Нереальное – реально. Нечто сродни мистике

…Руководитель, исподлобья глядя в мою сторону, цедит:

— Назначаю (так и быть) главным редактором газеты…

Я встаю, обидчиво произношу тираду. Руководитель не слышит. Ну, ясно: гнев мой лишь в мыслях. Это странно. Боязно вслух произнести? Прежде ничего подобного за собой не замечал. Лупил любому правду-матку только так.

Паузу прерывает руководитель. Он бросает в свойственной ему манере:

— Приступай!..

Я выхожу. Спускаюсь по широкой мраморной лестнице со второго этажа на первый, поворачиваю направо и иду в глубь длинного коридора. Иду и думаю ворчливо: «А когда-то, в прежнюю мою бытность, редакция располагалась на третьем этаже».

Редакция сейчас занимает две смежных комнаты. Вновь мысль: «А тогда имели пять комнат».

Вхожу. Никто даже головы не повернул в мою сторону. Одни — гоняют чаи, другие — в шашки играют, третьи — вяжут носки.

— Привет, коллеги! — хочу выглядеть этаким бодрячком, будто мне всё нипочем, даже море по колено. — Плохо встречаете главного редактора. Что так? Откуда холодок и такое равнодушие?

Вера Сарварова откладывает в сторону недовязанный носок, протыкает иглой клубок ниток, еще ниже спускает на лоб черный платок.

— А, это ты… Что надо? Хочешь, научу вязке носок?

Смотрю и с трудом узнаю. Думаю: «Тогда была интереснее. Не красавица, а все же… Постарела, сильно постарела. Ну и я ведь за прошедшие годы не помолодел».

Я со злостью отвечаю:

— Пришел сюда, чтобы вас отучить от вязки носок, а не наоборот.

— Кто ты такой, чтоб отучать? — Вера хмурится.

— Не надо прикидываться: все и всё уже знают.

— Да? Я, представь себе, ничего не знаю.

— Ты?! — восклицаю я. — Первая сплетница и не знаешь?

— Обижаешь, — смиренно говорит Вера и крестится.

Думаю: «Странная какая. Прежде бы такие истерики закатила, а тут…»

— Я, — стараюсь говорить с апломбом, чтобы слова звучали весомее, — новый главный редактор.

— Новый, но со старыми дырами, — замечает Вера и хмыкает.

Там, в дальнем углу комнаты, один из играющих в шашки Владимир Попов прыскает: это его естественная реакция на женский афоризм.

Я спрашиваю:

— Где ответственный секретарь?

Кто-то из гоняющих чаи кивает в сторону соседней комнаты. Иду туда. Вижу, что Гоша Чуев, уронив плешивую голову на столешницу, храпит напропалую. От храпа на затылке, топорщась, вздрагивает единственный хохолок. Я трясу его за плечи.

— Пора просыпаться. Настало время браться за работу.

Чуев трясет головой, фыркает (видимо, сон прогоняет), отрывается от столешницы, смотрит на меня. И ворчит:

— Нет от тебя покоя. Угомонишься когда-нибудь или нет?

В ответ цитирую Блока:

— И вечный бой! Покой нам только снится.

Гоша соглашается.

— Он, то есть покой, мне и снился сейчас, а тут ты… Принес же черт!

— Не вспоминай черта всуе, — говорю я. — А пришел, чтобы расшевелить ваше болото и возродить вновь газету.

Чуев скептически смотрит на меня и замечает:

— Сидел бы на печке, старый гриб, и не вонял тут.

Я взбеленился.

— На кого хвост топорщишь? На главного редактора, да? Ну, я тебе покажу!

— Не страшно… Не прежние времена.

— Разболтались без меня! Я научу всех, как свободу любить! — восклицаю и просыпаюсь.

Просыпаюсь оттого, что этажом выше, надо мной кто-то стучит по полу сапожищами.

Чуть-чуть жаль, что сон оборвался на самом интересном месте. Лежу, смотрю в темноту раннего утра и спрашиваю себя: «Что сие означает? Ведь не первый раз вижу нечто подобное. Думаю об этом? Неправда: все в давнем прошлом. И уж тем более не смею мечтать вновь занять кресло главного редактора».