Устойчивая жизнь. Как справляться с проблемами на жизненном пути

Они не рассматривают возможности бросить дело.

«Прогулочный шаг» для них неприемлем.

Они убеждены, что формирование стойкости — постоянный труд.

Они презирают бесцельность.

У них лица чемпионов.

Когда моя мать несколько лет назад умерла, я позвонил очень дальней кузине (племяннице моей мамы), чтобы сообщить это известие. Наш разговор длился намного дольше, чем я ожидал, потому что она начала рассказывать истории о семье моей мамы, которые я никогда не слышал.

Моя мать была младшей из семи детей, рожденных в шотландской семье эмигрантов. Сейчас уже никого из них нет в живых. «Семья твоей мамы была сборищем трусов, — прямо заявила моя кузина. — Когда в жизни возникали трудности, братья напивались, а сестры начинали жаловаться. Затем они просто сдались и умерли… один за другим».

Это замечание преследовало меня еще долго после окончания телефонного разговора. «Трусы!» — сказала она. Не совсем вежливое слово по отношению к семье.

Мама очень старалась быть хорошей по отношению ко мне и моему брату. Но снова и снова испытывала разочарование. Многие вещи у нее просто не получались. Она могла получить работу, но бросала ее через короткий промежуток времени. Она могла начать маленькие проекты по улучшению нашего дома, но редко их заканчивала. Могла объявить о начале новой жизни в нашей семье, но ее решительности хватало ненадолго.

Мама всегда казалась занятым человеком, но мало какие дела были приведены в исполнение. Она была знакома со многими людьми, но я не уверен, что они были близкими друзьями. Только один и приходит на ум. У нее были таланты (например, игра на пианино), но я не думаю, что она довела хоть один из них до совершенства.

В нашем доме была маленькая картина, которую мама начала рисовать в старости. Я ценю ее как память о ней. Но картина была закончена другим человеком.

Я любил свою мать и благодарен ей за то, что она была честна по отношению к своим сыновьям. Но я также осознавал, что упорядоченная, дисциплинированная, долгая жизнь для нее была постоянной борьбой. Пока не узнал, что ее смерть была результатом обширного удара, я боялся, что умерла она от разбитого сердца и неосуществленных надежд.

До того разговора с сестрой я никогда не касался жизни своей матери, так что не мог видеть эти скрытые примеры. Единственное уничижительное слово — трус — иногда может на многое открыть глаза. Сейчас, пришпоренные этим словом, многие вещи стали мне понятнее — насчет моей матери и насчет меня самого. Необходимо было довести начатое до конца, что было испытанием для нас обоих. И это было у нас в крови.

Я мог бы высказаться так — у меня был ген трусости. Простите меня, если это не психологическая терминология. Довольно жесткая самооценка, но кое-что прояснилось для меня… о моей матери и обо мне.

Думаю, Марвин Голдберг был первым, кто учуял легкий запашок гена трусости во мне, когда я был студентом. Летом, еще до окончания средней школы, я решил, что хочу покинуть его команду. Сделав вывод, что устал от изнурительных тренировок, я хотел бы иметь больше свободного времени, чтобы (как, вы говорите о серьезном?) ходить на свидания и развлекаться. Жизнь атлета была несовместима с такими желаниями.

Придет весна, говорил я себе, я снова стану серьезным и побегу в команде Голдберга, но я не хотел участвовать в осеннем соревновании в забеге на длинные дистанции, где наша команда частенько состязалась в десятикилометровом забеге против команды первокурсников.

Поскольку каникулы проходили дома — за две тысячи миль от кампуса, — я решил высказать это все, написав письмо. Честно, у меня не хватило бы наглости сказать тренеру в лицо то, о чем думал. Он бы сломал мою защиту мгновенно. Поэтому я решил, что лучше написать письмо. И пока я писал, старался, чтобы мое решение звучало как серьезные доводы, как будто решение «развлекаться», а не бегать, было Божьей волей или вроде того.

В течение недели пришел ответ. МВГ не терял зря времени. Как я припоминаю, его письмо состояло из нескольких листов, напечатанных с одним интервалом. Надеюсь, что оно у меня еще хранится. Потому что даже я, молодой незрелый подросток, мог увидеть, что человек размышляет о вещах глубже и дальновиднее. Так или иначе, той осенью я опять бежал.

Помню, как мой отец попросил показать ему, что ответил Голдберг. Закончив читать, он сказал: «Возможно, это будет самое важное письмо из тех, что ты когда-либо получал». Может, он и преувеличивал, но его слова мне запомнились.

Вкратце Голдберг написал: «Не участвуя в осеннем забеге, ты сделаешь следующий выбор: ты разочаруешь своих товарищей по команде, которые верят, что ты поможешь им победить. Ты повернешься спиной к группе поддержки, которая приходит на каждый забег поддержать атлетов вроде тебя. Но больше всего… [и тут он знал, куда бить]…ты самопроизвольно усилишь опасную черту характера, а именно, каждый раз сталкиваясь с проблемой, которая тебе не нравится, либо кажется трудной, либо требует больших самопожертвований, тебе будет легче и легче убегать от этого…» Одним словом — струсить.

Голдберг ничего не знал о том, что спустя годы мне предстоит узнать о матери. Но он распознал ген трусости.

Его письмо и одобрение моего отца перевесило мой инстинкт трусости, и я изменил решение, вернулся в команду и помог вывести ее в лигу чемпионата в тот год. Не могу поклясться, что тогда я себе нравился, но в глубине души получил удовлетворение, что все так закончилось. Возможно, в жизни удовлетворение — более важная вещь, чем наслаждение.

Фигурально выражаясь, письмо Голдберга нанесло мне предупреждающий удар по носу. Он был прав. В те годы для меня слишком велико было искушение сдаться перед лицом трудной проблемы. Снова и снова — до того дня, когда меня искушали помедлить, отказаться от обязательств, бросить попытки, — я напоминал себе, как вернулся в команду и занялся тем, что не хотел делать. И в задушевном разговоре с той половиной меня, которой недоставало силы довести-все-до-конца, я говорил: «Я закончил все тогда, собираюсь сделать это сейчас. У меня тогда все отлично получилось и сейчас получится».

Эти две истории — о жизни моей матери и о подростковом решении — из числа тех, которыми я могу иллюстрировать проблему устойчивости в моей собственной жизни. Это то, над чем мне приходилось работать, и каждая капля попытки приносила плоды.

Где бы я ни рассказывал об устойчивой жизни, настаивал на том, что величайшие свершения, данные нам Богом, случатся во второй половине жизни. И вы можете предвидеть реакцию на мои слова: «А вы, люди за 40? В действительности многие из вас только начали первые круги своего забега».

Халев из Ветхого Завета — вот кто великий чемпион «второй половины». «Итак, дай мне сию гору, — молил он Иисуса, — мне 85 но я силен, как и в 45» (Иисус Навин 14). У меня ощущение, что говорил он это перед группой молодых людей, которых перекинули на задание, когда надо было захватывать Землю Обетованную. Эта страна была полна городов-крепостей и людей, что, по слухам, были гигантами. Кто хотел бы иметь с ними дело? Этот старик.

Время от времени, когда я говорил о Халеве и его устойчивости, я ожидал реакции от слушателей. Я спрашивал: «Каково самое провокационное слово или идея, что вы слышали в последнее время, один вопрос, который вы даже возьмете на рассмотрение домой?»

Неизменно кто-нибудь отвечал: «Мысль, которую я бы развил, — это что я могу, как Халев, свершить великие дела во второй половине своей жизни». Обычно после встречи кто-нибудь задерживался и говорил: «Спасибо, что дали мне надежду на то, что лучшие годы моей жизни еще впереди». Я видел слезы в глазах говоривших. Почему-то они чувствовали, что первые годы их жизни были провальными. Они не слишком хорошо растили детей. Разбазарили свой брак. Шли на поводу у вторичных ценностей. И сейчас, в середине жизни, размышляют о сорока годах потерянных возможностей.

Этого не должно быть. Христиане поклоняются Богу, который может (и делает так) забрать жизнь любого человека, вывернуть ее наизнанку и использовать для строительства Своего царства.

История Илии, пророка из Ветхого Завета, захватила меня. Старик, которому не удалась ни роль отца, ни роль духовного лидера для Израиля. Его полагалось уволить по всем причинам. Но кое-что произошло в его жизни, Библия недостаточно это описывает. Мы знаем, что Бог использовал его в качестве наставника для юного мальчика, Самуила. Было так, как будто Илия сказал сам себе: «Я проворонил все в своей жизни, но этот шанс я не упущу».

Под наставничеством Илии Самуил вырос в одного из величайших пророков в истории Израиля. Вы можете прочесть его историю в 1-я Царств. Для Илии это было значительным достижением во второй половине его жизни. Чтобы увериться в этом, ему пришлось жить и умереть с некоторыми результатами его прошлых неудач, но он дал Израилю яркого лидера. В целом тут есть какая-то устойчивость.

Среди моих любимых библейских историй есть одна, рассказывающая о Павле и его друге-апостоле Силе. Они были избиты и брошены в римскую тюрьму за то, что нарушали тишину, проповедуя христианские убеждения на улицах Филиппов. «Около полуночи, — рассказывает писатель, — Павел и Сила, молясь, воспевали Бога; узники же слушали их» (Деяния 16:25, выделено автором).

Я чувствовал устойчивость. Эти люди были побиты толпой — как потом оказалось, незаконно, — избиты до синяков, брошены в тюрьму по непроизносимым обстоятельствам, и они пели. Песни не только давали им силы, но и другие узники, по-видимому, воодушевились их поведением. Можно сказать, что эти два устойчивых человека превратили тюрьму в храм.

За несколько дней до смерти моя больная мать долго разговаривала со мной о разрушенных отношениях в ее жизни. Она плакала, когда перечисляла множество моментов, которые, как она чувствовала, и способствовали кончине отношений. Мне стало ясно, пока она говорила, что это ее ощущение неудачи было подавляющим и в какой-то степени олицетворяло представление о всей ее жизни.

Вот отрывки того давнего разговора, каким я сейчас его помню:

«Мам, почему ты позволила своим мыслям утянуть себя на дно? Почему ты не осознала свое чувство ответственности и не попросила прощения?» — «Я не уверена, что (она назвала имя человека) он когда-нибудь заговорит со мной еще». — «Ты можешь написать письмо, и, возможно, оно даст толчок общению». — «У меня нет такой силы». — «Мам, сообщи мне, что ты хочешь сказать. Я напишу письмо, и потом можешь судить, верно ли я описал состояние твоего сердца». — «Я попробую».

Мама составила список вопросов, по которым она чувствовала ответственность за разбитые отношения, и потом, когда она вымоталась, перечисляя все пункты, и заснула, я отошел на другой конец комнаты, чтобы написать письмо.

Она проснулась, когда письмо уже было написано. «Я записал все, что ты сказала. Давай я прочту его тебе, а ты скажешь, где надо что-нибудь изменить», — и начал читать. Снова были слезы, когда она слышала слова, выражающие ее мысли.

«Подчеркни эту фразу», — могла она сказать, пока слушала. «Нет, я бы лучше сказала так». Понемногу письмо выросло в раскаяние. Наконец мы закончили с редактированием.

«Я десять лет хотела это все высказать», — сказала она. А я подумал про себя: «Моя мать несла невыносимый груз сожаления и печали все эти годы. Почему же она позволила этой ноше стать такой тяжелой?»

Письмо доставили на следующий день. Вскоре пришел ответ от того, кому оно было адресовано. С заверением в прощении. Маме стало гораздо легче — какие еще нужны доказательства?!

Моя мать довела до конца важную вещь. Несколько недель спустя она завершила свой забег и присоединилась к Иисусу.

При всем восхищении к раннему поколению христианского движения мы не должны забывать, что ген трусости не был известен в те дни. Люди, которые узнали о Новом Завете только тогда, когда было написано Послание евреям, к примеру, вероятно, боролись с ужасным давлением придерживаемой веры в нехристианском мире.

Семьи были расколоты; люди отлучены от давнишних связей; практиковались массовые гонения. Цена за провозглашение, что кто-то организовывает свою жизнь с помощью Иисуса, была очень высока. Результат? Многие пошли дальше и сдались, выбыв с забега.

Эта волна отступлений породила серьезные вопросы у тех, кто не сдался. Была ли у сдавшихся вера, потерянная затем ими? — спрашивали они. Или была их вера фальшивой с самого начала? Автор «К евреям» сражался с этими вопросами.

В нашем западном сообществе, где христианство более или менее преобладает, было бы абсурдно любить ту жизнь, с которой столкнулись первые христиане. Есть несколько случайных историй о давлениях, подобных тем, что были тогда. Но проблема пасования выглядит иначе в наше время. Мы люди, которым во многих случаях предначертано прожить в два раза больше, чем людям первого века (как утверждает статистика). Вопрос, прогнуться ли под явным и жестоким гонением, не для нас (по крайней мере, в ближайшем будущем), скорее мы сталкиваемся с проблемой, может ли кто-то выдержать, вырасти и оказаться более ценным для Царства во второй половине своей жизни, чем в первой? Выдержка для первого поколения христиан могла помочь в их страданиях. Устойчивость для нас во многом помогла бы справиться с промедлением и процветанием в духовной сфере.

Давайте прервемся в моих рассуждениях на эту мысль. Мои книги достигли таких мест, как Китай, Северная Корея и Россия. Там их могут прочесть люди, которые почувствуют что у них много общего с ранними христианами в вопросах страданий за веру, гораздо больше, чем у нас, людей Запада. Если такие люди поблагодарят меня тем, что прочтут эту книгу, я хочу, чтобы они знали: все, что я пишу о непоколебимости, подходит и их миру. Я хочу, чтобы они знали — я имел их в виду.

В одиннадцатой главе «Послания к евреям» есть пик энтузиазма, когда писатель оглядывается на истории библейских персонажей и отмечает людей, чье поведение похоже на чемпионов, у которых была вера и которые не отказались от нее. Авель, Енох, Ной, Авраам и Сара, Иосиф и Моисей — в этом списке. Гедеон, также Давид, Самуил и многие другие безымянные герои, которые «верою побеждали царства, творили правду… заграждали уста львов… их мучили до смерти… побивали камнями… отправляли на смерть… прогоняли» — и это не полный перечень трудностей (К Евреям 11:33–37). «И все сии, свидетельствованные в вере, не получили обещанного», — заключает автор (К Евреям 11:39). Он описывает людей, чей обычный характер оказался непоколебим верой. Это те великие, что не отступили!

Построив литературный зал славы, писатель обратился к двенадцатой главе и написал несколько самых провокационных библейских строк, когда-либо мной прочитанных.

«Посему и мы, имея вокруг себя такое облако свидетелей [люди из предыдущих параграфов], свергнем с себя всякое бремя и запинающий нас грех и с терпением [тут следует прочесть — непоколебимость] будем проходить предлежащее нам поприще, взирая на начальника и совершителя веры Иисуса, Который, вместо предлежавшей Ему радости, претерпел крест, пренебрегши посрамление, и воссел одесную престола Божия. Помыслите о Претерпевшем такое над Собою поругание от грешников, чтобы вам не изнемочь и не ослабеть душами вашим» (К Евреям 12: 1–3).

Этот писатель присутствовал на играх не один раз. Он стоял у стартовой линии, куда, волнуясь, подходили атлеты, когда судья объявлял: «Это был сигнал к снятию одежды». (Бегуны в античные времена бежали обнаженными.) «Свергнуть с себя всякое бремя», — говорил писатель.

В наши дни современные атлеты носят специальную одежду для бега, которая создана, чтобы уменьшить трение тела. Одежда почти как вторая кожа. Обувь для бега не может быть легче. В забеге, где первое и второе места могут отделять сотые доли секунды, это все лишь ненужные куски материи.