В центре Нигде

Ступени казались бесконечными, а подъем — все круче. Поначалу я будто бы шла в большой кирпичной трубе с одним небольшим окошком в середине пути, затем ступеньки стали немного сужаться, а на стенах появляться все больше арочных оконцев с причудливыми металлическими решетками. К моему удивлению, воздух не был спертым и влажным; дышалось легко, а с каждым последующим шагом — к еще большему изумлению, — только свободнее.

Когда же многочисленные ступени остались позади, и я пересекла высокие дубовые двери — моим глазам предстал невиданной красоты зал. Книжные полки во все стены, ровные стеллажи — корешок к корешку, цвет обложки к цвету, — запрятанные в укромных местах рабочие столы с мягкими стульями — все для того, что работать и читать в полном уединении. Тишина трепетная, проникающие сквозь плоть к самой душе. Лишь неспешный шелест страниц, воркотание мягкого карандаша о бумагу… Впервые за долгое время я прочувствовала такую тишину, такое умиротворение. Мир в последние годы был оглушительно шумным — рокотание войн, стоны революций, а затем безудержная какофония звуков возрождающегося из пекла мира. И от этого яркого звучания стало практически невозможно укрыться: ни дома, ни в уютных забегаловках, ни в закутках города; звучание мира все равно проникало и затягивало тебя в свой сумасшедший круговорот событий и эмоций, заставляло торопиться: торопиться жить, любить, чувствовать, совершать безумства и играть в красочном спектакле. А здесь… В этом месте время замерло. Не нужно спешить. Можно выдохнуть, собраться с мыслями.

Я и сама не заметила, как замерла в дверях, практически с придыханием смотря по сторонам. Книги, зеленые листья живых папоротников и монстер, окна-виражи, наполненные причудливыми существами и бесстрашными героями, льющийся через цветные стеклышки обволакивающий свет…

Деревянный пол словно поглощал звук моих шагов — я прошла дальше, не в силах сдержать себя от бесстыдного разглядывания интерьера; почему же никогда Дебуа не приглашал своих посетителей наверх? Внизу — серое затхлое помещение, где воздух полон книжной пыли, а вечерами возникало чувство, будто из углов за тобой без устали наблюдали.

Но в следующую секунду я и вовсе потеряла дар речи: за раздаточным столом, за которым виднелся вход в фондовое или архивное хранилище, сидел Исраэль.

Не постарел ни на миг. Не изменился ни на морщинку. Одетый в костюм начала века, он меланхолично листал книгу в тысячу страниц, рассматривая небольшие картинки-иллюстрации в углах.

Я заморгала глазами, ощущая тяжелый ком чуть ниже ребер — от волнения даже похолодели кончики пальцев. А Исраэль, видимо ощутив мой взгляд, поднял голову от книги. Улыбнулся широкой улыбкой, тряхнул головой, отчего рыжие его кучеряшки забавно отпружинили. Невысокий, все в той же приятной полноте; и, кажется, даже с теми же изумрудными подтяжками.

— Анна, дорогая! Сколько лет! Как выросла, похорошела… — он нерасторопно поднялся, задевая подставку для книги; поворчал, пытаясь вернуть ей прежний вид, но быстро отвлекся на мою персону. — Ну что же ты стоишь? Что с глазами? А, понимаю, понимаю; наверное, еще не можешь до конца все припомнить. Или переживаешь о путешествии? Не беспокойся, оно пролетит как миг! — Исраэль искренне рассмеялся, беря мои руки в свои.

— Я… Признать честно, Исраэль, я не совсем понимаю, о чем Вы говорите, — голос мой предательски сорвался, а веселость мужчина сменилась легким недоверием и переживанием. — А когда Вы переехали? Еще до революции? А… Книги вокруг, это Ваша прежняя коллекция?

Мне не хватало сил задать главные вопросы. Припомнить? Переживаю о путешествии? Что я должна знать?.. Но, похоже, это не было нужно. Исраэль, не выпуская моих рук, сделал полушаг. Сощурился и проговорил медленно и тихо:

— Григорий Павлович разве не говорил с тобой?..

В эту секунду сердце сделало кульбит и полетело вниз, в бесконечную пропасть. Я даже ощутила, как по ребрам заскользил холодок. Глаза Исраэля округлились.

— Как?.. Он ведь должен был… Вчера все сообщить, когда… — мужчина замолчал. — Либо раньше; он ведь говорил с тобой раньше, — мужчина опасливо оглянулся и, понизив голос, приблизился ко мне, — о Вакууме?

— О Вам откуда известно о его теории?

— Ох, Анна, я ведь… — Исраэль вновь оборвался на полуслове, но многозначительно развел руками, стараясь объять всю библиотеку.

— Что мне должен был сообщить отец? Это как-то связано с его отъездом? О чем я должна знать?

— Прошу, дорогая, успокойся; я бесконечно хотел бы тебе помочь, однако не могу отвечать на вопросы. Есть негласные правила, Анна, и я не могу говорить, пока ты сами не вспомнишь, не узнаеешь, не откроешь… — он виновато покачал головой. — Я был убежден, что ты пришла сюда, потому что он успел все…

— Успел? — почти болезненный вскрик.

— О, нет-нет-нет! Это… Это тяжело. Я не могу объяснить, мой дорогой ребенок, не могу! Почему ты здесь? Как ты пришла? Как нашла?

— Так найти не сложно, — я окончательно запуталась, а от волнения начинала кружиться голова. — Прямо… Налево… Мне девушка подсказала внизу…

— Какая девушка?

— Она… — я постаралась описать ее, и с ужасом обнаружила очередное смутное пятно в памяти. — Я ведь только видела ее; она… Она… У нее было украшение на шее. Змеи. И… Глаза девушки — как будто золотились, — Исраэль, нахмурившись, слушал. — С ней был мужчина… И… Ах, да, конечно! Я не брежу; она передала мне письмо от отца, — спохватившись, я протянула конверт Исраэлю. — Возможно, это сможет что-то объяснить Вам, а Вы — мне.

Мужчина спешно распаковал конверт, извлек письмо. Отвернулся, чтобы я не различила слов в нем; а я даже не старалась подсмотреть — прежнее волнение вернулось клубящимся комком слез в горле. Возникало чувство, что все вокруг были осведомлены во всей происходящей неразберихе, и только я тонула в этом болоте из непонимания. Казалось, что все вокруг — спокойны и сосредоточены, и лишь я разрываюсь в неясности.

— Гм… Хм… — Исраэль перечитал письмо еще раз, прежде чем обернуться ко мне. — Ну, что ж, для меня все стало понятно.

А для меня нет! Я все еще ничего не понимаю! Только начинаю распутывать этот хаотичный клубок, как тут же оказываюсь засыпана нитями без конца и начала!

— Твой отец, — меж тем продолжал мужчина, подкручивая в задумчивости усы и не сводя взгляда от письма, — просит выдать тебе определенные экземпляры… Давай я назову это книгами и альбомами. Гм… Ну, да, вероятно, это сможет помочь…

Еще немного и я бы закричала в мольбах прекратить этот бессвязный словесный поток.

— Думаю, оно и лучше, чтобы ты самостоятельно во всем разобралась. Либо вспомнила, — Исраэль сосредоточенно покачал головой, складывая письмо во внутренний карман своего жилета. — Приходи завтра, часам к девяти утра. Я все подготовлю. И, Анна, — он помедлил, — если еще раз встретишь ту девушку; не подходи и не завязывай с ней разговоров.

В"Глитце"немноголюдно. Девушка с кроваво-красными губами и гладкими локонами расположилась у окна, театрально куря сигарету и не притрагиваясь к уже остывшему чаю; несколько мужчин тихо переговаривались за дальним столиком в глубине заведения. В такие часы здесь редко собиралась публика. Время, когда"Глитц"начинал сверкать, приходило с минутами заката.

Я сидела за барной стойкой, поворачивая запотевший стакан. Стив, отвлекшийся за украшением, цокнул, закатывая глаза.

— Что на тебя нашло? — спросил он беззлобно; забрал стакан из моих рук, водрузил на стекло три пронзенные вишни, вновь пододвинул напиток мне. — Ржаной виски, сок цитрусовых и гренадин. Теперь можешь восхититься этой красотой и пробовать. По мне так идеальный напиток для дурного понедельника.

Стив отсалютировал вошедшему к"Глитц"; я продолжала смотреть на свой стакан, не переводя взгляда.

— Да, пожалуй, ты прав… Дурной понедельник, — согласилась точно нехотя. — Дурной и бесконечно долгий.

— Неужто ты не знаешь, чем себя занять?

— Знаю. Просто не могу сосредоточиться. Мысли прыгают, и все валится из рук. Заезжала к Люсиль, думала с ней покататься, но она уже где-то прохлаждается… — оборвалась на полуслове. — Вероятно, отправилась к двоюродной сестре в западную часть города.

Конечно же Люсиль не была в западной части города; более чем уверена, она гуляла с тем парнем, с которым ушла сегодняшним утром после танцев. Впрочем, мне и не нежно было это озвучивать — Стив и без того прекрасно понимал, догадывался или попросту знал.

Сегодняшним утром. Еще ночью были танцы, легкость, а сейчас, спустя каких-то двенадцать часов, полное опустошение и растерянность. Запуталась в нитях, что старалась распутать.

— Коктейль прекрасен, — честно восхитилась, пробуя работу Стива. Держа стакан поднятым, перевела взгляд на Беннета. — Сейчас будет странный вопрос, но… Что тебе снится, Стив?

— Итальянский фронт, — ответил он сразу, не поразмыслив и секунды. Опустил глаза, принимаясь натирать уже наполированный стол.

Ну, конечно, как можно быть такой глупой; очевидно ведь, что Стив раз за разом возвращается воспоминаниями к тем неделям, что провел на фронте. Он не рассказывал никогда об этом. Говорили, что даже в стенах собственного дома родные Беннета никогда не поднимали этой темы.

— Извини… — неловко проговорила. Он лишь добродушно махнул рукой, мол, дело прошедшее; но в глазах все равно была глубокая тоска, отчего я поёжилась. — Я не хотела… Тревожить…

— Все в порядке, Анна, успокойся. Почему тебя вообще интересует чужие сны? — Стив улыбнулся почти искренне, переводя разговор немного в другое русло.

— Пытаюсь понять, что является отправной точкой моих собственных.

— И что же снится тебе?

Я пожала плечами, рассматривая, как на хрустальных гранях стакана играет свет.

— Полет.

— И на чем же летаешь?

— Меня подхватывает ветер и уносит все выше, и выше, и выше; а вокруг листва и звезды. Я прямо ощущаю бесконечность под собой, а в бесконечности сотни глаз, которые наблюдают; руки, которые стараются схватить и потянуть вниз… А потом меня что-то выкидывает из сна. Прямо выталкивает, понимаешь? Я физически чувствую, как меня выдергивают. И такие сны становятся все чаще… И мне становится все страшнее: а вдруг сон меня затягивает? Вдруг я однажды не проснусь?.. — оборвалась на полуслове, постыдно отмахиваясь. — Не слушай меня. Я устала и говорю глупости.

— По мне так, ты не сказала ничего глупого, Анна. Это нормально чего-то бояться. И иногда сны действительно пугают.

Не все так считают; когда я делилась переживаниями о ночных видениях с Люсиль, она лишь смеялась. Для нее разыгравшееся воображение — причина с большим рвением удариться в круговорот праздной жизни.

Время на часах почти не двигалось. Диалог со Стивом был неспешен и монотонен; может оттого, может из-за алкоголя, может из-за бессонной ночи, но меня вскоре начало клонить в сон. К тому же, в"Глитц"заявился Тристан, и уж с ним мне точно не хотелось беседовать даже из вежливости. Я спешно начала собираться.

— Спасибо за коктейль, Стив. Я пойду; может, чем раньше усну, тем скорее наступит завтра.

— Если хочешь, я могу отпроситься у миссис Мэй и проводить тебя домой.

— Нет, не нужно, я в полном порядке.

Я падала. Падала в бесконечную бездну. Но к удивлению, тянуло меня не вниз, нет: я падала камнем верх, медленно и неотвратимо опускаясь в бескрайний омут. Ныряла в темноту и слышала шелест переговаривающихся между собой листьев. Глубже, глубже — падала выше, и внутри меня все переворачивалось в безумном диссонансе

Тьма была такой огромной и всеобъемлющей, что, казалось, поглотила меня целиком. Она существовала повсюду: внизу, вверху и особенно внутри; словно мне раскрыли ребра, сняли спину, и ничего не осталось, кроме мрака и одиночества. Я чувствовала, как меня затягивает в эту бездонную пропасть, но отчаянное сопротивление было бесполезно. Тянуло вниз, в самое сердце этой бездны, и понимала, что не смогу спастись — падала все выше, и листва раскидистого дерева щекотала мою кожу.

Не могла дышать. Не могла двигаться. Ощущала себя абсолютно беспомощной перед лицом этой бездны, которая поглощала, устремляя в сердцевину. Но вдруг, что-то случилось. Моё тело начало наполняться теплом, и на грани сознания я услышала голос; он звучал где-то внутри, и я не сразу поняла, что он принадлежит мне."Не бойся. Падай в самый верх, чтобы небо осталось внизу. Всё закончится здесь".

Мир переворачивался, и я парила среди ветвей и сверкающих цветов, подхваченная настойчиво подталкивающим вверх ветром. В этой тьме вокруг плясали золотые искры. Эти всполохи сверкающей пыли и кроваво-алые потеки наполнили небо и пространство; они манили меня, звали, и вот я уже с головой погрузилась в их сияние, которое мягко принимало, как на бархатные подушки.

Поднималась все выше и выше, пока наконец вихрь прохладного воздуха не подхватил за собой. И когда вокруг в беспорядочном движение закрутился мир, в центре этого безумия возникло несколько ярких точек — они ширились, становились больше, горячее, и в следующую секунду взорвались всепоглощающей чернотой. А в ней, как в зеркале, отразился лик смерти. Прекрасный и ужасающе кошмарный. Искаженный страданиями и избавлением, с кровавыми пятнами на щеках и губах. И за смертью несся лязг мечей, взрывы и запах напалма.

"Просыпайся, принцесса, они идут не за тобой".

Кто-то резко выдернул из воздушного потока. Боль пронзила тело, я вскрикнула, срываясь с этой бесконечной высоты вниз (или вверх? Все запуталось и перемешалось). Всё, что видела, всё, на что смотрела, было черным с золотыми и красными всполохами. Падала. Падала. Выше. Выше. Выше. Холод объял, дышать стало невыносимо трудно. Паника сдавила сердце, и я закричала…

…От крика подорвалась. Лежала на кровати, судорожно комкая руками одеяло.

На грани сознания услышала крики с улицы. Даже не крики, нет; зловещий и скорбный вой, вобравший в себя весь ужас кошмаров ночных сновидений. Плач, смешанный со стонами — ни то плач ребенка, ни то волчье завывание, ни то гоготание диких птиц. Кожа моя покрылась мурашками, по спине пробежал холодок. Подорвалась с постели к окну; густой туман окутал сумрачный пустой город. Еще не утро, еще даже не рассвет.

Прижалась лбом к холодному стеклу. Вглядывалась в темноту, надеясь увидеть источник этих жутких звуков, но все было тщетно; лишь туман и темнота, да редкие огни дремлющего города. Вокруг тишина и пустота. Тишина и тьма. Тишина и туман. Невыносимая тишина. Когда вопль раздался снова, практически под моим окном, я и сама вскрикнула, отстраняясь от окна и чуть не падая на пол. За стеклом мелькнула призрачная тень, а в следующую секунду что-то черное упало с неба. Следом еще один черный комок, еще и еще — я с ужасом вскочила на ноги, побежала стремглав из комнаты к лестнице. Это нечто глухо и мокро ударялось по крыше дома, градом валилось с неба. Стоило мне сбежать вниз, устремиться к входной двери и распахнуть ее, как я вновь начала оседать на пол, не в силах удержаться на ногах. С неба на землю падали черные птицы. Мертвые черные птицы. Крылья их были сломаны, перья — в вязкой черной жиже, а глаза сочились кровью. В воздухе пернатых столько, что нельзя пересчитать их; птицы кружились над моим домом, и, описав несколько кругов, рушились вниз. Безумный хоровод. Макабрический танец.

Посреди этой мертвой пляски, на газоне перед домом, стоял мужчина.

— Время, — его голос звучал в моей голове. — Торопись.

А затем он поднял голову.

— Отец! — вскрикнув, я сорвалась к нему. Птицы, взметнувшись вверх, в следующую секунду сорвались бесчисленным потоком стрел на меня. В тщетной попытке протянула руку, чувствуя, как клювы птиц ударяют по коже и накрывают нас с отцом лавиной тьмы и смрада. Крик потонул в ворохе темноты."Принцесса, просыпайся". Поток холодного ветра…

Вздох.

— Анна Григорьевна, прошу, просыпайтесь! — Рута тормошила за плечо, обеспокоенно заглядывай в мое лицо. — Как же Вы закричали! Прошу, вставайте; принести Вам воды?

Я тяжело качала головой, щурясь от солнечных лучей. Их распахнутого окна доносился утренний шум, гул машин и бабушкин голос, — она, смеясь, беседовала с Тристаном. Пахло сырой землей и прелыми листьями; по всей видимости, дождь, начавшийся вчерашний вечером, лил всю ночь.

— Все хорошо, Рута, — голос мой был севшим и надломленным. — Плохой сон. Все хорошо. Хорошо, — повторила негромко, тяжело поднимаясь. Подушка — мокрая от пота; простынь подо мной сбилась в комок. — Который час?

— Без пятнадцати восемь, Анна Григорьевна.

— Что в такое время у нашего дома делает Тристан Аттвуд?

— Привез пригласительные. Завтра он выступает на закрытом мероприятии в"Глитце".

— И бабушка его не выгнала в шею? — процедила я недовольно.

— Он решил задобрить ее любимыми пирожными и букетом хризантем.

Рута помогла дойти мне до ванной комнаты, привести себя в порядок и убрать волосы в высокий небрежный пучок. Шпильки с жемчугом — подарок отца на восемнадцатилетние, — напомнили о тревожных образах из сна. Потому я поскорее собралась, подхватила сумку и, стараясь не попасться бабушке на глаза (чтобы избежать ее вопросов о моем отсутствии на ужине и, тем более, очередного рекомендательного описания Тристана в кавалеры), прошмыгнула через заднюю дверь к машине.

Тристан был приставуч и упрям, и все его ухаживания походили на детский лепет убежденного в своей уникальности мальчишки. К тому же, в паре он явно стремился бы перетянуть внимание общественности к успеху своей персоны; для чего мне был нужен гордец рядом с собой?

Липким страхом воспоминания о ночных грезах стягивали горло… Я уже забыла, что значит страх перед неизвестным, и учащающиеся кошмарные сны возвращали меня в состояние незнания. Как бы мне не хотелось того признавать, но долгие годы удачных стечений обстоятельств закрывали в своеобразный шар, отделяли от прочего мира — это было сродни разучиться переживать, нервничать, слепо доверяясь течению жизни, самостоятельно ведущему в лучшем из направлений.

Солнце, выглянувшее утром, скрылось за тучами, затягивающими небо. Собирался дождь, и я уже пожалела, что оделась во сне белое: белая юбка, белая блуза, белое пальто-кимоно, белые туфли… Оставалось надеяться, что ливень пройдет за время моего пребывания в библиотеке.

По пути я забежала в кофейню напротив парка. Быстрый перекус, чашка ароматного кофе со сливками, круассан с грушей и голубым сыром — тревожные ощущения после ночных кошмаров практически притупились, оставив неприятное, клокочущее меж ребер, чувство. Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, я принялась записывать все, с чем мне пришлось столкнуться за последние дни, какие вопросы рождались и ждали ответа, стараясь ничего не упустить. Почти благоговейно ждала девяти часов: жадно смотрела на часы и торопила стрелки. Без пяти сорвалась с места, миновала проулочек и двор, вновь оказываясь среди розовых кустов перед деревянными дверьми. От волнения перехватывало дыхание. Отчего-то я очень надеялась и сегодня застать двух незнакомцев, но в читальном зале мне кивнул в знак приветствия мистер Дебуа и крайне удился (почему-то), когда я, вместо того, что направиться в зал, свернула в темный коридор. В этот раз он показался мне длиннее, но придавать тому значения не стала; поскорее дошла до винтовой лестницы, вдохнула полной грудью и начала подъем.

Выше. Выше. Выше. Аромат трав дурманил, на улице начался дождь — монотонно забарабанили капли по окошкам, — состояние было не дремотным, скорее расслабленным. Лестница тянулась нескончаемой вереницей ступеней, и порой в голову приходили мысли повернуть обратно. В такие моменты я вспоминала сон, лицо отца, просившего торопиться, падающих птиц. Внутренний каскад сновидений — практически такая же лестница. Прежде, чем пробудиться, приходилось миновать несколько этапов. Но очнутся, как и дойти до конца — новый глоток воздуха, маленькое перерождение.

Я порядком устала, уже всерьез начав сомневаться в конечности подъема, а поэтому двери второго этажа стали для меня практически подарком свыше. Скорее туда, внутрь — и вновь теплый свет, аромат дерева (и запах трав, возникший уже на лестнице); книги, добротные стеллажи и зеленые кусты.

— Анна, доброго утра! Ты точна, как швейцарские часы, — Исраэль одарил меня добродушной улыбкой, поглядывая на наручные часы. — Ровно девять!

Ровно девять? Мне казалось, я как минимум час поднималась сюда.

— Доброго! Не люблю опаздывать.

— Да; это, пожалуй, одна из черт, отличающая тебе от отца. Он-то любил задерживаться минут на сорок, аргументируя это личным восприятием времени и вопроса пунктуальности.

Я постаралась вежливо улыбнуться, хотя внутри что-то максимально тому противилось.

— Вы подготовили книги, Исраэль? Я бы хотела поскорее начать работу.

— О, да-да, конечно, — мужчина засуетился, выкладывая на столешницу разноцветные потертые томики; сверху на них легло письмо. — На этом листе список книг, который для тебя составил отец. Я могу выдать семь экземпляров из тринадцати. Остальные находятся в работе, и я пока не могу их предоставить. Поработай пока с этими. За каким столом предпочтешь работать? Я помогу перенести издания.

— Разве я не могу забрать книги домой и изучить их там?

— Ох, нет, эти я не выдаю. Можешь работать с ними в библиотеке, — Исраэль вновь дружелюбно улыбнулся. — Ты сама поймешь их значимость, а вместе с тем — такие правила пользования.

Тяжело вздохнула, обернулась.

— Мне бы хотелось выбрать большой стол в отдалении. Мне необходимо пространство и полное уединение.

— У меня есть на примете место, которое тебе придется по душе, Анна. Пройдем за мной.

Вдоль стен тянулся ряд книжных шкафов, сделанных из темного дерева, на полках которых красовались книги в кожаных переплетах. Почти все столы, спрятанные среди стеллажей и раскидистых растений, были пусты. На одном из них стояла пишущая машинка, а рядом лежала стопка листов бумаги; рыжеволосая девушка сидела, склонившись, за рабочим столом и быстро стучала по клавишам, не замечая ничего вокруг. Мне хотелось задержаться на мгновение и рассмотреть неизвестную: кожа ее словно переливалась чешуйками под неярким светом торшера, но Исраэль бодро шагал вперед, и приходилось поторапливаться, чтобы не отставать.

Рабочее место, которое мне предоставили, было действительно роскошно. Небольшой закуток у арочного окна, обособленный и укромный; на кирпичной стене — желтые светильники в форме свечей. Горшки с монстерами. Стол на массивных ножках, сделанных в форме грифонов. Два мягких стула, обитых китайским шелком. Болотного цвета кожаное кресло в углу. Да. Определенно по душе.

Исраэль положил книги, попросил обращаться к нему в случае необходимости и оставил меня одну. За окном шуршал дождь, в библиотеке пахло травами и чаем, а впереди ждала уйма работы. К тому же я помнила о ночных видениях. И об образе отца, просившего торопиться. Время. Торопись. Какое время? Куда торопиться? Что нужно сделать? Что произойдет? Мои участившиеся кошмары. Вспыхнувшее зеркало. Странная девушка. Недоговаривающий Исраэль (появившийся точно из неоткуда).

Первым делом ознакомилась с оставленной частью письма. Помимо упомянутого списка литературы не было ничего. Никакой приписки, пояснения или инструкции: что нужно делать, что искать, на что обращать внимание; а потому я просто бросилась с головой в изучение книг. Раскрыла толстую тетрадь для пометок, достала набор перьевых ручек, распахнула первый томик: под синей обложкой с инкрустацией таился текст на невиданном мне языке. От отчаяния хотелось заскулить; отложила книгу в сторону, притянула другую — сборник статей на латинском, — и это уже стало чуть более читабельным.

Что-то по типу бестиария. Разве что вместо зверей — фантастические существа всех мастей и иерархий. Следующая книга — рассуждения мыслителей многих веков о пустоте и ее природе. Все тот же Вакуум, о котором так много размышлял отец; пространство, отделяющее мир человека от мира потустороннего, в котором ничего не существует кроме тьмы и мрака.

Это было сродни поискам слепого: я пробегала глазами по страницам, выискивали пометки или какие-нибудь выделения. Отец любил оставлять в книгах небольшие клочки бумаги со своими записями… Но ничего не было. Абсолютно ничего. Я узнавала новую информацию, погружалась в теории и мифы, но не находила ответов.

Это ведь не мог быть список с посылом"Почитай, дочь, на досуге, пока я в отъезде! Развлеки себя историями о пожирающих тело и плоть монстрах, и об Апокалипсисе, что придет из пустоты, коль будет испит до дна сосуд без судьбы!"

Пытаясь разобраться в сумасшедших текстах, главное самой не сойти с ума.

— Оу… — внезапный голос вывел меня из оцепенения; я подняла голову и увидела мужчину с книгой, замершего в проходе к этому укромному уголку. — Не ожидал здесь кого-то увидеть; видите ли, обычно этот стол закреплен за мной.

— Вероятно не сегодня; но если Вам крайне принципиально… — я хотела было подняться, но, почему-то смутившись от испытующего взгляда незнакомца, надела маску безразличия и легкого пренебрежения. — Впрочем, меня проводили за этот стол и, как видите, я работаю, а потому не смогу его освободить.

Мужчина улыбнулся, а я отметила про себя, что лицо его казалось смутно знакомым.

Прямой нос с небольшой горбинкой. Темные брови. Удлиненная ухоженная щетина. Глаза… Не голубые, нет; очень светлого, точно светящегося изнутри оттенка — словно в мутной дымке, — пронзительные и завораживающие. И в них — ни то усталость, ни то хитрый огонь. Чуть вьющиеся темные волосы уложены назад; одна прядь выбилась и упала на лоб, через который пролегли несколько неглубоких мимических морщин. Прикинуть даже предположительно возраст — проблематично; полагаю, ему было около тридцати пяти — сорока. Широкоплеч. Прямая аристократическая осанка. Одет в добротный костюм. Через руку перекинуто серо-зеленое пальто.

— Я и не думал Вас о том просить; лишь высказал свое удивление, — проговорил он ровным голосом. Неспешно прошел к стеллажу, вытянул темно-желтого цвета альбом. Заглянул украдкой в мою книгу. — Занимательное чтиво выбрали. Чем руководствовались в подборе литературы?

— Интересуюсь темой, — ответила не слишком доброжелательно. Мужчина пожал плечами.

— Не стремлюсь навязать Вам свою компанию, не переживайте. Но могу дать безвозмездный совет: начните с отложенной синей книги. Ее зачастую рекомендуют изучать первой.

— Откуда Вы знаете?

— Я часто прихожу сюда отвлечься от суеты, а порой и найти интересного собеседника. Многие, кто старался познать Пустоту, предпочитали изучать ее, начиная с упоминаний от первой цивилизации, — на мой вопросительный взгляд он также спокойно пояснил. — Эта книга содержит переписанные шумерские тексты. Достаточно увлекательный экземпляр. При должном изучении заменит Вам многие другие издания. Позволите? — мужчина поднял книгу со стола, со знанием дела пролистал несколько страниц. — Здесь и сказания о богах, и заклинания, и гимны. Даже есть небольшой раздел, представляющий плачи и песни… Хм, да, здесь явно читается рука вавилонских жрецов, чудесная систематизация знаний, — незнакомец положил книгу обратно, вскользь глянув на меня из-под опущенных ресниц. — Прошу прощения за беспокойство, — и дальше он произнес что-то на неизвестном мне языке, и звучание слова (или слов?) было такое, будто нападает кобра, или вода идет по трубам.

Конец ознакомительного фрагмента.