Новые Дебри

Этот переход они стали называть Большим, потому что идти пришлось целый сезон и еще часть следующего, прежде чем удалось приблизиться к предгорьям самой первой из трех горных цепей, которые предстояло пересечь.

Во время Большого перехода они шагали по совершенно новым ландшафтам. Оказывались на лугах, пахнущих мускатным орехом после дождя. В долинах со стадами трубящих вапити и звуками утраченного мира. Дикими аналогами неотвязного, тоскливого свиста со стороны Нефтеперегонок — заводов за чертой Города. Попадали в окружение странно низких гор, где неровно выветренные пики соседствовали с пологими, мягко очерченными красноверхими холмами. Издалека некоторые из этих холмов напоминали многоярусные свадебные торты. Вблизи же оказывались всего лишь некогда прочными, а теперь рассыпающимися возвышениями. В траве, полосами растущей между ними, там и сям виднелись можжевельник и сосны.

По ночам звезды мерцали, сблизившись так тесно, что облако их света окутывало небо целиком. И смотрелось гораздо утешительнее, чем скупой охват Млечного Пути.

Они пересекали новые полынные моря, где единственным событием был дождь. В чем тут дело — во времени года или в климате, — они не знали. Мокрая полынь пахла лучше, чем когда бы то ни было. Даже лучше, чем прокаленная солнцем. Пахла чистотой, мылом и делала воздух вязким. Вспугнутые олени мчались прочь, прочь, прочь, потом останавливались и оглядывались. А увидев, как они стоят неподвижно, олени вновь срывались с места — прочь, прочь, прочь. Горизонт был недосягаем.

Они набрели на настоящую пустыню, или так им показалось. С мягкими засоленными песками, где они сбились с пути, когда солнце встало над головой, изменив светом текстуру поверхности земли. С пересохшими глинистыми ложами озер, плайями и характерным узором темных трещин. Раскаленный горизонт плыл перед их глазами, точно река из золота.

Целыми днями они брели среди растительности высотой по колено, вдоль соленых озер — иссохших, белых, подернутых коркой и потрескавшихся, вверх по длинным пологим склонам, затем вниз, и вид всюду был один и тот же: очередное пространство, занятое вперемешку бурой и зеленой полынью, белесой травой с метелками, каждое растение само по себе, обвившее само себя и только себя. Можно было пройти между кустами, не задев ни один из них. Сиротливый это был ландшафт.

Порой попадалось дерево — чахлое, но приметное, и Беа думала: «Бедолага».

Склоны, по которым они брели, выглядели так, будто великан приподнял землю за переднюю кромку. Пласты земли полого возвышались и заканчивались обрывами. Достигнув верхнего края каждого из них, кочевники съезжали по откосу на дно очередной долины, которая казалась плоской, как лист бумаги. Лишь ощутив напряжение в икрах, они понимали, что вновь взбираются в гору.

Порой откосы оказывались настолько высокими, что приходилось спускаться, съезжать или скатываться на целые этажи каменистой почвы вниз, а иногда не превышали нескольких сотен футов, но людям казалось, что при каждом таком спуске они теряют только что набранную высоту. Рельеф с нулевой суммой. Но каждая следующая ночь на этом пути высоко над уровнем моря становилась холоднее предыдущей, и они понимали, что мало-помалу поднимаются к новым горам.

Шагали они в основном молча, настороженные неопределенностью пункта своего назначения и непривычностью земель, которые вели к нему. С каждым новым склоном, оставшимся позади, они видели все меньше и меньше растительности, и Беа не то чтобы ощущала, что ландшафт меняется, а, скорее, не могла отделаться от чувства, что он просто исчезает из-под ее ног и что вскоре под ними не останется ничего, почти ничего. Полынь и травы редели, пески становились все более рыхлыми, смещались под порывами ветра. С верхней точки каждого подъема казалось, что все дно долины шевелится, полное призрачных змей, скользящих между растениями. В необозримости этой земли их ненадежные глаза замечали скорее движение, чем присутствующую рядом с ним неподвижность. По ночам, когда они устраивали привал, им плохо спалось под пронизанным светом, деятельным небом.

В конце одного длинного дня с постепенным подъемом в гору они достигли вершины и увидели с нее очередную долину. Заметили далеко справа шлейф повисшей в воздухе пыли. А в голове пылевого облака — лошадей, может, с дюжину, стремительно и дружно скачущих через долину.

— Наверняка к воде, — сказал Глен.

— Подождем здесь и посмотрим, остановятся или нет, — отозвался Карл. — Вода нам всегда нужна, а тащиться ради нее семь дней не в ту сторону — не очень.

Они сели. Одни болтали свисающими с обрыва ногами, другие разлеглись в полыни. Сверху плаксиво покрикивал ястреб: «Прочь, прочь». Карл и Глен стояли, прикрывая глаза сложенными козырьком ладонями, и следили за скачкой лошадей.

И когда те были уже на самом краю поля видимости, пыль остановилась, облако осело. Карл поднес к глазу зрительную трубу и заглянул в треснувший окуляр.

— Зеленое, — сказал он, целясь в точку на горизонте, где тени казались чуть темнее, чем вокруг. — Не очень далеко. — И он передал трубу Глену.

Спустившись в долину, они направились по следу лошадей и день спустя вышли к небольшому болотцу вокруг пульсирующего родника. Беа ужасно хотелось услышать ржание, увидеть, как кони задирают друг друга, или даже удостоиться высокомерного взгляда, каким умеют смотреть лишь лошади, но тех уже и след простыл. Там, где они стояли, чахлая травянистая поросль была примята или затоптана. На земле остались отпечатки диких копыт.

— Берите воду из самого родника, — предупредила Вэл. — Тупые кони здесь все засрали, — она скривилась.

Беа видела конский помет только один раз, на сухой земле далеко от воды. Она смотрела, с какой злостью, будто это в самом деле дерьмо, Вэл распинывает комья земли.

Взяв Агнес за руку, Беа повела ее в обход маленького, но живучего болотца. Они переступали через тонкие струйки, которые стремились куда-то к новым далям, но высыхали раньше, чем добирались туда. Из-под их ног выскочила лягушка, обе от неожиданности засмеялись.

— Лягушка! — крикнула остальным Беа, но никто не услышал. Лягушка поскакала прочь, поднимая брызги и кваканьем призывая сородичей, и вскоре затерялась в болотце, зеленом по краям и голубом от неба, отразившегося в самой сердцевине.

— Откуда оно взялось? — спросила Агнес.

Беа окинула взглядом травянистые кочки и полынь, буйные и неприветливые.

— По-моему, оно было здесь всегда, — сказала она.

Община бродила по щиколотку в вязкой грязи, мутила воду, передавала из рук в руки личные фляжки, мехи, несколько больших пузырей и бутылок, из которых пили все вместе, и наполняла их водой из родника. Они пили, снова набирали воду, потом стали рвать водяной кресс, буйно разросшийся по берегам. От внезапной влажности все размякли, стали сонливыми и вскоре улеглись всего в нескольких сотнях шагов от воды.

Ночью Беа слышала парад живности. Семенящие шажки грызунов. Легкую поступь койота, негромкий шорох копыт антилопы по земле. Почти не сомневалась, что одна из антилоп наткнулась на их лагерь и шарахнулась от неожиданности. Слышала, как тихо плещется вода, до которой достают носы и языки. Она села и увидела силуэты и слабый блеск глаз вокруг воды, мерцающей в рассеянном свете ночи. Всходил месяц, отбрасывая на дно долины светящуюся дорожку. Яркую, как пламя, ленточку. Не верилось, что можно озарить сразу так много. Но все-таки она видела животных, идущих к воде, видела даже отметины у них на шкуре.

Потом она услышала за спиной отрывистый щелчок, что-то просвистело над ухом, и мгновение спустя антилопы с топотом помчались прочь и скрылись в тени. Обернувшись, она увидела, как сидящий Карл опускает охотничий лук.

Переведя взгляд на Беа, он спросил сонно и невнятно:

— Это сон?

— Ты чуть в меня не попал, — прошипела она, с сомнением ощупывая ухо: а вдруг попал?

Карл протер глаза и вгляделся в темноту.

— А тех зацепил?

— Нет, конечно, — огрызнулась она.

— Да ладно тебе. — Он стряхивал с себя сонливость. — Ничего с тобой не сделалось.

Беа почувствовала, как в ее ногах завозилась Агнес. Она не спала. Вероятно, Агнес не спала все это время, потому что, казалось, она всегда бодрствует, бдит и наблюдает. Беа сильно толкнула ее ногой.

— Даже звери спят, шпионка ты маленькая, — прикрывая рот, сказала она.

Агнес притворилась мертвой. Беа снова улеглась и свернулась клубком, отодвигаясь от дочери и от Глена, который все проспал.

До нее долетел шепот Карла:

— Пойду гляну, не зацепил ли кого.

Она услышала, как он удаляется к воде. Потом — как посвистывает, возвращаясь.

Он зашуршал постелью, укладываясь.

— Слышь, Беа, — свистящим шепотом позвал он, — нет, не зацепил. — И, не дождавшись от нее ответа, снова зашипел: — Ты слышала, что я?..

— Заткнись.

Он хмыкнул, довольный, что разозлил ее.

В ногах заерзала Агнес, передвинулась так, чтобы хоть какой-нибудь частью тела касаться матери.

Беа закрыла глаза. Услышала гул насекомых, оживших с наступлением безопасной темноты. Навострила уши, надеясь различить шаги других животных, явившихся на водопой, но ничего не услышала. Сквозь опущенные веки светил месяц. Тень скользнула перед ее глазами, насекомые притихли, и она поняла, что это тень не от какого-нибудь заплутавшего облака, а от летучей мыши, охоту которой изобличил лунный свет. Ей представилось, как луна заключает некий пакт со всей потенциальной добычей равнины и вся эта добыча возносит благодарности и маленькие жертвы своей хранительнице-луне. Потом представилась и летучая мышь — как она в одиноком полете проклинает луну, свет и благодарных тварей внизу, на земле, и дает обет отомстить им всем.

После многодневной ходьбы по все более голому ландшафту однажды на закате они достигли верхней точки склона. За долиной под ним раскинулась плайя — обширное, белесо-иссохшее озерное ложе, простирающееся в обе стороны дальше, чем хватало взгляда. А его дальний берег окаймляла высокая горная гряда, припорошенная снегом. Гряда состояла из ряда похожих на луковицы сопок, явно более округлых, чем любые формы, какие только Беа видела на естественных ландшафтах. Находящиеся в тот момент в тени сами сопки были угольно-черными и, вероятно, при дневном свете тоже. Но тонкий слой снега лишил их очертания четкости, и Беа, разглядывая их, подумала, что они напоминают старые рисунки, на которых киты выгибают дугой спины, прежде чем нырнуть в глубины океана.

— Должно быть, там он и есть, Пост, — сказал Глен.

Но они не заметили ни зданий, ни других сооружений.

— Утром увидим, как крыша блестит на солнце, и узнаем, — объявил Хуан.

— Давайте-ка разведем костер, поедим — и спать. Тогда можно будет проснуться и закончить этот жуткий переход, — предложила Вэл.

Они собрали весь сушняк, какой смогли — обломанные и высохшие ветки полыни, прутики в коросте странного оранжевого лишайника, — и добавили к нему растопку, которую старались носить с собой. От костра пахло лекарствами, он больше дымил, чем горел. На нем испекли желудевые лепешки и разогрели несколько ломтей копченой оленины, которые получились почти сочными.

Когда угасли остатки солнечного света, Карл созвал всех к костру. Сидя на корточках, он водил по земле веткой.

— Может прийти время, когда нам понадобится разделиться.

— С какой стати нам это понадобится? — спросила Беа.

— Я о том, чтобы прикинуть на всякий случай. По-моему, неплохо было бы продумать варианты. — Карл бросил ветку в костер, но она перелетела через него и попала в доктора Гарольда, сидящего с другой стороны.

Тот ойкнул.

— Извини, — сказал Карл. — Беа, есть возражения?

— Как будто бы нет.

— Вот и хорошо. Сейчас мы движемся группой, а надо разбиться на пары, как вначале.

— А нельзя просто остаться в той же паре, как раньше? — спросила Дебра.

— У некоторых пары умерли, — напомнил Хуан, пары которого уже не было в живых.

— Еще меня беспокоит, что у разных людей разные роли и что не каждому из нас известно, как справляться своими силами.

— Ну, мы же группа, — отозвался Глен. — Чем плохо, если мы думаем о себе как о группе?

— Тем, что группой мы, возможно, останемся не навсегда, — гнул свое Карл. — А мы даже не знаем, как действовать самостоятельно, без помощи остальных. К примеру, всякое ядовитое — растения, грибы, насекомые и так далее — обычно определяют Дебра и доктор Гарольд.

Доктор Гарольд подал голос:

— Карл, на самом деле я не…

— А если вы останетесь одни и будете голодать? А если найдется только одно растение — то, которое вы никогда прежде не видели? Или вы наткнетесь на источник воды — вам известно, как определить, что она чистая?

Никто не ответил. Не потому, что они не знали, а потому, что им не нравился тон Карла. Тон был ворчливый и укоризненный, а они вымотались и хотели спать.

— Так как же проверить, пригодна вода из источника для питья или нет? — подхватила Вэл высокомерно и раздраженно, пытаясь скрыть, что и сама она, вероятно, понятия не имела как.

— Спросить у животных, — сказала Агнес.

Послышались смешки взрослых.

— Какая прелесть, — умилилась Дебра.

Агнес нахмурилась.

— Спросить у животных, — повторила она, понизив голос, словно чтобы придать ему серьезность. — Спросить: «Откуда вы пьете?» — а потом идти туда, где они пьют. Хочу попробовать еду — даю ее сначала животным. Они едят — и я ем. Они не едят, и я тоже нет. Спросить: «Куда вы идете?» И в ответ они туда и пойдут.

— Для начала неплохо, — сказал ей Карл. — Но это всего лишь общее правило, для жизни его не хватит.

Беа заметила, как насупилась Агнес от этой поправки.

Карл продолжал:

— У нас с животными разные потребности и разные орудия. У нас есть огонь, так что мы можем есть больше. У нас есть противопоставленные большие пальцы, так что мы можем охотиться успешнее. У нас в кишечнике другие микробы, так что мы можем пить из большего количества рек.

— Вообще-то, — вмешался Глен, — из-за наших микробов мы можем пить из меньшего количества рек.

— Ну, я-то могу из большего, — парировал Карл, — а что не так с твоими микробами — без понятия. — В мерцающем свете костра казалось, будто он скалит зубы.

Агнес шмыгнула носом, будто плакала, и Беа поставила ее на ноги и вывела из круга. Глен пожал плечами, пока они проходили мимо.

Они уселись на их постель из шкур.

— Ты расстроилась? — спросила Беа у Агнес.

— Нет, — ответила та. — Мне дым в нос попал.

«Причина настолько же, если не более вероятная, как и слезы на эмоциях», — подумала Беа. Она отыскала у себя в сумке щетку и провела ею по волосам Агнес.

— У тебя все спуталось. Надо бы нам расчесываться почаще.

— Мне не нравится.

— Понравится, если будем чаще. Большинству девочек нравится, когда их причесывают.

Волосы Агнес ложились волнами и бронзовели. Перья папоротника.

— Карл правда может пить из многих рек? — спросила Агнес.

— Нет.

— Почему же тогда сказал, что может?

— Потому что иногда Карл говорит не то, что есть на самом деле.

— Но даже когда Глен сказал, что он не прав, Карл сказал — нет, прав.

Беа ответила:

— Не слушай ни того ни другого. — Она помолчала. — То есть Глена все-таки надо слушаться, потому что он не чужой. И потому что он умный.

— А Карл нет? — спросила Агнес, сама простота.

— М-м… — замялась Беа.

— По-моему, они оба не правы.

— М-да? — Беа улыбнулась в темноте.

— Да. Животные всегда правы, и, когда я делаю, как они, ничего плохого не бывает.

— В следующий раз, когда мы захотим есть, пить или заблудимся, я буду делать так же, как ты.

— Ладно. — Агнес выпрямилась. И, кажется, загордилась.

— Надо бы нам подрезать тебе волосы.

— Нет, — отказалась Агнес.

— Ну, короткие волосы ведь не так путаются. И надо что-то сделать с этими колтунами. — Беа покрепче взялась за волосы Агнес у корней и попыталась разодрать их щеткой до концов. — Если сомневаешься, слушай Глена, — продолжала она. — Разница в том, что Глен любит тебя, а Карл нет.

— Карл меня любит, — возразила Агнес. — Он сам говорит.

Спутанный клубок волос поддался, голова Агнес дернулась.

— Ай, — она опасливо притронулась к голове в том месте, где раньше был колтун. — Карл говорит, что любит меня и любит тебя, — продолжала она.

— М-м… — Беа не желала слышать, кого любит Карл. И сомневалась, что он любит кого-нибудь, кроме себя.

Они помолчали.

— А ты меня любишь? — спросила Агнес.

— Конечно.

— Даже когда злишься?

— Я никогда не злюсь, — соврала Беа. Ей не хотелось, чтобы Агнес видела ее такой. И разве не лучше, если все ее действия будут считаться любовью? Беа снова дернула за щетку, Агнес захныкала: «Мама!» — да так жалобно, что Беа остановилась. Теперь макушка Агнес выглядела как мягкий ровный купол в гнезде из колтунов.

Агнес забрала щетку и принялась раздирать волосы сама, не переставая хныкать.

— А может, легче будет, если намазать волосы салом? — с надеждой спросила она.

— Ага, давай, и пикнуть не успеешь, как койоты оставят тебя вообще без волос.

Агнес улыбнулась, несмотря на боль.

— Да не будут они, — почти смущенно возразила она, и Беа увидела, как ее лицо исказилось в попытках представить, как койоты тычутся носами в ее волосы.

— А могли бы. — Беа рассмеялась. Но она и вправду думала, что могли бы.

Она увидела, как взрослые встают, расходятся, кто-то гасит костер. Собрание закончилось, скоро все начнут укладываться.

Беа демонстративно зевнула.

— Пора спать.

Агнес попыталась удержаться и не зевнуть по ее примеру, но все-таки сдалась. Они улеглись, Агнес в ногах. Беа хотелось, чтобы она переползла выше и уснула в ее объятиях, как делала, когда была младше, но просить не решилась — не хотела услышать от нее отказ. Так что она стала ждать, когда порыв холодного воздуха возвестит, что и Глен ложится к ним, но уснула еще до его прихода.

Они уже видели, что у гряды прежний сухой ландшафт заканчивается, и подобно узникам, привыкшим жить в неволе, боялись расстаться с ним, с тем местом, которое так отчаянно стремились покинуть. Беа оглядывалась через плечо почти так же часто, как глазела на возвышающиеся впереди округлые холмы. Она знала, что по другую сторону от них совершенно иной мир. Думала, что это наверняка граница Рудников. Земля находилась преимущественно в активном пользовании, труд был автоматизирован, но Беа знала, что где-то же должны жить рабочие, без которых нельзя обойтись. И рабочие эти — скорее всего, люди, которым не по карману даже самая тесная конурка в Городе. Которых вытеснили оттуда, выдавили высокие цены еще несколько поколений назад. Теперь они проводили в казармах или малобюджетных жилищных комплексах всю свою погрязшую в долгах жизнь. Все, что происходило за пределами Города, всегда казалось вроде как загадочным. Тот тип из Промзоны, с которым она трахалась, объяснял, что жилье ему досталось даром, по службе, и в это верилось с трудом. Беа впечатлилась. Ей показалось, он этим гордится.

Сильный ветер настиг их у самого края плайи, и они решили сделать привал на ночь. Никаких признаков Поста или других строений они так и не увидели. Зато обнаружили следы цивилизации. Брошенный металлолом и несколько деревянных столбов, провода с которых давным-давно исчезли, только ястребы сидели на верхушках, высматривая добычу. Опрокинутый стол для пикника в полыни. От непогоды он стал почти белым и оброс лишайником умбиликарией, которую они обобрали и съели.

Сидя на краю плайи, Беа смотрела, как мелкий песок с пересохшего дна озера свивается в недолговечные смерчики, поначалу воодушевленные и бойкие, а потом угасающие словно от понимания, что нечему здесь радоваться. Гряда вздымалась справа от нее, а со стороны равнины высокие валы бурых туч вдали крепко держали в объятиях горизонт. Пыльные бури. До них было так далеко, что Беа отличала одну бурю от другой. Всего насчитала три. Их фронты выстреливали вперед змеиными языками, стремительно метались из стороны в сторону, выясняя, где находятся. Хвосты волочились по земле, как мешки с песком.

Беа слышала, как у нее за спиной Агнес болтает с птицами, прячущимися в полыни. Агнес всегда разговаривала с затаившейся живностью, хоть Беа и объясняла ей: эти существа именно потому и прячутся от нее, что она говорит с ними. «Им хочется считать, что ты не знаешь, что они там», — втолковывала Беа.

«А я хочу, чтобы они знали, что я их вижу. Чтобы поняли, что прятаться надо лучше».

Против этой логики Беа было нечего возразить.

Она смотрела, как Агнес бесшумно порхает среди кустов, щебечет без умолку и машет руками, а птицы, заложники безумных выходок ее дочери, пронзительными голосами жалуются в ответ. И вспоминала времена, когда Агнес не могла поднять голову с подушки, покрытой пятнами крови. И как часто ей приходилось опрометью бежать к частному врачу, который жил в том же здании и по экстренным случаям задирал цену. Все те ночи, когда она лежала на полу рядом с кроваткой Агнес, прислушивалась к каждому ее вздоху и когда слышала одышку, у нее замирало сердце. Сколько раз слезы успевали навернуться на глаза, когда паузы между затрудненными вдохами Агнес непомерно удлинялись. Это было невыносимо.

Она не забыла, какие чувства вызывали у нее разговоры с Гленом. После очередного экстренного обращения к врачу, за круглым столиком с полупустыми бокалами, почти нетронутым ужином, макаронами, остывшими на ее вилке, так и пролежавшей на столе там, куда она была брошена, едва послышалось «мама!». Все еще играла приглушенная музыка. Агнес спала. Благополучно. Глен читал краткую лекцию о переездах ради выздоровления — когда-то распространенных, но с тех пор полностью забытых. О санаториях, о том, как люди спешили в далекие края, чтобы поправиться. Подышать свежим воздухом. Обрести здоровье вдали от мест, обременивших их болезнью. «Да это-то здесь при чем?» — отмахнулась она, прислушиваясь к звукам из комнаты Агнес. Они с Гленом в то время еще не были женаты, хотя и знали, что поженятся. В Агнес он уже влюбился. И когда стал подробно излагать суть исследований и своей идеи, Беа откликнулась: «Похоже на безумие». «Оно самое, — согласился он. — Но, если мы останемся, она умрет». И это прозвучало так категорически, так однозначно, что Беа ощутила сказанное как пощечину. Они уставились друг на друга, не говоря ни слова. Ей казалось, что прошло несколько часов. Хорошо бы в голове у нее вертелись другие мысли. Вроде «ну вот, даже думать не надо — само собой, так мы и сделаем». Или «все что угодно». Но на самом деле она думала: «Значит, придется нам рисковать своей жизнью, только чтобы спасти ее? А это обязательно или у меня есть выбор?» Она взглянула на Глена и увидела на его лице то самое решительное выражение. То самое «другого выхода нет». И поймала себя на том, что ее взгляд стал растерянным, бегающим. Она думала о том, с каким нетерпением ждала, когда они втроем будут жить одной семьей здесь, в этой уютной квартире. Думала о проектах, очередность которых уже выстроила, и о том, что теперь не сможет выполнить их. О крупных контрактах, которые образовались после того разворота в журнале. О карьерном сдвиге. Думала о своей матери и о том, что ее придется оставить. Если они решатся, Беа заранее знала, что мать на такое не пойдет. А она все еще нуждалась в матери. Разве нет? Неужели ее потребности уже ничего не значат? Беа передернуло от собственной черствости. Она ударила себя сбоку по голове, чтобы растрясти в себе гуманизм. Думать в первую очередь о дочери. И не замечала, что продолжает бить и бить себя, пока Глен не схватил ее за запястье и не прижал ее руку к телу, не обнял ее; только тогда она ощутила на лице горькие слезы. Всхлипы она глушила, уткнувшись в его плечо. «Это и есть материнство?» — думала она яростно и несчастно, пытаясь отпустить саму себя, чтобы освободить руки для Агнес.

Песчаные смерчи на плайе теперь поднимались выше и плясали дольше и ближе к тому месту, где сидела Беа. В воздухе пахло пылью. Когда она попыталась дышать ртом, чтобы избавиться от запаха, на зубах заскрипел мелкий песок с затхлым привкусом. Она огляделась. Они в облаке тумана или уже сумерки? Прищурилась, высматривая солнце, и разглядела его, мутно просвечивающее высоко в небе. Обернулась в сторону далеких пыльных бурь и увидела теперь только одну большую. Мечущийся язык раздулся в облако на горизонте. Только теперь весь горизонт был этим облаком и придвинулся слишком близко.

Беа встала.

Она слышала, как возятся позади Дебра и Хуан, готовя ужин. Остальные разбрелись в поисках растопки и воды. Быстро обернувшись, чтобы бежать к лагерю, она увидела, что за ее спиной стоит Агнес, загипнотизированная облаком, сжавшая в кулачки опущенные вдоль тела руки. Беа кинулась к Агнес, схватила ее за стиснутый кулак, потащила за собой к лагерю. Агнес споткнулась, Беа взглянула на дочь. Ее рот был открыт, губы шевелились, и Беа поняла, что не слышит ничего, кроме рева, который начался так тихо и нарастал настолько постепенно, что она замечала лишь, как усиливается давление в ушах. Она закричала Дебре и Хуану, но не услышала собственного голоса. А они уже бежали прочь. Закинув Агнес к себе на спину, Беа понеслась в ту сторону, куда ушли остальные за водой. И смотрела прямо перед собой, в землю, чтобы не споткнуться, а кусты, через которые она ломилась, раздирали ветками ей ноги. Агнес уткнулась лицом ей в шею, и только теперь, когда ее губы были почти у самого уха Беа, та наконец расслышала ее. Агнес плакала. Беа ощущала на шее горячие слезы и слюни. А потом она уже не видела ничего, не могла выпрямиться, кожа словно горела от уколов тысяч иголок и беспорядочных ударов содрогающихся камней. Она споткнулась о куст полыни, рухнула на колени, Агнес перелетела через ее голову, все ее лицо исказилось от вопля, но ни единого звука не донеслось сквозь вой ветра. Беа поползла, вслепую пытаясь отыскать дочь, и наконец схватилась за ее ногу. Подтащив Агнес поближе, она накрыла ее скорчившееся дрожащее тельце собой.

Ветки, комья земли и камни обрушивались на Беа, рев вдруг стал приглушенным, и у нее мелькнула мысль, что ей, должно быть, засыпало уши песком. Она согнулась так, чтобы спиной прикрывать обе их головы, нащупала растущую вокруг нее и над ней стену мусора и обломков, угрожающую накрыть ее, будто теперь, когда они остановились, их хоронили заживо. Плотнее обхватив всем телом Агнес, она заскрежетала зубами под натиском бури. А потом способность чувствовать хоть что-нибудь милосердно покинула ее.

Беа услышала невнятный щебет птицы над головой. Учуяла затхлый запах мочи в их с Агнес гнезде. Кто-то из них двоих обмочился.

Она с трудом разлепила склеившиеся веки. Тауи нерешительно стоял перед ней, разглядывая ее черным пытливым глазом. Прыгнул, нахохлился, и над его перьями взлетело в воздух облачко пыли. Беа подняла голову и застонала. Птица упорхнула.

При попытке выпрямиться с Беа повалился какой-то мусор. Казалось, позади нее обрушилась песчаная стена. Редкостный подарок бури, иначе камнями ее забило бы насмерть.

Под ней зашевелилась Агнес.

— Ты описалась, — невнятно и укоризненно сказала девочка.

Беа откатилась в сторону, чтобы дать дочери встать. Агнес поднялась на ноги и отряхнулась. Но, когда подняла голову, ее глаза вдруг расширились, она оцепенела.

Беа вскочила на ноги перед Агнес, опасаясь очередной угрозы вроде стада бизонов, грозящего затоптать их. Но Агнес смотрела, не отрываясь, на землю и небо.

Солнце садилось за гряду холмов, дневной свет быстро угасал. В небе наклонно и лениво всплывал розово-перламутровый полумесяц. И казался таким огромным, словно это всходила половина другой земли. Вокруг громоздились кучи песка, из которых жалко торчали ветки полыни. Земля перед ними там, где раньше была плайя с сухими неровными трещинами и кустами, теперь походила скорее на лунный ландшафт, кратеры на котором заменяли торчащие пучками над песком верхушки полыни. Новые дюны приглушили звучание мира. Они прислушались, чтобы различить гудение сумеречных насекомых, трель тауи, звуки, которые мог издать кто-нибудь из остальных, но не услышали ничего, даже пыльной бури, прощально повиливающий хвост которой Беа все еще различала на горизонте.

Несмотря на протесты Агнес, она ощупала и осмотрела ее. Ее дочь осталась невредима, а самой Беа казалось, что у нее истерзано все тело.

Они двинулись вперед медленным, преувеличенно осторожным шагом гуляющих по Луне, песок разъезжался под их ногами. А когда достигли твердой почвы, до которой не добралась буря, ринулись вперед резво, будто вырвались из когтей ловца.

Они прошли мимо того места, где готовили еду Дебра и Хуан, и не увидели ничего, кроме опрокинутого Чугунка, деревянных мисок, безнадежно испорченной еды.

Беа поискала взглядом пруд, куда ушли остальные, но не увидела никаких его признаков. Потом два низко летящих пятнышка постепенно стали снижаться и наконец готовиться опуститься на землю поодаль, но не слишком далеко. Они хлопали крыльями, вскидывали головы, свешивали ноги и вскоре пропали из виду, а Беа повела Агнес в том направлении, где приземлились пятнышки, надеясь найти там воду.

Некоторое время они шли в тишине, после чего услышали гогот гусей. И тогда увидели его — пруд у подножия невысокого откоса. Но не тот, к которому шли. Тот был просто растекшимся родником, обросшим по краям камышом и ваточником. А этого они раньше не видели — он прятался за горизонтом. Маленький, почти идеально круглый, с мутной и желтоватой от минералов и гнили водой, но в ней плескались два гуся, две утки и несколько поганок. Беа увидела звериные тропы, ведущие к краю воды и от него. Пруд казался уединенным и защищенным, хоть надежной защиты в Дебрях не было нигде.

Беа взглянула на Агнес.

— Какая же ты грязная, — сказала она. Бронзово-рыжеватые волосы Агнес склеились. Кожа поблескивала — облепившие ее мелкие песчинки отражали свет.

Агнес застенчиво улыбнулась, пряча смех.

— А сама-то… — Отколотый зубик придавал ее улыбке невозможную дурашливость, от которой у Беа щемило сердце.

— Давай-ка поищем что-нибудь для костра, а потом окунемся, пока не зашло солнце, — предложила она и взяла Агнес за руку.

Обсыхая, они дрожали в ознобе, и Беа пришлось признать, что мысль насчет купания была неудачная. Глупо это — пережить страшную пыльную бурю только для того, чтобы замерзнуть насмерть, искупавшись после нее.

Для костра они собрали ветки и сухую траву, теперь искали, что бы приготовить на огне. Беа хотелось мяса и жира, чтобы защититься от холода, дыхание которого теперь ощущалось в воздухе. У пруда паслись гуси, Беа с Агнес затаились в невысокой траве, вооружившись рогаткой. Повсюду вокруг квакали лягушки, и Беа думала, что на худой конец можно поймать несколько штук, изжарить и обглодать ножки и мясо вокруг слизистых брюшек. Агнес притихла, стала задумчивой, и Беа сосредоточила все внимание на гусях, стараясь получше узнать их, прежде чем что-нибудь предпринимать. Купание людей их не спугнуло. Хороший знак. Но, если сейчас они всполошатся и улетят, они с Агнес останутся голодными.

Девочка настороженно вскинула голову. Беа решила, что она услышала что-то подозрительное, но девочка широко раскрыла глаза и спросила:

— Это Карл сделал?

— Что сделал?

— Ветер.

— Нет, конечно, детка. А почему ты так решила?

— Потому что он как-то говорил, что нам надо разделиться. Вот мы и разделились.

«Удивительно, какой серьезной она кажется, — думала Беа, — будто впрямь верит, что это Карл взбаламутил песок». И вдруг по ней прошел холодок. На самом деле мысль не так уж абсурдна, осознала она. Было что-то тревожное и настораживающее в многочисленных умениях Карла. В том, каким он стал полезным. Ребенку он вполне мог показаться способным на что угодно.

— Нет, солнышко, — сказала Беа, — это не он. Просто совпадение.

— Что это?

— Ну, — начала Беа, — это когда какие-то вещи кажутся связанными одна с другой, а на самом деле все не так.

— Странно. А разве не все связано?

— Вообще-то нет, не все.

Агнес еле слышно возразила:

— Нет, все.

— Понятно, что ты так считаешь, потому что здесь все кажется связанным. Но поверь мне. Там, откуда я родом, связано не все. Иногда кое-что просто случается. — Она кивнула, чтобы закончить мысль. Но на самом деле была обескуражена. Сама идея, что происходит нечто превосходящее их самих, постепенно начинала доходить до нее.

Они притихли, слушая, как две лягушки ищут друг друга в воде.

— А баба жила в доме?

— Когда была молодой.

— Я бы хотела жить в доме.

Беа поморщилась.

— Правда?

— Они красивые, — сказала Агнес. Сказала дерзко, утверждаясь в новом для нее ощущении правоты.

— Откуда ты знаешь?

Ей казалось, Агнес в жизни не видела домов. Может, приняла Посты за жилые дома? Но они ведь даже не особенно красивые.

— Из журнала. — Она смело призналась в том, что лазила в тайник Беа.

В припрятанном журнале были новые тренды в дизайне и развороты со снимками современных стильных квартир вроде оформленной ею, но в число самых популярных изданий среди уцелевших этот журнал вошел благодаря разворотам с винтажем, которые публиковал каждый месяц. С архивными снимками. Из прежних времен. Со старинными поместьями, просторными пентхаусами, фермами в роскошно-рустикальном стиле, с передними верандами, лужайками и даже с небесно-голубыми бассейнами, с пейзажами, которые было так приятно разглядывать, с мансардами, со всевозможными домами для любого климата и погоды. Удивительно было смотреть на эти снимки сейчас. На все то, чего больше не существовало.

— Ты права, те дома были очень красивы. Но их уже нет.

— А почему нет?

— Это серьезный вопрос.

— И что?

— Просто нет, и все. Теперь все такие места в Городе, и ты же помнишь, выглядят они совсем не так.

— А какими они были?

— Там, где жила баба?

— Да, когда она росла.

Рассказы о детстве матери Беа складывались в похожую на сон картину, которая существовала в ее памяти в виде скорее ряда моментальных снимков, нежели как фильм. Беа дорожила ими, возможно, именно потому, что они были такими далекими и чуждыми. Настолько недосягаемыми. Когда ее мать росла на обсаженной дубами улице, застроенной домами на одну семью, мир был совсем другим. Тогда они находились в середине шкалы времени, а не на резко обрывающемся конце. Потому и воспоминания казались сладкими. Добрыми сказками. Беа старалась пореже развлекать Агнес рассказами о Городе, хоть дочь и часто просила напомнить о нем. Но Беа не хотела, чтобы Город приобретал мифический оттенок. Теперь они живут здесь, незачем Агнес задумываться о том, как живется где-то еще. Однако эти описания дома там, где больше нет домов, были как любимая книжка со сказками на сон грядущий, с выцветшими рисунками и потрепанными страницами. Для развития воображения. Безобидно, считала Беа.

Она позвала:

— Сядь рядом.

Агнес переползла поближе.

— Раньше я часто слышала такие рассказы от твоей бабушки. Как ты уже знаешь, там было красиво. Старые дома, и в каждом множество чудесных узорчатых вещей на дверях и на потолках. А еще там были такие штуки, назывались «камины», — для того чтобы разводить костер прямо внутри дома.

— Так странно.

— Да. И очень приятно. Перед домами были большие дворы, и люди, которые там жили, сажали цветы, красивые кусты и деревья, и весной все это приятно пахло. Прилетали птицы и пчелы, прибегали скунсы из леса и пугали бабу, и белки цокали ей, когда она проходила мимо их дерева.

— Как здесь, — изумилась Агнес.

— Да, почти как здесь. С тех пор прошло много времени. А раньше баба часто ходила в парк дальше на той же улице, и там был большой пруд, на пруду жили гуси, и она смотрела на них.

— Рядом с местом, где спала?

— Да, чуть дальше по улице от ее дома. И она смотрела на гусей и думала, как им повезло — у них есть такой чудесный пруд, очень тихий. Иногда рано утром она приходила туда, а над прудом поднимался туман, и листья лилий казались серебристыми.

Она как будто описывала картину или то, что видела своими глазами. Беа не знала, где заканчиваются воспоминания матери и начинаются ее собственные.

— И мы здесь такие видели. — В голосе Агнес проскользнуло раздражение. Старание не впечатляться.

— Видели. И еще много прекрасного. Вот об этом и речь. Я смотрю на гусей здесь и вижу то, что у них было тогда. Такое исключительное, уникальное. Должно быть, те гуси считали, что им повезло. И наверняка знали, что у других гусей все не так хорошо. А ты как думаешь?

— Не знаю.

— Ну, угадай.

— А в других местах есть гуси?

Беа полагала, что гуси должны были водиться везде, только не в Городе. Но что теперь, не знала. А как же те, другие земли в активном пользовании? Целые города теплиц, холмы на местах захоронения отходов, моря ветряков, Лесонасаждения, Серверные фермы. А земли, заброшенные давным-давно? Жаркий Пояс, Паровые земли, Новый Берег. Неужели и они могли быть исключительными и уникальными? И многие из них были одно время. С трудом верилось, что могли остаться до сих пор. Ей были ненавистны мысли обо всех этих местах — какими они когда-то были, какими теперь стали. Беа пожала плечами.

— Я знаю только, что гуси есть здесь, — сказала она, указывая на птиц. — И от гусей на пруду у бабы они отличаются только тем, что гусям в парке ничто не угрожало. Они вели себя глупо. Бродили по лужайкам у домов и по улицам. Переводили гусят через дорогу. А грузовики останавливались, пропуская их. Гуси не боялись. Там, где жила баба, не водились хищники, а люди старались защищать животных. Думаю, гуси об этом знали. Здесь же гуси осторожны, потому что у них есть хищные враги, и мы — одни из них.

— Что стало с прудом?

— Его засыпали, гуси улетели, а вскоре после этого уехала и баба.

— Еще до того, как родилась ты?

— Задолго до того.

— Куда улетели гуси?

— Не знаю. В никуда. Некуда было лететь. Может, сюда. Может, это они и есть.

— Тогда они старые.

— Наверное.

— Интересно, узнала бы их баба, если бы она была здесь.

Беа ощутила вспышку гнева при мысли, что рядом нет ее матери. Раньше она этого не сознавала. «Матери обязаны быть рядом со своими детьми», — утверждал голос у нее в голове. Да, она взрослая, но что еще у них есть, кроме семьи, друг друга, череды женщин? Ее мать убило то, что бабушка Беа, ее мать, поначалу не согласилась уехать с ней в Город. Что ее бабушке совместная жизнь в Городе казалась недостойной того, чтобы ее вести. А она здесь, вместе с Агнес. Не то чтобы ей этого хотелось, но она решилась. И матери, впервые подумала Беа, сжав челюсти, следовало быть здесь.

Она подняла рогатку, вложила в резинку подходящий камень. Два гуся были настолько зачарованы прудом и друг другом, что даже не услышали щелчка. И лишь когда камень выбил из одного облачко перьев, другой взвился в воздух с несчастным гоготом, оставшись одиноким.

Агнес забрела в воду, чтобы вытащить птицу.

— Ты сделаешь мне подушку? — спросила она, когда вернулась, разглаживая перья и размазывая по ним кровь.

Беа забрала у нее гуся, перерезала ему горло, чтобы убить наверняка и спустить кровь.

— Я сделаю тебе самую мягкую из подушек, родная моя.

Пока они облизывали пальцы дочиста, Беа заметила, что Агнес дрожит. Ночь ожидалась холодная, а у Беа были при себе далеко не все шкуры, на которых они обычно спали. Большую часть их скарба носил Глен. Костер от холода уже не спасал.

Беа спросила:

— Может, нам стоило бы поискать остальных?

Агнес помотала головой:

— Мне нравится здесь с тобой.

У Беа дрогнуло сердце. Она подыскала подходящие по размеру камни и положила их в костер, чтобы согреть для постели.

— Почему мы жили в Городе, если он такой плохой?

— Потому что там жили все.

— Кроме твоей бабы.

— Ну, моя бабушка тоже переселилась туда, когда ее вынудили покинуть дом. Некоторое время она жила с нами. Пока не умерла.

На небе замерцала первая звезда. Луна смелее выглянула из своего логова.

— Тебе нравится Город? — спросила Агнес.

— Иногда, — сказала Беа.

— А что тебе в нем нравится?

— О, да все хорошее.

— Например?

— Ну, еда. В Городе еда другая. Больше для удовольствия, чем для того, чтобы появились силы. Конечно, теперь все уже по-другому, но, когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, еда была главным удовольствием.

Агнес перевела взгляд на свои руки, и Беа вдруг сообразила: девочка, возможно, даже не знает, что такое удовольствие. Или знает, но понятия не имеет, как это называется. Слишком многое из того, что они делали изо дня в день, было просто жизнью. Они не облекали ее в слова.

— А что такое удовольствие, ты знаешь. — Беа притянула ее к себе и погладила по спине. Агнес прикрыла глаза. — Видишь, как это приятно? Могу поспорить, тебе сейчас тепло и надежно. Это и есть одно из удовольствий. — Беа медленно просунула пальцы в подмышку Агнес и пощекотала ее. Агнес взвизгнула, расхохоталась и в шутку набросилась на Беа. — И вот эти дурацкие ощущения — тоже удовольствие.

Агнес уткнулась лицом в живот Беа, обхватила ее за талию костлявыми руками. Сквозь одежду Беа кожей чувствовала ее горячее неглубокое дыхание.

— Есть самые разные удовольствия — от утешения до восторга, — продолжала она, прижимая дочь к себе. — Еда может быть и тем и другим.

— А какая еда тебе нравилась больше всего?

— Наверное, смотря когда. Если бы ты спросила меня, когда я была в твоем возрасте, я назвала бы пиццу. Ты помнишь пиццу?

Агнес покачала головой.

— Такой большой, круглый, теплый, легко жующийся хлеб с тягучим сыром? А сыр помнишь? А пасту из помидоров? Помнишь помидоры?

Агнес улыбнулась. Теперь она их вспомнила.

— А теперь я, пожалуй, скучаю по овощам.

— По каким овощам?

— Всяким. Дикую зелень и клубни мы здесь находили. Но ты представить себе не можешь, какие овощи у нас были раньше. Самых разных цветов, но я особенно скучаю по зеленым. С удовольствием съела бы прямо сейчас целую тарелку овощей.

— И я тоже.

— И жареной картошки. И чего-нибудь со сливками. Соскучилась по сливкам. И по молоку. Охотно выпила бы стакан молока. Раньше ты любила молоко. Ты помнишь?

— Да. Я любила ледяное молоко.

— Ты любила мороженое.

Агнес прикусила губу и умолкла.

— Почему мы не живем там? — наконец спросила она, явно силясь вспомнить.

— От тамошней жизни ты заболела.

— Больше я уже не болею.

— Правильно.

— Мы живем здесь только поэтому?

— Нет.

— А почему еще?

— Ну, вообще-то Глену хотелось побыть здесь. Все это переселение — его затея.

— А тебе хотелось побыть здесь?

Беа невольно рассмеялась.

— Почему ты смеешься?

— Потому что это большой вопрос.

— А маленькие вопросы бывают?

— Бывают, и большие, и маленькие. Как и большие и маленькие ответы. А это — большой вопрос с большим ответом.

— Это значит, что ты мне не скажешь?

Беа улыбнулась. Моя догадливая дочь, подумала она.

— Тебе надо было сюда, а мне надо было с тобой, — ответила она. — Вот я и здесь. — Это был ее маленький ответ. С большим ответом дело обстояло намного сложнее. И, вероятно, значения он не имел.

Агнес нахмурилась.

— Но если мне уже лучше, значит, ты уедешь?

Беа ответно нахмурилась.

— Нет, разумеется.

— Разве ты не скучаешь по Городу? — продолжала расспросы Агнес.

— Я же тебе говорила — иногда. — Беа понимала, что ответ не удовлетворит Агнес, но что еще она могла добавить? — А ты-то хочешь жить там? — спросила она у дочери.

Агнес пожала плечами. Такой искренний жест. Откуда у нее могло взяться собственное мнение?

— Чем тебе нравится здешняя жизнь? — спросила Беа.

Агнес снова пожала плечами, но на этот раз уже не так искренне. На этот вопрос у нее имелись ответы, но не было никакой возможности хотя бы попытаться высказать их.

— Давай попробуем по-другому: что в здешней жизни тебе не нравится?

Агнес задумалась.

— Пума не понравилась.

— И мне тоже.

— И змеи не нравятся, — добавила девочка.

— Все змеи или только гремучие?

Агнес нахмурилась.

— Все они, — ответила она шепотом, будто боясь, что они подслушают.

— Ну, а в Городе змей нет, — сказала Беа и задумалась о том, насколько это правда. И о том, какой маловероятной ей показалась мысль, что где-то вообще нет змей, — теперь, когда она знала все тайные уголки, в которых они могут водиться.

Эти сведения, похоже, оставили Агнес равнодушной. Она поняла, что змеи — лишь маленький ответ на большой вопрос.

— По-моему, нам надо поспать, — сказала Беа. — Так холодно, и ты дрожишь.

Агнес кивнула:

— Я мерзну.

Беа вынула камни из костра и завернула их в две опустошенные сумки.

— Горячие, — предупредила она.

Они съежились под их единственной шкурой, Беа свернулась в клубок вокруг Агнес, обе прижали к груди по горячему камню.

Несколько раз за ночь Беа просыпалась и видела луну каждый раз на новом месте в небе. Она словно звала, хотела, чтобы ее заметили. Смотри, теперь я вот здесь.

Посреди беспокойного сна глаза Беа вдруг разом открылись, сон как рукой сняло, она насторожилась. Прислушалась и отчетливо различила то же самое, что услышала сквозь сон. Что-то двигалось поблизости. Что-то большое. Может, медведь, мелькало у нее в голове. Плохо дело. Пума. Еще хуже, но пуму я бы не услышала, ведь так? Если бизон, то по крайней мере он не попытается нас съесть, но может затоптать. Кто бы это ни был, он высокий. Он сделал еще шаг, и она подумала: Не такой уж и большой. Может, волк? Вапити?

Она напряглась, готовясь схватить Агнес и бежать или закрыть собой спящую дочь.

Потом послышался треск и кто-то охнул.

— Кто здесь? — шепотом спросила она.

— Беа?

— Карл?

Он заковылял к ним и сразу же чуть не наступил в золу их костра.

— Сюда. — Она подняла руку, чтобы он не наступил на нее. Он схватился за нее, придвинулся ближе и присмотрелся.

— И правда ты, — с облегчением сказал он.

— А ты думал, медведь, который знает, как тебя зовут?

— После сегодняшнего… — начал он и не договорил.

Беа поняла. Теперь она увидела, что у него при себе тюк с вещами. Встала и забрала его. Внутри была шкура — размером побольше и потеплее.

— О, спасибо. — Она укрыла шкурой Агнес.

— Еды у меня нет, — сообщил он, и она уловила в его голосе безграничную усталость.

— Почему ты не лег где-нибудь спать?

— Нарвался на неприятности.

— На какие?

— Не уверен, но кто-то точно шел по моим следам.

— И ты явился сюда? — Она повысила голос и инстинктивно придвинулась ближе к Агнес.

— Теперь уже все в порядке, но пришлось идти и идти, а я в то время не знал, куда. Потом увидел, как над головой пролетел гусь, и попытался найти место, откуда он поднялся.

Карл со стоном уселся.

— Ты ранен?

— Не то чтобы, но я, кажется, порезался, пока блуждал в темноте.

— А где Вэл?

— Не знаю. Я сказал ей держаться рядом, но она, конечно, не стала.

Он разломал ветку на части, бросил их на золу, и мгновенно язычки пламени появились там, где ветка коснулась подернувшихся пеплом, но сохранивших жар углей.

— Что ж, я уверена, это она нарочно, — сказала Беа.

Он издал краткий и резкий смешок.

— Ага, нарочно, вот только ничего из этого не вышло. — Он покачал головой, и Беа фыркнула, удивившись тому, с какой легкостью — и к месту — он ополчился на свою союзницу. Поспешно прикрыв рот, она бросила взгляд на Агнес, но та будто бы в самом деле спала, дыхание расслабленно выходило из горла. Беа отметила, что впервые подумала про Карла и Вэл вот так, как сейчас. Да, они были парой, мало того — союзниками, и это отличие казалось важным.

— Вот это был дурдом, — сказал Карл, явно испуганный тем, что они повидали.

— Я перепугалась.

— Так ведь и я тоже, Беа. Никогда в жизни мне не было так страшно. — Он перевел дыхание. — Но это же уму непостижимо. Ландшафт изменился до неузнаваемости.

Из-за облаков выглянула луна.

Беа всмотрелась в лицо Карла при лунном свете. Его лоб пересекали две сочащиеся кровью царапины. Она подавила в себе порыв потянуться к ним, ощупать, обработать.

— Кто-то из наших наверняка ранен, — сказала она. — Или еще хуже.

Он кивнул.

— Беспокоишься за Глена?

— Да. А ты — за Вэл?

Он выпрямился.

— Не особенно.

И Беа подумала, что это может означать что угодно.

Они помолчали. Беа слушала, как у берега пруда гортанно рявкает лягушка. Будто красуется своими размерами, издавая каждый новый рев громче предыдущего. Недавняя спутница лягушки куда-то подевалась.

— Знаешь, Агнес подумала, что это ты вызвал.

— Вызвал что?

— Пыльную бурю. Потому что ты говорил нам приготовиться разделиться, вот нам и в самом деле пришлось.

Карл довольно засмеялся.

— Надеюсь, ты объяснила ей, что это сделал я.

Беа усмехнулась.

Он продолжал, посерьезнев:

— Конечно, ничего такого я не делал.

— Знаю.

Еще несколько уток прилетели на пруд, и Беа представила, как они садятся, оставляя за собой на воде клинообразный след.

— Беа?..

— Да?

— Ты недолюбливаешь меня, да? — Вопрос прозвучал озабоченно, обиженно и вместе с тем уверенно.

Что она могла ответить? Она в самом деле недолюбливала его. И не сомневалась, что и он относится к ней так же. Чувствовалось в нем обычно что-то ушлое, но сегодня пропало. Сегодня все ощущалось иначе, будто появились новые правила или, скорее, правил не стало. Она набрала воздуха, готовясь к ответу.

— Может, без ответа обойдемся? — перебил он. — Я просто хочу, чтобы ты знала: что бы ты ни думала, как бы ни относилась к моим поступкам, я не такой плохой человек.

— Я и не считаю тебя плохим, — ответила она. Никакой он не плохой человек. Он ребенок, задира, глухой ко всему, кроме выживания, и здесь он царит, потому что царит и выживание. Ее раздражало то, как в разных местах процветают разные люди. Раздражало, что Глен, который романтизировал жизнь в дикой природе и знал ее историю, оказался к ней мало приспособлен. Если бы он легче разочаровывался, то наверняка бы уже сдался. Агнес больше не больна. Можно возвращаться домой. Если бы дом все еще выглядел удачной идеей. Удачные идеи относительны, их так трудно различить в темноте, когда в кишках у тебя булькает гусиная кровь, а тело согревается под звериной шкурой.

— Тогда я рад. Я восхищаюсь тобой и тем, что ты делаешь здесь вместе с дочерью. Твое присутствие здесь — это очень важно.

— На этот счет не знаю, — усмехнулась она.

— Зато я знаю.

Его искренность заставила ее умолкнуть.

Луна переместилась и теперь, опрокинувшись, выплескивала свое содержимое на небо. Звезды наливались ее светом.

— Чертовски холодно, между прочим, — сказал Карл, закончив вслух разговор, который вел мысленно.

Она перевела взгляд на Агнес, думая о тепле, которое распространяло ее маленькое пульсирующее тельце под новым одеялом.

— Нам надо поспать, — сказала Беа. — Вон там, на дереве, мы подвесили остатки гуся, которого поймали и приготовили. Там наверняка найдется несколько хороших кусков мяса для тебя.

— Видишь, ты здесь лучшая. — Его голос сочился лживой лестью.

Вот такого Карла она никогда не воспринимала всерьез. Когда он прощупывал почву ради какой-нибудь цели. Когда старался заручиться ее поддержкой в неких воображаемых выборах.

Она улеглась, слушая, как он осторожно идет к дереву. Звук его шагов теперь было бы невозможно спутать ни с каким другим. Глупо было считать его зверем, явившимся сожрать нас, думала она. Шаги звучали явно по-человечески. Забавно, что здесь это утешает. Она попыталась представить, как в Городе ее разбудили бы непрошеные человеческие шаги возле места, где она спала. Каким несравнимым оказался бы ужас.

Облака над головой тонко растягивались в воздухе, беспорядочно пересекаясь одно с другим, будто путаница проводов.

Вернулся Карл, забрался под принесенную им шкуру, которой накрылись они все. Шкура была большая, ему удалось укрыться, не дотрагиваясь до Беа.

Она слышала, как он стучит зубами, и понимала, что он пытается усмирить их, чтобы его не слышали. Но он еще дрожал всем телом так, что тряслись шкуры. Потом она почувствовала, как мало-помалу от него под шкурами прибавляется тепла, и немного успокоилась. И отодвинулась от Агнес настолько, чтобы нашарить руку Карла и потянуть его к себе. Он сразу придвинулся, обнял одной рукой ее и Агнес, другой рукой подхватил голову Беа оберегающим и нежным жестом. Ей показалось, что он уже был готов интимно запустить пальцы ей в волосы, но он этого не сделал. Просто поддерживал ее голову, и она лежала точно на подушке. От его пальцев пахло гусиным жиром и Карлом.

— Адский холод, — выдохнул он ей в волосы. Они лежали, накапливая тепло под шкурами, как маленькая потерявшаяся семья. Беа так и не вспомнила, когда в последний раз ей было так же тепло.

Когда Беа открыла глаза утром, Агнес таращилась на нее с презрением, смешанным с другими, менее очевидными эмоциями. Карл по-прежнему обнимал во сне Беа, но, поскольку Агнес уже не спала, такая милая прошлой ночью сцена теперь выглядела непристойной. Однако с презрением Агнес дело обстояло не так просто, о чем жалела Беа. Если бы! Под взглядом дочери ее сердце ухнуло в пятки, и на миг она подумала, что виновна в чем-то похуже. Гораздо хуже.

В сонном забытьи Карл прижал ее крепче и уткнулся лицом в ее шею. Под шкурами было так тепло, что оба вспотели, она чувствовала, что приклеилась к нему. И постаралась как можно быстрее отстраниться.

— Ты же слышала, как Карл наткнулся на нас ночью, — чересчур жизнерадостно сказала она Агнес.

Та прищурилась.

— Нет.

Но Беа видела, что дочь врет.

— Ну так вот, он пришел и принес эту теплую шкуру, так что все мы спали под ней вместе.

— Это и есть то самое совпадение?

— Что, прости?

Агнес пнула камушек, но не ответила.

— Не срывайся на мне, юная леди.

— Что значит «срываться»?

— Вести себя как паршивка, — сказала Беа, и хоть она никогда прежде не говорила дочери ничего подобного, Агнес поморщилась, и Беа поняла, что ее вспышка гнева не прошла незамеченной. Намек был понят. Дивные чары совместной ночи рассыпались в прах, воспоминания о ней окислились от недовольства внезапным приходом Карла.

— Доброе утро, — подал голос он, довольно потягиваясь под шкурой. — Слышала вчера ночью, как я пришел, Агнес? Шуму от меня наверняка было! А мы с твоей мамой никак наговориться не могли…

Агнес направилась прочь.

— Остановись, — сказала ему Беа.

— Что? — Лицо Карла вытянулось, будто его оскорбили в лучших чувствах. А может, он ее разыгрывал. Неужели же он не понял, какие именно сложности создало его появление? Мысль была настолько же параноидной, насколько и потенциально верной.

Со склона над озерцом послышался щебет вроде птичьего. Судя по звукам, его издавал мужчина. Потом еще один — от женщины. Община подавала сигналы. С плато над прудом пустили солнечный зайчик — треснутым зеркалом, которым они пользовались для охоты, и, хоть никогда прежде не разделялись, зеркало должно было пригодиться теперь, когда это все-таки произошло. Беа защебетала в ответ, за ее спиной Агнес завопила: «Папа!» — так, будто ее похитили. Обычно она звала его Гленом.

— Агнес? — послышался его встревоженный крик.

— Она в порядке! — заорала Беа, чтобы затоптать в зародыше драму воссоединения.

— Беа! — с облегчением закричал Глен.

— Здесь внизу вода, — подал голос Карл.

— Карл? — Глен повысил голос так, что его возглас завершился целой вереницей вопросительных знаков.

Беа увидела, как он появился над склоном. И стоял, вытянувшись во весь рост, пока не высмотрел их, а потом ссутулился и почесал голову. Она суматошно замахала ему.

— Мы сюда за водой! — воодушевленно крикнула она, надеясь посеять у него в мыслях семена повествования о том, как она только что явилась сюда, нашла воду и Карла, так что беспокоиться совершенно не о чем, и все это выражали взмахи ее руки и пронзительный крик.

Он помахал рукой от локтя, который держал прижатым к боку.

Рядом с ним появилась Вэл, приставила ладонь козырьком ко лбу, вглядываясь в их сторону. Беа заметила, как ее перекосило при виде их троих вместе, она повернулась к Глену, тот пожал плечами. Остальные члены Общины появились рядом с ними над склоном и радостно заголосили.

— Вода! — закричали они и начали съезжать по склону вниз.

В объятиях Глена при воссоединении чувствовалась натянутость, и Беа, не удовлетворившись ими, отвела его в сторонку от Общины, под прикрытие высокой травы, где уложила и приласкалась. Поначалу он дулся и отталкивал ее. Но ноги не сжимал, поэтому она без труда протянула руку между ними, улучив момент, когда он не отбивался, и вскоре промежутки между его приступами сопротивления удлинились. Он зажмурился, будто ему было безразлично, что делает ее рука, потом поморщился, сдерживая нарастающий стон, и снова попытался оттолкнуть ее. Это была игра и его награда, и Беа все тянулась к нему, словно каялась в том, что они никогда не стали бы обсуждать, — тянулась, пока, наконец, он не затвердел, не заулыбался и не насадил ее на себя. А потом она качалась на нем верхом, пока он не расслабился, и она тоже.

— Все дело, должно быть, в твоей нечистой совести, — предположил он, но довольным тоном, в котором она не уловила ни резкости, ни укоризны.

— Вообще-то нет, — ответила она. — А у тебя она больная.

Она и вправду чувствовала себя виноватой, но не перед Гленом. Ничего не было. Это всего лишь выживание. Что ее встревожило, так это Агнес. Ей казалось, Агнес лучше понимает, в чем суть выживания. Стала бы она переполняться презрением, если бы обстоятельства сложились иначе? Если бы это они остались голодными, замерзшими, без постели и случайно наткнулись на Карла? И он не стал бы спешить проявлять щедрость? Хоть он никогда и не давал волю своей похоти, Беа считала его способным на все. А если бы ей пришлось делать то, чего ей не хотелось, чтобы позаботиться о дочери и о себе? Именно этим она и занималась только что под пустым небом в далекой земле, разве нет?

Ту ночь они решили провести у пруда. Карл, Глен и Хуан направились к гряде, надеясь раздобыть мяса. Беа провожала мужчин взглядом и видела, как Глен сторонится Карла, говорит с Хуаном, а тот потом обращается к Карлу. Но когда они вернулись с тремя зайцами и каждый легонько помахивал своим при ходьбе, Глен и Карл хохотали в голос, и Беа не смогла вспомнить, когда в последний раз видела их смеющимися вместе. Здесь она зачастую забывала, что когда-то Глен был преподавателем Карла. А Карлу, похоже, часто досаждало, что окружающие высоко ценят Глена. «Но не в этот раз», — думала она, глядя, как Карл хлопает Глена по спине и заливисто смеется каким-то его словам. Глен ответил ему сияющей улыбкой, почти как если бы был студентом, искал одобрения и остался доволен, получив его. Они сели и сложили зайцев к ногам Карла. По хребту Беа прошел холодок, она прищурилась, и как раз в этот миг Карл поднял голову и встретился с ней взглядом. Все еще усмехаясь, он подмигнул ей, выхватил откуда-то из-за спины нож и сделал на своем зайце длинный неглубокий надрез.

Пока они свежевали зайцев, Дебра и Вэл развели костер, над которым мясо поджарили на вертеле. Его получилось немного, но было приятно поесть свежей горячей зайчатины, и они ели жадно, судорожно, набивая желудки про запас.

Они обыскали то место, где на них обрушилась пыльная буря, отыскали Чугунок и другую кухонную утварь. Им удалось сохранить личные вещи, постели и шкуры — то, что они носили привязанным к спине. Несколько минут поисков — и Книжный Мешок был найден и откопан. Инструкция тоже. Мешки с мусором, которые они набивали с тех пор, как покинули Средний Пост, пропали.

— Если эти дюны когда-нибудь расчистятся, за наш мусор мы нарвемся на здоровенный штраф, — сказала Дебра и поцокала языком, словно ей было кого винить.

— А может, песок похоронит его навечно, — возразил доктор Гарольд.

— Через сотню лет какой-нибудь ученый возьмется исследовать эти дюны и будет диву даваться: что здесь была за удивительная цивилизация? — Вэл дико вытаращила глаза, будто представляя, как сама видит эту картину.

— Можно подумать, через сотню лет все это так и будет здесь, — вставила Беа и поспешно захлопнула рот. Она не хотела, чтобы ее слова прозвучали так горько. Напротив нее в неровном кругу сидела на корточках Агнес, никогда не упускающая шанса поучаствовать в разговорах. Ее маленький рот удивленно открылся, и Беа стало тошно. Не вздумай испортить эти места для нее, упрекнула она себя.

— Беа… — На лице Вэл отразились опустошенность и растерянность. — О чем ты?

Дура Вэл. От ее невежества цинизм в Беа взыграл с небывалой силой, она напрочь забыла о присутствии Агнес.

— Это сейчас здесь штат Дебри, — объяснила Беа. — А до того были россыпи городков и ферм, где выращивали люцерну. А еще раньше — земли ранчо. А до того… продолжать или хватит? Потом здесь будет еще что-нибудь. Дай только срок. — Раньше она об этом особо не задумывалась. Но внезапно, услышав, что здешние края просуществуют еще долго после их смерти, она в глубине души поняла: этого не будет. И подумала, что абсурдна даже мысль о том, что они сохранятся до тех пор, пока ее не станет. При условии, что она не умрет сию же минуту.

— Бред какой-то. Это же последние дебри. Насчет этой земли приняты серьезные законы, — возразила Вэл.

— Думаешь, насчет прочих дебрей не было законов? И как же, по-твоему, эти стали последними?

— Законы есть, но их можно переписать, — вмешался Глен.

— Ой, да ладно тебе, Глен! — воскликнул Карл. — «Законы есть», — кривляясь, передразнил он Глена.

Вид у Глена стал страдальческим.

— Я всего лишь констатировал факт существования законов…

— Серьезные законы есть, и все же нас впустили сюда. — Беа пожала плечами. — А теперь — смотрите, мы раскидываем повсюду свой мусор. Думаете, на этот счет есть закон?

— Ну уж гребаное правило наверняка есть, — буркнул Карл.

Вэл, казалось, чуть оторопела.

— Ну да, — выпалила она, но продолжать не стала. Разговор угас слишком рано для нее, думала Беа. Момент был быстро упущен. Должно быть, все они еще не отошли от бури и от разлуки. Хоть порой между ними и вспыхивала неприязнь, но обычно они неплохо ладили.

— Ой, хватит, — прервала Дебра. — Суть в том, что когда-нибудь некий ученый — ну, или рабочий на стройке, Беа, — выкопает мешок с нашим мусором.

— И, когда будет перебирать его, найдет использованные тампоны Вэл, — подхватил Хуан. Они рассмеялись, радуясь, что отошли от спора.

Вэл нахмурилась.

— Я же вам говорила: ничем другим я пользоваться не могу.

— Не верится, что у тебя до сих пор месячные, — сказала Дебра.

— Я молодая! — выкрикнула Вэл.

Дебра вскинула брови.

— Я за то, чтобы заставить Вэл заплатить штраф, если наш мусор все-таки найдут, — сказал Карл.

Все ждали, что он рассмеется, поставит точку в шутке, но он не стал. Его сердитый взгляд был устремлен на костер.

— Карл… — жалобно выговорила Вэл, как будто пыталась уговорить его не ссориться при всех.

— Ну что? — рявкнул Карл. — Не можешь приспособиться — мирись с последствиями.

У Вэл отвисла челюсть. Беа поморщилась, сочувствуя ей. Предательство было очевидным.

Вэл поднялась и направилась прочь от огня надменно и зло, ожидая, что Карл пойдет за ней. Но он остался сидеть. Беа смотрела, как Вэл исчезает за границей круга, освещенного костром. Ее фигура вместо цветной стала блеклой, потом состоящей из серых точек и наконец растворилась в темноте. Переведя взгляд на Карла, Беа увидела, что он наблюдает за ней. Он ухмыльнулся ей поверх огня так, будто поделился шуткой. Потом ухмылка пропала, и он глазел на нее, пока Беа не отвела взгляд. Она потянулась в темноте за рукой Глена, и, хотя они сидели у огня, его рука оказалась холодной. Поискала взглядом Агнес, но ее не было на прежнем месте. Она улизнула. Беа вновь стало стыдно за свой цинизм. Оставалось лишь надеяться, что он не встревожит Агнес. Она заслужила право считать, что эти места охраняются. Хотя сама она, вдруг поняла Беа, воспринимала Дебри скорее как тематический парк. Который, скорее всего, со временем станет свалкой отходов или еще чем-нибудь полезным.

За Вэл никто не пошел. Набравшись тепла от костра, все расходились по своим постелям — один за другим, семья за семьей. Наконец и Вэл примчалась — к тому времени, как доктор Гарольд принялся мочиться в костер, заливая его. Обычно он засиживался дольше всех, потому что укладываться ему было не с кем.

— Она возвращается, — объявил он, стряхивая пенис и заправляя его в штаны.

Вэл влетела прямиком в спальный круг, в котором раскладывала постели для себя каждая семья и каждый член общины, миновала место, где только что улеглись Беа и Глен. Широкими шагами она подступила к Карлу, который лежал поверх своей постели, закинув руку за голову, и в притворной задумчивости глядел на звезды. Все внутренне сжались, готовясь к ссоре, к визгу Вэл, лаконичным и надменным ответам Карла, может, к пинкам ему в бок. К одному из их обычных препирательств, в которых Карл изображал благородство, а Вэл не брезговала дешевыми уловками. Но вместо этого Вэл задрала свою тунику и уселась на него верхом одним быстрым движением, напомнившим Беа бросок большой кошки. Вэл душила Карла и одновременно начала трахать его. Выкрикивала непристойности, пока он рычал и клокотал. Минуты не прошло, прежде чем он оторвал ее пальцы от своего горла, схватил за волосы и запрокинул ее голову назад так резко, что все вокруг услышали хруст ее выпирающих ксилофоном позвонков и то, с каким ужасом и возбуждением она ахнула. Потом ладони Карла вцепились в ее бедра, он задергал ее туда-сюда, сердито рыча, она вцепилась ногтями ему в грудь. Их секс был настолько шумным и агрессивным, что Беа потянулась к Агнес, чтобы закрыть ей уши, и с облегчением вспомнила, что Агнес улизнула и, насколько было известно Беа, не видела, что происходит.

Все старались смотреть куда угодно, только не на освещенные звездами тела неистово трахающихся Карла и Вэл, и слушать что угодно, только не их звериное рычание и вопли. Но не обращать на них внимание было трудно. Беа слышала, как кое-кто из остальных притих, лаская себя. Глен потянулся к ней, прижался вставшим членом, но она оттолкнула его, хоть в ней и пульсировало желание. Разочарованный, он обхватил себя рукой и отодвинулся от нее. Оба лежали под звездами без сна и в смущении.

Они полагали, что Пост находится по другую сторону плайи, теперь почти занесенной дюнами. Но плайя была огромна. Гораздо больше, чем они думали. Идти пришлось по рыхлому песку. Продвигались они медленно.

Спустя сутки им показалось, будто они видят впереди строения. Чаще попадался человеческий мусор — то, что бросают на обочину, приближаясь к дому и становясь беспечными: фольгу от пластинки жвачки, некогда синий, а теперь пожелтевший колпачок от ручки. Они уже не сомневались, что видят впереди поблескивающие кровли.

После того как солнце полностью скрылось за грядой, они остановились, приготовили ужин и место для ночлега. Горы приобрели светло-серый оттенок камня.

К Чугунку выстроилась очередь, но Вэл прорвалась вперед и объявила:

— Мне нужно больше еды, потому что я ем за двоих!

Дебра и Хуан, помешивая содержимое Чугунка, вопросительно переглянулись, потом обвели взглядом остальных, ждущих своей доли. Уставились на Карла, который кивнул. Ей дали больше. Беа покачала головой. Вэл часто казалось, что она беременна. Но всякий раз она ошибалась, за что Беа была благодарна. Переваривать Карла и Вэл по отдельности было непросто. Беа не сомневалась, что Вэл хочет ребенка, чтобы скрепить этот союз и его власть. Обоим слишком нравилось быть во главе. При каждом удобном случае они пытались извратить любое решение Общины в соответствии со своими представлениями и злорадствовали, когда это им удавалось. «Лидерам не следует наслаждаться лидерством, — твердила Беа себе. — Как говорил Глен, оно должно быть ролью, которую берут на себя из чувства долга».

Конец ознакомительного фрагмента.