Гиблое место в ипотеку

— Понимаете, почему я испугалась? — спросила Ксения, набирая код на замке входной двери дома.

— Создается впечатление, что в особняке никого нет, — ответил Костин, — на звонок нам не открыли, дорожки не подметены, на крыльце грязно. Вы когда последний раз видели брата?

Ушакова распахнула дверь.

— На майские праздники. Мы с Лукерьей приезжали к нему на шашлык. Вообще-то, Филипп гостей не любит. Только не подумайте, что он хам. Брат вежлив, хорошо воспитан. Он и чаем угостит, и пообщается с вами. Но через час общения с гостями Филя устает. Если они дольше просидят, ему делается совсем нехорошо. Однако он старается виду не подавать, остается по-прежнему радушным. Но я-то знаю, что не надо задерживаться. Первого мая у него день рождения, поэтому мы с дочкой приехали, привезли подарок.

Ксения замолчала и открыла вторую дверь, которая преграждала вход в дом. Наконец мы вошли внутрь. Я оглядела прихожую.

— Похоже, ваш двоюродный брат тщательно следил за безопасностью. В доме две стальные двери, кодовые замки нового поколения. Или вы ему особняк таким сдали?

Ушакова ответила:

— Глагол «сдали» неверен, брат здесь просто живет. Мы с Филиппом двоюродные родственники, но связаны теснее, чем дети одних родителей. Детство, юность мы провели вместе. То, что мы редко видимся, роли не играет. Зеленов прекрасно знает, что я с ним буду и в горе и в радости. Если беда случится, первый звонок он сделает мне, и я всегда ему помогу. Дом, в котором мы находимся, — это дача родителей Зеленова. Майя Алексеевна, мать Филиппа, завещала его мне, а не сыну. Почему она так поступила? Судачить о людях некрасиво, о покойных принято говорить или хорошо, или ничего, но, между нами говоря, его мать отличалась вздорным характером и постоянно на всех обижалась. Завещание она регулярно переписывала и каждый раз торжественно заявляла сыну:

— Я тебя вычеркнула! Ничего непочтительному отпрыску не оставила.

Недели через две тетя Майя изменяла отношение к Филу, бежала к нотариусу и говорила Филиппу:

— Только ты мой наследник.

Круг людей, которые на недолгое время становились получателями дома по завещанию, не менялся. Сын и я. Мать Филиппа в очередной раз отписала недвижимость мне и скоропостижно скончалась. А я тогда была женой успешного бизнесмена, у мужа особняки и в Испании, и в Италии, и в Подмосковье. Зачем мне дом, который по праву принадлежит Филиппу? У брата тогда своего жилья не было, он снимал комнатку размером меньше, чем будка для собаки. Вот я и сказала Филу:

— Тетя Майя просто не успела снова переделать завещание. Особняк не мой, а твой.

— Однако вы не подарили дом Зеленову, — ринулась в бой Баранова. — Он живет на вашей территории.

Я покосилась на Вовку, у того на лице сияла улыбка, но глаза недобро прищурились.

Ушакова щелкнула выключателем, под потолком вспыхнула люстра.

— Я не стала оформлять дарственную из нескольких соображений. Особняк требует больших вложений. Электричество, вода, канализация, вывоз мусора, зимой чистка дорожек и крыши от снега. За это и за многое другое надо платить. Брат гениален в своем деле, но я вам сейчас покажу, на что он тратит все свои деньги. За содержание дома платит владелица, то есть я. Муж мой разбогател благодаря своему таланту и трудолюбию. Василий знает, что у меня есть дом, но он сюда никогда не приезжает, понятия не имеет, что Фил тут живет. Если я переведу особняк на брата, Ушаков об этом узнает и возмутится: «С какой радости я должен оплачивать чужую недвижимость? Филипп не инвалид. Пусть сам себя обеспечивает». Почему я вам это рассказываю? Да просто мои отношения с братом — это мое личное дело.

— Вы абсолютно правы, — согласилась я, — простите Екатерину, она новая сотрудница, поэтому и проявила праздное любопытство.

— Новая не значит глупая! — огрызнулась Баранова.

— Пойдемте, — предложила Ксения, — а то мы затормозили у входа.

Мы вошли в темный холл, и я пришла в изумление. Это было полукруглое помещение с зеркалом от потолка до пола. В него выходили еще три двери-близнецы, родня входным.

— Думаю, хозяина дома нет, — сказал Костин.

— Почему вы так решили? — удивилась Ксения.

Костин сел на табуретку, скромно притаившуюся в углу.

— Все закрыто, так запирают, когда надолго уходят.

Ксения открыла одну внутреннюю дверь.

— Смотрите.

— Два замка, — удивилась я, — изнутри и снаружи. Немного странно для жилого помещения.

Костин вошел в комнату и присвистнул.

— Пуленепробиваемые ставни! И очень правильно установлены. Если кто-то находится во дворе, он не поймет, что окна забаррикадированы. С улицы этого не видно. Лампа, ты о чем подумаешь, если увидишь, что в доме царит тьма?

— Что задернули плотные шторы, — отозвалась я, — или опустили рулонки, они бывают разных цветов, в том числе и черные. Мысль о том, что окна прострелить нельзя, мне и в голову не придет.

— Во! — бормотнул Костин, оглядываясь. — А ежели ставенки снаружи приклепаны?

— Ну, тогда я решу, что владелец дома прячется, совесть у него нечиста, — ответила я, — очень умно ставни в комнате поместить, лишних вопросов у посторонних не возникнет.

— Зеленов точно жил в страхе, — сказал Володя. — Может, он долгов наделал? Или обманул кого-то?

— Ошибаетесь, — возразила Ксения, — мой брат человек порядочный. Да, у него в поведении есть странности. Фил может на неделю засесть в мастерской, не есть, не пить. Если в это время к нему кто-то приедет, брат никогда гостя не впустит. И на звонок не ответит. Но замки, ставни и ловушки поставлены не из-за страха перед людьми, которые явятся требовать долги. Из-за сокровищ!

— Сокровищ? — повторила я.

— Золото, бриллианты? — усмехнулся Костин. — Обстановка в доме не кажется богатой. Самое дорогое из того, что мы пока видели, — двери с сейфовыми замками и ставни. В комнате, где мы находимся, стоит нечто вроде «стенки», за которой в советские годы народ гонялся, а больше тут ничего нет.

— Еще люстра, — добавила я, — напоминает ту, что висела во времена моего детства на кухне родительской квартиры. Вова, ты не прав, «стенки» имели нишу под телевизор, платяной шкаф, несколько полок, чаще всего открытых. На них люди выставляли собрания сочинений классиков, которые удалось раздобыть за сданную макулатуру: Александр Пушкин, Лев Толстой, Максим Горький. На самом верху были закрытые антресоли. И «стенка» занимала только одну стену. Извините за тавтологию. А здесь целых три заняты шкафами, только у них вместо дверей темные стекла. Похоже на какое-то хранилище.

— Угадали, — похвалила меня Ксения, взяла с подоконника пульт, похожий на телевизионный, и направила его на один шкаф.

Темное стекло стало прозрачным.

— Ух ты! — восхитился Вовка. — До чего дошел прогресс!

— Там платья! — воскликнула я. — С виду совсем древние.

— И опять вы правы, — улыбнулась Ксения, — перед вами малая часть одной из лучших в мире коллекций одежды. В этой комнате хранятся исключительно парадные наряды.

Ушакова показала на одну вешалку.

— Полюбуйтесь на бальное платье графини Кавалегани. Его создал великий Чарльз Уорт. Дама получила роскошный наряд в дар от своей бабушки. Если выставить этот прекрасно реставрированный Филом экспонат на аукцион, то его цена стартует с полумиллиона долларов.

— За эти лохмотья? — подпрыгнул Костин. — Кому сегодня этот ужас нужен?

Ксения засмеялась.

— В мире много коллекционеров одежды. Они готовы тратить на свое хобби огромные суммы. Забавно, но основателем французского от-кутюр стал англичанин Чарльз Фредерик Уорт. Он обслуживал королевские дворы, придумал «болвана», который теперь называется манекеном. Уорт был истинный гений, он изменил женское платье, фонтанировал идеями и воплощал их в одежде. Платья, которые он сшил сам, можно по пальцам пересчитать. К тому, что перед вами, прилагаются туфельки. Каждая украшена паучком из платины, он держит в лапках сердце из рубина.

— Ничего себе, — пробормотала я, оценив размер камней.

— И откуда ваш брат деньги брал? — бесцеремонно спросил Костин.

Ксения поманила нас.

— Пойдемте, осмотрим другие помещения. Мне только сейчас пришло в голову: вдруг Фил какой-то экспонат реставрирует. Он может неделями сидеть над вышивкой, забыть про сон и еду. Запрет двери, орудует иголкой, и ничего ему не надо. Откуда средства? Петр Филиппович, отец Зеленова, был психиатром. И зачем уж теперь тайну хранить, за солидное вознаграждение лечил многих приватно. В советское время, если вас поставили на учет в психоневрологическом диспансере, то на престижную работу, будь у вас не семь, а сто семь пядей во лбу, нельзя было устроиться, и за границу не выпускали. Семью не создашь, кто захочет с сумасшедшим жить? Если больной не буйный, а тихий шизофреник, то он будет дома сидеть. Если он склонен к суициду, то его запрут в палате. И уж совсем жутко было в буйных отделениях. Там царили порядки хуже тюремных. В психлечебнице тех лет санитар был бог и царь. Он был главнее врача, потому что мог жизнь пациента в рай или в ад превратить. Не знаю, как сейчас, но во времена Петра Филипповича дела обстояли так, как я говорю. Среди родственников психически больных было достаточно людей, готовых членов своей семьи лечить подпольно. Старший Зеленов много зарабатывал. Общаться с психами непросто, дома дядя Петя расслаблялся, вышивая картины. А еще он собрал внушительную коллекцию старинных рукоделий. Они очень дорогие, за ними охотятся музеи, как государственные, так и частные. После смерти отца к Филиппу отошла обширная коллекция, городская квартира, машина. Стартовый капитал у него был. Но он не гнушался по помойкам шарить, договорился с мусорщиками, они ему рванину всякую тащили. Большинство из того, что приносили, — современная ерунда, но порой попадались истинные жемчужины. Однажды мужик припер ему кофр, а в нем платье восемнадцатого века изумительной красоты, туфли, сумка, шляпка. За это собиратели миллионы дадут. Еще Фил ездил по деревням, провинциальным городам. Люди часто не понимают, чем обладают. Стоит у них на чердаке среди старых вещей сундук бабушки, он набит тряпьем старым, грязным, лохмотьями непонятно какими. Надо бы их выкинуть, да все руки не доходят. И вдруг появляется Фил, представляется костюмером, который ищет старье для съемок, вежливо осведомляется:

— Нет ли у вас ненужной одежды давно умерших родственников?

Люди с радостью отдают то, что давно пора, по их мнению, вышвырнуть, и получают небольшую сумму. А у Филиппа после долгих месяцев реставрации появляется вещь баснословной стоимости.

Пока Ксения рассказывала, каким образом ее родственник составил очень дорогую коллекцию, мы обошли два этажа и удостоверились, что в доме Филиппа Петровича нет.

Ушакова заперла особняк, мы снова очутились во дворе.

— Пойдемте в мастерскую, — предложила «экскурсовод» и вдруг испугалась. — Видите, что там под навесом?

— Минивэн и седан, — ответил Володя, — не новые, а солидно пожившие.

— Отсюда только на автомобиле уехать можно, — сказала Ксения, — коттедж стоит на отшибе. До ближайшей деревни километра два, там конечная остановка рейсового автобуса.

— На велосипеде, мотоцикле, — перечислил Костин, — да и пешком преодолеть расстояние, о котором вы говорите, очень легко. Может, ваш брат в магазин ушел.

— Нет, — возразила Ксения, — Фил не пользуется двухколесным транспортом, он передвигается только на машинах. Ой! Вдруг он там!

Ушакова показала пальцем на гараж.

— Решил куда-то поехать, сел за руль и… умер.

— Это, к счастью, редкость, но ничего исключать нельзя, — сказал Костин.

— Давайте посмотрим, — предложила владелица дома.

Мы приблизились к навесу.

— Не стоит нервничать, — вскоре сказал Володя, — в машинах пусто.

— Значит, нам надо в домик, — прошептала Ушакова. — Зачем я вас в особняк повела? Филипп там редко бывает, заходит, только когда какой-то экспонат требует реставрации. Да и его в мастерскую несет. Господи, я совсем безголовой стала. Брат в особняке не живет. Вернее, живет, но не спит, не ест. Непонятно объясняю? Я просто идиотка!

— Вы нервничаете, — начал успокаивать ее Костин, — нам все понятно. Особняк ваш брат превратил в музей одежды, поэтому тщательно его охраняет.

— Да, да, — закивала Ксения, — верно.

— А где Филипп отдыхал и работал? Куда нам идти? — осведомился Костин.

Ушакова показала пальцем на группу деревьев, за которыми едва просматривался домик.

— Мастерская и жилое помещение там.

Спустя четверть часа мы все осмотрели.

— Никого! — резюмировал Вовка, стоя в небольшом помещении, которое, судя по обстановке, было спальней хозяина. — Ксения, здесь все на месте?

— Не знаю, — промямлила та. — Домик одноэтажный, в нем всего три комнаты. Филипп гостей в столовой принимал. А в мастерскую и спальню я никогда не заходила. Сейчас я тут впервые.

Мы осмотрели комнаты, вернулись в столовую, которая одновременно служила и гостиной. Ксения села на стул и прижала ладонь к груди.

— Мне так страшно! Ой!

Она вскочила и подошла к гардеробу.

— Боже! Он такой большой! На гроб похож! Господи! Мне в голову пришла ужасная мысль! Вдруг брат там!

С этими словами Ксения распахнула дверцу явно очень старого шифоньера и вскрикнула:

— Мама!

Мы с Володей кинулись к ней и увидели, что внутри нет вешалок и перекладины, на которую их обычно вешают. Шкаф — не шкаф, а, грубо говоря, короб, который закрывал люк в полу. Сейчас его крышка была откинута. Ксения со скоростью молодой белки бросилась внутрь шкафа и крикнула:

— Здесь лестница, я спускаюсь.

Я поспешила за ней.

— Боже, как воняет, — закричала Ксения. — Боже, боже. О нет! Нет!

Ушакова прижалась к стене. Я увидела, что ступеньки ведут в какую-то комнату, а у подножия лестницы лежит ничком мужчина.

— Поднимайтесь, — приказал Костин, который стоял за моей спиной, — Лампа, дуй наверх.

Я вылезла из люка и спросила у Вовки:

— Судя по запаху, там труп?

— Да, — мрачно ответил мой друг, помогая Ксении выбраться в столовую, — надо вызывать сама знаешь кого. Похоже, мы нашли Филиппа Петровича.

Костина услышала Ушакова, она еле слышно пролепетала:

— Нет! Там не Зеленов!

— А кто? — спросил Володя.

— Василий, — выдохнула наша клиентка, — мой муж.

Мне стало зябко и жутко. Но я сделала вдох и взяла Ксению за руку.

— Не бери гиблое место в ипотеку, — пробормотал Костин.