При свете луны

Фантазм вскоре уступил место реальности, автострада очистилась от последних голубей, улетевших к деревьям и каланчам.

Постепенно и сердце Джилли замедлило свой безумный бег, но каждый его удар по-прежнему отдавался в ребрах, потому что страх никуда не делся.

Над ними плыла луна, небо сверкало звездами, они мчались в шуршании шин, обгоняли одни автомобили, пропуская вперед другие, иногда соперничали в скорости с громадными восемнадцатиколесными трейлерами и проехали никак не меньше двух миль, прежде чем Дилан нарушил затянувшуюся паузу:

— А каков твой modus operandi? Как комика?

Во рту у нее пересохло, язык стал до безобразия толстым, едва помещался во рту, но заговорила она нормальным голосом:

— Полагаю, ты про материал, на котором основаны мои репризы. Человеческая глупость. Высмеиваю ее как могу. Глупость, зависть, предательство, супружеская неверность, жадность, самодовольство, похоть, тщеславие, ненависть, бессмысленное насилие… Недостатка целей у комика нет. — Слушая себя, она прекрасно понимала, насколько отличаются цели, которые он ставит в своей работе, от того, что делает она на сцене. — Но таков удел всех комиков, — уточнила Джилли. Понятное дело, оправдываться не хотелось, но она ничего не могла с собой поделать. — Высмеивание человеческих пороков — грязная работа, но кто-то должен заниматься и этим.

— Людям необходим смех, — заметил он, словно прочитав ее мысли.

— Я хочу заставить их смеяться, пока они не заплачут, — произнеся эти слова, Джилли задалась вопросом, а откуда они взялись. — Я хочу заставить их почувствовать…

— Почувствовать что?

Слово, которым она собиралась закончить фразу, показалось ей столь неуместным, столь не соответствующим намерениям комика, что она запнулась и не позволила этому слову слететь с языка. Боль. Она едва не сказала: «Я хочу заставить их почувствовать боль». Но проглотила это слово и поморщилась, словно вкус у него оказался горьким.

— Джилли?

Черное обаяние самокопания привлекало куда меньше, чем полная угроз ночь, о которой они попытались на короткое время забыть. Теперь Джилли предпочла вернуться в нее. Уставилась на дорогу:

— Мы едем на восток.

— Да.

— Почему?

— Черные «субербаны», взрывы, гориллы в одежде для гольфа.

— Но я ехала на запад до того… как мне на голову свалилось все это дерьмо. На следующей неделе у меня три выступления в Финиксе.

На заднем сиденье Шеперд подал голос: «Feces, грязь».

— Сейчас ты не можешь ехать в Финикс, — запротестовал Дилан. — После того, что случилось, после твоего миража…

— Послушай, конец это мира или нет, мне нужны деньги. А кроме того, ты не подписываешь контракт, чтобы отказываться от него в последнюю минуту. Если, конечно, не хочешь остаться без работы.

— Дефекация. Стул.

— Ты забыла, что стало с твоим «кадиллаком»?

— Как я могла забыть? Эти мерзавцы взорвали его. Мой восхитительный «кадиллак-девилль». — Она вздохнула. — До чего же он был прекрасен!

— Жемчужина, — согласился Дилан.

— Мне так нравились хвостовые стабилизаторы.

— Элегантные.

— А какой роскошный передний бампер!

— Не то слово.

— И название золотыми буквами по бортам: «девилль». А теперь он взорван, сожжен и провонял одним поджаренным Франкенштейном. Как можно такое забыть?

— Испражнения, экскременты.

— Чего это он? — спросила Джилли.

— Ты тут произнесла одно слово. Вот Шеп и решил подобрать к нему синонимы.

— Мог бы выбрать другое слово.

— У Шепа несколько иное восприятие, чем у тебя или меня. По каким-то причинам он остановился на этом.

— Пу-пу. Ка-ка.

— Так я говорил о «кэдди», — продолжил Дилан. — Как только эти бандиты выяснят, что «девилль» не принадлежал Франкенштейну и зарегистрирован на некую Джулиан Джексон, они тут же начнут разыскивать тебя. Захотят узнать, каким образом ему удалось завладеть твоим автомобилем, отдала ли ты машину по доброй воле.

— Я знала, что мне следовало обратиться к копам. Заполнить заявление о краже автомобиля, как положено любому добропорядочному гражданину. Теперь мое поведение выглядит подозрительным.

— Ду-ду. Подарочек в подгузнике.

— Если Франкенштейн прав, — напомнил Дилан, — копы, возможно, не смогут тебя защитить. Может, эти люди рангом повыше копов.

— Тогда, полагаю, нам следует обратиться… куда? В ФБР?

— Возможно, и это тебя не спасет. Возможно, им подчиняется и ФБР.

— Так кто же они? Секретная служба, ЦРУ, эльфийское гестапо Санта-Клауса, составляющее свой список плохишей?

— Коровья лепешка. Отходы.

— Франкенштейн не уточнял, кто они, — ответил Дилан. — Лишь сказал, что мы будем мертвы, как динозавры, и похоронены там, где наши кости никогда не найдут, если они обнаружат эту самую субстанцию в нашей крови.

— Да, он так говорил, но почему мы должны ему верить? Он же безумный ученый.

— Продукты опорожнения кишечника. Удобрение.

— Он не безумный, — возразил Дилан.

— Ты сам его так называл.

— А ты называла его коммивояжером. От волнения кем мы только его не называли, но…

— Испражнения, какашки.

–…с учетом того, что он знал, кто идет по его следу и чем закончится погоня, его действия предельно логичны и рациональны.

Ее рот раскрылся так широко, словно она намеревалась всячески посодействовать дантисту при пломбировании канала в одном из коренных зубов.

— Логичны? Рациональны? — Джилли напомнила себе, что совершенно не знает мистера Дилана О’Коннера. В конце концов, он мог оказаться еще более странной личностью, чем его братец. — Слушай, давай с этим разберемся. Этот улыбающийся говнюк вырубает меня хлороформом, впрыскивает мне в вену сок доктора Джекиля или что-то еще, крадет мой роскошный автомобиль, в котором его и взрывают, а по твоему просвещенному мнению, такое поведение позволяет ему претендовать на место наставника университетской команды, готовящейся к участию в национальном конкурсе «Лучшие логики страны»?

— Не вызывает сомнений, что его загнали в угол, время истекало, вот он и воспользовался единственной оставшейся у него возможностью спасти работу всей жизни. Я уверен, сам он взрывать себя не собирался.

— Ты такой же безумец, как и он, — резюмировала Джилли.

— Стул. Овечьи какашки.

— Я же не говорю, что он поступил правильно, — уточнил Дилан. — Только о том, что с логикой у него все в порядке. А вот если мы будем исходить из того, что у него совсем съехала крыша, то допустим ошибку, которая может стоить нам жизни. Подумай об этом: если мы умираем, он проигрывает. Вот он и хочет, чтобы мы остались в живых, даже если мы… ну не знаю… ходячие результаты его экспериментов. Следовательно, я должен предположить, что все сказанное им мне должно помочь нам выжить.

— Кал. Дерьмо. Туалетное сокровище.

К югу и северу от автострады лежала равнина, черная, как камни очага, на котором готовили пищу последние десять тысяч лет. Лишь кое-где лунный свет поблескивал серым на листьях редких кустов да крупинках слюды в выпирающих из земли скалах. Прямо на востоке, впрочем уходя на юг и север, на фоне звездного неба чернели силуэты гор Пелонсильо.

Черная равнина не умиротворяла разум, не успокаивала сердце, и автострада оставалась единственным свидетельством того, что равнина эта находится на планете, где существует разумная жизнь. Даже лучи фар несущихся в обе стороны автомобилей не служили доказательством разумной жизни на этой планете. Создавалось ощущение, что они попали в некий фантастический мир, где жизнь эта вымерла многие столетия тому назад, а по автостраде курсируют автомобили-роботы, следуя заложенным в них программам.

Джилли эта черная пустота заставила подумать об аде с потушенными кострами под котлами с кипящей смолой.

— Нам не удастся выбраться из этой передряги живыми? — задала она риторический вопрос.

— Что? Разумеется, мы выберемся.

— Разумеется? — Она, похоже, не верила своим ушам. — У тебя нет в этом никаких сомнений?

— Конечно, — кивнул он. — Худшее уже позади.

— Ты хочешь сказать, что худшее мы уже пережили?

— Да.

— Это нелепо.

— Худшее уже позади, — упрямо повторил он.

— Как ты можешь говорить, что худшее уже позади, если мы понятия не имеем, что нас ждет?

— Создание — акт воли.

— И что это должно означать?

— Прежде чем я создаю картину, я представляю ее у себя в голове. Она существует с того самого момента, как я представляю ее себе, а трансформация идеи в вещественное произведение искусства требует лишь времени и усилий, красок и холста.

На заднем сиденье Шеп вновь погрузился в молчание, но слова его брата тревожили Джилли гораздо больше.

— Позитивное мышление. Подумай об этом. Как бог создал небеса и землю? Подумал о них, и они появились. Раз так, абсолютная сила Вселенной — воля разума.

— Вероятно, нет, иначе у меня была бы еженедельная телевизионная программа и мы бы сейчас веселились в моем особняке в Малибу.

— Наша созидательность отражает божественную, потому что нашими мыслями каждый день создается что-то новое: изобретения, архитектурные проекты, химические вещества, производственные процессы, произведения искусства, рецепты приготовления хлеба, пирогов, жаркого.

— Я не собираюсь рисковать вечным проклятием души, утверждая, что могу приготовить жаркое не хуже господа. Я уверена, что его жаркое будет вкуснее.

Дилан пропустил ее шпильку мимо ушей.

— У нас нет божественной силы, поэтому мы не можем трансформировать энергию мыслей непосредственно в материю…

— Бог наверняка лучше меня готовит и закуски, и, я уверена, в сервировке стола ему нет равных.

–…но в наших действиях мы должны руководствоваться мыслью и здравым смыслом, — терпеливо гнул свое Дилан. — Мы можем использовать другие виды энергии, чтобы преобразовывать существующую материю в то, что мы представили себе виртуально. Я хочу сказать, из пряжи мы делаем нити, из них — материю, чтобы шить одежду. Мы рубим деревья, чтобы распилить их на доски и брусья и построить дома. Наш процесс созидания более медленный, более неуклюжий, но принципиально он лишь на одну ступень ниже процесса, используемого богом. Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Надеюсь, что понимаю, но на все сто процентов гарантировать не могу.

Дилан надавил на педаль газа:

— Выслушай меня внимательно, а? Сделай над собой усилие!

Джилли раздражала его детская горячность и оптимизм, проявляемые в тот самый момент, когда над ними нависла смертельная опасность. Тем не менее, вспомнив, что его красноречие чуть раньше смирило ее гордыню, она почувствовала, как краска приливает к лицу, но все-таки в последний момент сумела прикусить язычок, не позволила раздражению обратиться в колкие слова.

— Ладно, попытаюсь. Говори.

— Предположим, мы созданы по образу и подобию бога.

— Хорошо. Согласна. И что из этого?

— Тогда логично предположить, что мы, пусть и не можем создавать материю из ничего и изменять ее силой мысли, тем не менее способны воздействовать на грядущие события нашей волей, конечно же не такой могучей, как воля бога.

— Воздействовать на грядущие события нашей волей?

— Совершенно верно.

— На события, которые грядут.

— Именно так, — подтвердил Дилан, радостно кивнул и оторвал взгляд от автострады, чтобы улыбнуться ей.

— На события, которые грядут, — повторила она и тут же осознала, что в своем раздражении и недоумении начала говорить прямо-таки как Шеперд. — Какие события?

— Которые могут произойти с нами в будущем, — объяснил он. — Если мы созданы по образу бога, тогда, возможно, мы в малой степени обладаем крошечной, но полезной толикой божественной силы, сотворившей этот мир. Мы не можем создавать материю, но в нашем случае способны определять свое будущее. Возможно, только силой воли нам удастся самим определить нашу судьбу если не вообще, то на определенный период времени.

— Тогда… мне достаточно представить себе, что я миллионерша, и я ею стану?

— Тебе все равно придется принимать правильные решения и упорно трудиться… но да, я верю, что каждый из нас может очерчивать свое будущее, в должной степени прилагая силу воли.

Все еще сдерживая раздражение, она игриво спросила:

— Тогда почему ты не знаменитый художник-миллионер?

— Я не хочу быть знаменитым или богатым.

— Все хотят быть знаменитыми и богатыми.

— Только не я. Жизнь и без того сложная штука.

— Деньги многое упрощают.

— Деньги многое усложняют, — не согласился он, — так же как и слава. Я же хочу только хорошо рисовать и с каждым днем рисовать лучше.

— И поэтому, — тут уж крышка с котла сарказма слетела, и он полился рекой, — ты пытаешься очертить себе будущее, в котором ты — будущий Винсент Ван Гог, и только стремлением стать звездой ты добьешься того, что придет день, когда твои работы будут висеть в музеях.

— Я, безусловно, намерен к этому стремиться. Мне хочется стать следующим Винсентом Ван Гогом… только я представляю себе будущее, в котором у меня будут оба уха.

Добродушие Дилана подействовало на Джилли, как красная тряпка на быка.

— Знаешь, чтобы заставить тебя более реально взглянуть на нашу ситуацию, я представляю себе будущее, в котором крепким пинком вгоняю твои cojones в твой же пищевод.

— Ты очень злая.

— Я очень испуганная.

— Испуганная теперь, но злая всегда.

— Не всегда. Мы с Фредом отлично проводили вечер, когда все началось.

— Должно быть, с детства у тебя остались очень серьезные неразрешенные конфликты.

— Вау, ты все больше меня удивляешь. У тебя есть лицензия психоаналитика? Этим ты занимаешься, когда откладываешь кисть?

— Если и дальше будешь стараться повысить давление крови, — предупредил Дилан, — у тебя лопнет сонная артерия.

Джилли раздраженно дернула головой.

— Я хочу донести до тебя лишь одно, — как и прежде, ровно и спокойно (от этого тона Джилли хотелось рвать и метать) продолжил Дилан. — Если мы будем думать позитивно, худшее останется позади. И будь уверена, негативным мышлением ничего не добьешься.

Она с трудом удержалась, чтобы не разбить ногой приборный щиток, застучать каблуками по полу, но вовремя вспомнила про беззащитного Фреда, который стоял на коврике у сиденья. Поэтому набрала полную грудь воздуха и выдала:

— Если все это так легко, почему Шеп все эти годы ведет столь жалкое существование? Почему ты не представил себе, что он избавляется от аутизма и начинает жить как нормальный человек?

— Я себе это представлял, — мягко ответил Дилан, и в голосе его звучала безмерная печаль. — Представлял это так ярко, так живо, всем моим сердцем, насколько себя помню.

Бесконечное небо. Бескрайняя пустыня. Пустошь, возникшая в кабине внедорожника, своими размерами ничуть не уступала вакууму и темноте, царящим за пределами окон и дверей «экспедишн». И пустошь эту создала она. Уступив страху и раздражению, не думая, переступила черту, отделявшую нормальный спор от сознательной жестокости, уколола Дилана О’Коннера в самое болезненное место. И дистанция между ними, пусть они и сидели на расстоянии вытянутой руки, стала огромной.

Конец ознакомительного фрагмента.