Критическая теория интернета

Добро пожаловать в статус-кво. Наш любимый интернет можно описывать как «вывернутую наизнанку гидру с сотней задниц», но ладно уж, это всего лишь обычное уродство или, как говорил Дэвид Робертс, «куча раздражающих ментальных телодвижений, пытающихся напоминать идеи, союз ресентимента и нетерпимости, который приводит в движение эрозия привилегий белого человека». Нас не ждет референдум об «Интернексите». Интернет никуда не денется, и мы в нем застряли. Наши приложения толком не могут отметить нарастающее утомление и кажутся нам осенней тропой, о которой писал Кафка: едва став чистой, она через мгновение снова завалена листьями. Ни одна проблема не решена. Быстрый возврат к привычному ходу вещей после скандала с Cambridge Analytica в марте 2018 является в этом смысле показательным. Почему на горизонте до сих пор нет жизнеспособных альтернатив основным платформам? Как говаривал Антонио Грамши, «старое уже умирает, а новое еще не может родиться; в этом междуцарствии возникает множество разнообразнейших патологий».

Непреодолимый соблазн свайпинга, апдейтов и лайков кажется сильнее, чем когда-либо. Когда мы говорим о пользователях как о жертвах Силиконовой долины, то это уже не звучит убедительно. «Колючая проволока остается невидимой», как однажды написал Евгений Морозов. Грозные силы, возникающие в наших лентах новостей, больше не производят на нас впечатления. На бумаге глобальные вызовы кажутся невероятными, но это никак не влияет на повседневные привычки. Вместо того чтобы взглянуть грозным силам прямо в глаза, мы теряем дар речи. Мы живем в крайне плоскую эру, когда нет ни героев, ни мифов. Мы уставились в черный ящик и размышляем о бедности сегодняшнего внутреннего мира. Стоит ли считать повсеместное использование социальных медиа компенсацией за веберианское расколдовывание мира? Недовольство социальными медиа, может быть, и возрастает, но что указывает на то, что времена действительно меняются? Мы читаем лишь о моральном банкротстве Силиконовой долины: от манипуляций методами поведенческих наук до фейковых новостей и мегаприбылей.

У каждого своя причина избегать этих вопросов. Вслед за Славоем Жижеком можно заявить, что мы знаем, что социальные медиа — это зло, но все равно продолжаем их использовать. И пока корпорации в одночасье превращаются в Бегемотов со своей странной инфраструктурой и скрытым от глаз влиянием, наше понимание динамики подобных процессов плетется где-то позади. Этот разрыв — современная инкарнация того, что когда-то называлось «цифровым барьером». Мы, простые смертные, замечаем только явные политические проблемы и толком не понимаем, в чем состоит долгосрочный эффект таких невидимых изменений, как, например, переход искусственного интеллекта Google от принципа поиска к принципу рекомендации. Сегодня большинство людей в интернете общается через мобильные приложения, а не через браузер, и это наводит на размышления о том, что «смерть веба наступит не как драматичная утрата, а как постепенное угасание потребности в нем».

После того, как эффект новизны улетучился, а пользовательская база стабилизировалась, интернет-культура приближается к кризису среднего возраста. В отличие от тех, кто ностальгирует по 1990-м, мы не можем сказать, что она когда-либо переживала период счастливой молодости. Нет, это был брак в молодом возрасте, каковой до сих пор практикуется в большинстве незападных культур, — со всеми вытекающими ограничениями. Кто еще осмеливается говорить о «новых» медиа? Только невинные сторонние комментаторы иногда употребляют этот в прошлом многообещающий термин. Как осмыслить эту романтическую тоску по первым дням интернета, когда все придумывали виртуальную реальность, интерфейсы были кривоватыми, а вокруг творили пионеры нет-арта? Возможное объяснение мы находим у Клода Леви-Стросса: «Человек творит великие дела только в начале; истинную ценность имеет только первый шаг, все последующие действия полны нерешительности и сожалений, они направлены лишь на то, чтобы пядь за пядью возвращать себе уже освоенную территорию» ^[1].

Я рад представить первую антологию своих работ на русском языке, которые были отобраны и переведены Дмитрием Лебедевым и Петром Торкановским. Эти эссе были написаны в период с 2006 по 2018 годы, когда использование интернета росло впечатляющими темпами. В этот период произошел переход от партиципаторной культуры веб 2.0 с ее блогами и онлайн-видео к эпохе монополий современных социальных платформ. В этих эссе я рассматриваю три ключевых понятия для моих исследований и активистских инициатив: медиа, сети и платформы. Каждый из этих терминов имел определяющее значение в определенное десятилетие. Если в 1980-х я занимался организацией альтернативных медиа, связанных с автономистскими социальными движениями, то, став теоретиком медиа, в начале 1990-х я оказался вовлечен в работу «ризоматических» компьютерных сетей, в которых искусство смешивалось с активизмом. Тогда я продвигал идею «интернет-критики» с главным двигателем в виде до сих пор действующей рассылки nettime. После защиты докторской диссертации по «критической интернет-культуре» в Мельбурне в 2002 мне представилась уникальная возможность создать собственный небольшой исследовательский центр — Институт сетевых культур в Амстердаме. После множества проектов по критическому изучению онлайн-видео, цифрового издательства, Википедии, биткойна и блокчейна вся эта работа вступила в неизбежное противоречие с трагической реальностью господства социальных платформ.

В первой части этого сборника рассматриваются социальные медиа в качестве доминирующего воплощения сегодняшней интернет-культуры, которая радикально отличается от HTML-страниц, списков рассылок, групп Usenet и «виртуальных сообществ» раннего интернета, но также и от блогов и Second Life, ставших ключевым феноменом короткого периода после кризиса доткомов. Как социальные медиа стали такой самоочевидной частью нашей повседневности? Как нам справляться с «запрограммированным отвлечением» и каковы долгосрочные последствия распространения «свободных» — в смысле бесплатных — сервисов для дизайнеров, художников, писателей и других производителей контента? Вторая часть посвящена изучению последствий использования определенных интерфейсов, протоколов и кодов, например, в архитектуре поисковиков; вопросам о том, как мы справляемся с информационной перегрузкой и какова культура комментариев в интернете (проявляющаяся сегодня в виде «троллинга» и «ураганов дерьма» (shitstorms)); также я рассматриваю наше противоречивое отношение к феномену селфи и более широкий вопрос о том, как подходить к вездесущей тенденции «картирования» данных.

Активистские эссе в третьей и заключительной части были написаны до, во время и после массовых протестов 2011 года, когда надежда медленно сменилась отчаянием. Все эти эссе как методологически, так и тематически объединены общей критической перспективой и акцентом на спекулятивных понятиях, призванных продемонстрировать, что возможен иной интернет и иная интернет-культура. В этом свете особенно важны два концепта. Во-первых, это «тактические медиа», отсылающие к мультимедиаактивизму периода после падения Берлинской стены, который объединял уличные протесты, общественное телевидение, пиратское радио и перформанс. И во-вторых, это «организованные сети», или оргнеты.

Вернемся, тем не менее, в настоящее, о котором британский исследовательский центр Nesta пишет следующее: «С растущим осознанием темных сторон интернета нарастает и общественный запрос на более прозрачные, демократические и человечные альтернативы». Авторы честно признают, что бросить вызов существующей динамике сети будет непросто. «В отношении интернета господствуют два нарратива: американский, когда власть сосредоточена в руках небольшой группы крупных игроков, и китайский, где все вертится вокруг государственной слежки. Что остается гражданам в этом узком пространстве между крупными IT-корпорациями и государственным контролем?» Очевидно, объявлять пользователей гражданами — это политический фрейминг, типичный в кругах НПО и «глобального гражданского общества». Но единственный ли это способ ускользнуть от идентичности потребителя? Nesta задает два больших вопроса: «Может ли Европа разработать такие альтернативы, где за штурвалом снова окажутся граждане? И вместо того чтобы пытаться создать свой собственный Google, возможно, Европе стоило бы сфокусироваться на развитии децентрализованной инфраструктуры, которая как раз препятствовала бы появлению нового Google?»

В «Futurability» Франко Берарди объявляет переломным моментом конец 1970-х, когда социальная ответственность и технологическая революционность двинулись разными путями. Именно тогда «мы вступили в эру технологического варварства, когда инновации начали способствовать прекарности, богатство — массовой нищете, солидарность превратилась в конкуренцию, соединенный мозг отделился от социального тела, а потенциал знания — от общественного благосостояния» ^[2]. Как говорит Бернар Стиглер, скорость развития технологий продолжила возрастать, «значительно расширяя дистанцию между техническими системами и социальной организацией, как если бы между ними не был возможен компромисс и разрыв был неминуем» ^[3]. Для анонимной группы исследователей и активистов «The Invisible Committee» социальные медиа «ведут к реальной изоляции всех от всех. Они обездвиживают тело. Они удерживают всех внутри их пузыря означающих. Основная тактика кибернетической власти — это создание у людей иллюзии связи с целым миром, тогда как в реальности они все больше отделены друг от друга, иллюзии того что у них все больше „друзей“, хотя на деле они становятся все аутичнее» ^[4].

Определяющей чертой последних лет является совершенное непонимание того, что же нужно делать с социальными медиа. С одной стороны, Евгений Морозов пишет в Twitter, что он «не хочет отставки #Цукерберга»: «Нам не нужно #удалятьFacebook — это так же реалистично, как и #удалятьдороги. Нам нужен Новый курс для #данных. #Европа должна проснуться!» Одновременно набирает обороты движение за «право отсоединяться» ^[5]. Возьмите в качестве примера офлайн-журнал Disconnect с аналитикой, художественной литературой и поэзией, который можно читать только тогда, когда отключен ваш Wi-Fi ^[6]. Эта тактика также известна как «неиспользование технологии». Ранним предложением такого рода может служить работа Улиса Майаса 2013 года под названием «Off the Network, Disrupting the Digital World», где он призывает «пере-думать (unthink) сетевую логику» ^[7]. В The Guardian Саймон Паркин предлагает своим (онлайн-) читателям пособие о том, «как исчезнуть из интернета» и стать цифровым призраком. Он советует создавать фейковые аккаунты, неправильно направлять поисковики. По его мнению, просто удалять что-либо не имеет смысла. Вывод, однако, таков, что полностью исчезнуть не получится, так что заголовок статьи оказывается обманом. Все, что нам остается — это управлять репутацией и нанимать для этого специализированные компании, если, конечно, у нас есть на это деньги.

Что если уже поздно уходить из Facebook? Как пишет Натан Юргенсон, «для многих опыт социальных медиа является таким же разнообразным и многозначным, как и социальная жизнь в целом, ведь этот опыт и состоит из социальной жизни». Добро пожаловать «в реальный симулякр, где мы существуем, вне всякого сомнения, в среде полной подделки, в которой нет ничего реального… Вся эта игра рассчитана на то, чтобы люди продолжали верить, что система работает и будет работать дальше» ^[8]. Давайте посмотрим правде в глаза: офлайновый Burning Man и онлайновый Facebook — это не противоположности, а прекрасно дополняющие друг друга проекты. Какую, в таком случае, «революционную странность» можно представить себе в свете расширения армии прекариата и списанных безработных? У этой разбросанной прибавочной армии пока нет своего лица, и, наверное, было бы неправильно пытаться снабдить ее (вернее, нас) какой-либо «идентичностью».

Здесь следует также дать скромный обзор состояния критики интернета. Как пишет Эндрю Кин в вышедшей в 2018 году книге «How to Fix the Future: Staying Human in the Digital Age», мир наконец-то начал перенимать его аргументы. Кина интересует вопрос о том, как вернуть контроль над технологиями. В конце концов, мы не просто какие-то пассажиры. Он требует, например, не защиты приватности, а чистоты в обращении с данными, что для многих должно прозвучать слишком буржуазно и евроцентристски. Баловство с данными должно прекратиться: «Слежка в конечном счете является не лучшей бизнес-моделью. И если история нас чему-то все-таки учит, — так это тому, что плохие бизнес-модели в итоге отмирают» ^[9]. Он перечисляет пять способов починить будущее от Джона Бортвика: «открытые платформы, антимонопольное законодательство, ответственный дизайн с прицелом на нужды человека, сохранение публичного пространства и новая система социального страхования» ^[10].

Критики интернета пока так и не смогли выйти из тени «старых медиа» и оказались в маргинальном положении частных экспертов и колумнистов, которое не позволяет им включиться в более широкие дебаты о необходимых изменениях. Несмотря на то, что академические исследователи, подчиняясь логике рейтинговой системы, публикуются в закрытых рецензируемых журналах, что ограничивает их влияние, им все равно удается собирать ценные свидетельства экономической мощи социальных медиаплатформ. Неакадемическая же критика технологий тем временем остается разбросанной, она не способна породить свою школу мысли и институционализировать собственную практику.

С недавних пор мы можем наблюдать приближение пика данных. Как и в случае с пиком нефти, это гипотетическая точка, в которой извлечение данных достигнет своего максимума. Даже если эксперты будут утверждать обратное, шумиха вокруг «больших данных» достигла своего пика. Еще в 2015 году фирма Gartner исключила большие данные из своего знаменитого цикла хайпа ^[11]. Пик данных — это тот момент, когда гиганты интернет-индустрии уже знают о тебе все, и какие-то дополнительные детали нарушат хрупкий баланс и приведут к коллапсу всего политэкономического режима, основанного на данных. После такого поворотного пункта каждая новая частица данных делает весь архив менее — а не более — ценным, с чем, конечно, не согласятся сторонники вечного роста. И затем добавленная стоимость новых данных начинает снижаться и стремится к нулю, пока не появится реальный риск «загрязнения» и разрушения существующих массивов полезной информации.

Пик данных — момент, когда платформы начинают принимать меры. Так, в Google объявили, что следующая версия Android «вместо того чтобы демонстрировать все возможности операционной системы и стимулировать использовать свой смартфон чаще и больше, будет обладать свойствами, которые помогут пользоваться им меньше и реже» ^[12]. Специальная программа будет сообщать «как часто, когда и сколько времени вы используете каждое приложение на своем смартфоне. У вас также будет возможность устанавливать себе ограничения». Например, панель управления Fitbit — приложения для последователей движения quantified self ^[13] — может соединяться с приложениями социальных медиа, позволяя легко отключать уведомления. Когда наступает время идти спать, ваш телефон автоматически перейдет в режим «Не беспокоить».

В случае с Google Search мы видим тенденцию «показывать более полезную рекламу». Похожий апдейт для приложения YouTube включает в настройках опцию, благодаря которой оно будет напоминать пользователям «сделать паузу» во время просмотра видео ^[14]. Слоган параллельной wellbeing-кампании Google гласит: «Великие технологии должны делать жизнь лучше, а не отвлекать от нее» ^[15]. Какие ценности приобретают значение, когда мы поднимаемся на новую ступень развития? Улучшение многозадачности? Замедлит ли Google в своих продуктах коммуникацию в реальном времени, чтобы встроить в них опцию рефлексии? Что если улучшение может быть достигнуто лишь в результате протеста против убийственной культуры консенсуса? Почему вдруг технологии должны помогать нам от них же отключиться?

Из-за надвигающейся опасности энтропии сбор данных больше не является самоцелью. С точки зрения пользователей, их данные — это не результат осознанного труда. Сбор данных выглядит произвольной процедурой, а их безграничный объем перестал быть дефицитным ресурсом. Важным следующим шагом может стать извлечение ценности из собранных данных таким образом, чтобы не огорчить при этом пользователей. Такой план спасения больших данных предлагается пользователю в качестве вклада в его «цифровое благополучие» — жеста «корпоративной ответственности». Мы можем назвать это «backlash by design» — когда Google уже на стадии дизайна и программирования предвосхищает любое возможное недовольство и в духе фильма «Особое мнение» перепрыгивает фазу сопротивления в движении навстречу гегельянскому синтезу. Мы преодолели культуру присвоения. Силиконовая долина уже в курсе, что мы не против отдохнуть. Как пользователи отреагируют на такой встроенный морализм всех этих изменений? На подобные благодетельные жесты мы могли бы ответить коллективной реализацией принципов «предотвращения сбора данных».

Составленный из данных фантом нашего Я рискует распасться. Энтропия — это главная угроза, которую приносит автоматизация. Система производит такое количество данных, что либо каждый будет под подозрением, либо никто. Производство информации, некогда определявшееся как создание осмысленных различий, достигло того состояния, когда оно делает кувырок и стремится к нулю — перегрузке системы. Компании типа Google в курсе опасностей, которые таят в себе такие резкие гегельянские скачки, и они пытаются спасти свои ценные активы данных, пока те не превратились в цифровой мусор ^[16]. Надо также отметить, что изменение политики в Google не стало результатом популярных выступлений против «социального истощения», вызванного передачей контроля умным машинам. В новой версии Android функционал отслеживания остался нетронутым. Google просто планирует собирать меньше данных — для своего собственного благополучия.

Переиначивая Хабермаса, мы можем говорить о «незаконченном проекте» дигитализации как последней стадии модернизации, которую воцарившаяся после 1968 года образованная элита попросту слила, думая, что появившиеся в результате инженерной активности устройства и инструменты никак их не коснутся. И хотя мы можем изучать кино, театр и литературу, с «интернетом» все по-другому — ему никак не удавалось стать предметом отдельной академической дисциплины со своими полноценными бакалаврскими, магистерскими и аспирантскими программами. Все это сопровождалось частыми замечаниями, что интернет «еще молод», и его использует «еще недостаточное количество людей». Где наш «конфликт факультетов?» По всему миру никто не планирует или просто не хочет сделать смелый шаг. В результате мы имеем культурное господство разработчиков из числа «белых мужчин-гиков» и потенциальных венчурных капиталистов из бизнес-школ, бесконечно копирующих бизнес-модели Силиконовой долины, — а представители социальных и гуманитарных наук, искусства и дизайна остаются где-то в стороне. Фактически программы в области медиаискусства потихоньку сворачиваются и становятся частью беззубых и замкнутых на себе академических инициатив типа digital humanities — или же подчиняются «транслирующей» логике отделений медиа и коммуникаций.

Итальянская коллега, арабистка и активистка Донателла делла Ратта, читающая лекции о цифровой культуре в Университете Джона Кэбота в Риме, добавляет, что «онлайн-субъект сегодня настолько вовлечен в технологии, что больше не замечает ни телефон, ни интернет. Молодое поколение не интересует техническое устройство само по себе, они просто стерли информацию о нем, забыли о его существовании. Моим студентам скучно, когда я говорю о технологиях как таковых. Они хотят обсуждать свои переживания, тела и эмоции. Они попросту больше не замечают технологии». Каковы будут последствия такого «технологического утомления», так быстро распространяющегося ровно в тот самый момент, когда противоречия вокруг этих технологий наконец достигли политической арены?

«Надо знать, на что подписываться, и уже затем давать обязательства — даже если этим придется нажить врагов. Или друзей. Как только мы знаем, чего хотим, мы уже не одиноки, мир заново заселяется. Везде есть союзники, единомышленники и бесконечные оттенки возможной дружбы». Можно сравнить эту «децизионистскую» мечту «The Invisible Committee» с наблюдениями Марка Фишера об отсутствии мотивации у студентов и нехватке возможности взыскания в том случае, если они отсутствуют или не успевают. По словам Фишера, «студенты обычно реагируют на такую свободу не работой над проектами, а гедонистическим — или агедонистским — утомлением: легкие наркотики, Playstation, просмотр ТВ по ночам и марихуана». Столкнувшись с информационной перегрузкой, миллениалы оказываются «слишком самоуверенными», вежливо отказываются от возможности «узнать больше» и привязываются к «более важным» вещам. Понятие «социального внутреннего» перестает быть парадоксальным.

Политическая необходимость требует отказаться от техно-солюционистских предложений и стать частью более широкого контекста. Несмотря на всю его саморефлексию, Марк Фишер предлагает актуальный для нас слоган: «пессимизм эмоциям, оптимизм — действиям» ^[17]. Или, как сказал Ноам Хомский, «Мы можем много сделать, чтобы, говоря словами Мартина Лютера Кинга, повернуть ход истории в сторону справедливости. Проще всего отчаяться и таким образом обеспечить наступление худшего. Разумный и смелый путь — это присоединиться к тем, кто пытается сделать мир лучше, используя все свои обширные возможности».