скорее вернуться в столицу и найти апостолов, чтобы поведать им о счастливом воскресении их Учителя, о свидетельстве Его вечной жизни.