Дети разведенных родителей: Между травмой и надеждой

Мы хотим научиться понимать, как ребенок переживает развод родителей или, другими словами, как разные дети могут его воспринимать, какие реакции и при каких условиях наиболее вероятны. Что следует понимать под словом «развод»? И что собой представляет переживание данного события? Наличие правового акта развода значения не имеет — для ребенка неважно, состоят его родители в официальном или гражданском браке. Юридический развод играет в этой ситуации второстепенную роль. Иногда проходят месяцы и годы до полного расторжения брака. Нередко и после развода родители продолжительное время остаются вместе. Я знаю одну пару, которая развелась, когда дочери было девять месяцев. Сегодня девочке восемь лет, а папа и мама до сих пор живут вместе.

В первую очередь нас интересует психологический момент развода. Расторжению брака часто предшествуют долгие конфликты родителей, во время которых они могут временно расставаться (один или несколько раз). Такие расставания имеют место в жизни каждого ребенка. Отец Ганса несколько месяцев в году проводит в заграничных командировках. Является ли Ганс по этой причине в психологическом смысле ребенком из распавшейся семьи? Отец Биргит работает по ночам. Когда в пять часов вечера бабушка забирает ее из детского сада и приводит домой, отца уже нет дома — он ушел на работу. Утром, когда девочка уходит из дома с мамой, он еще спит. Биргит видит отца только по выходным. Она тоже «ребенок из распавшейся семьи»?

В приведенных выше примерах речь идет о разлуках, связанных с работой, а не с конфликтами родителей. Но данный критерий тоже не вполне состоятелен: маленькие дети не видят разницы. Нередки случаи, когда рабочие командировки отцов подсознательно воспринимаются как расставание: взрослые стараются проводить меньше времени с семьей и полностью переносят жизненные интересы на работу. Есть и обратные примеры. Однажды мать Марио взяла сына, переехала к подруге и потребовала развод у мужа, которого до этого застала с другой женщиной. Шестилетнему Марио она сказала, что в их квартире ремонт, а папа живет у своей матери, так как жилье подруги слишком мало для всех. «Ремонтные работы» продолжались многие недели, потом отец будто бы продал квартиру, а поскольку Марио продолжал спрашивать о нем, ему сказали, что папа работает в другом городе. Так продолжалось почти два года, пока мальчик не увиделся с отцом и не узнал, что родители развелись. Когда этот ребенок начал переживать развод родителей? Конечно, не в момент переезда к маминой подруге. Это были своеобразные каникулы у тети Моники, которая очень нравилась Марио. Он гордо рассказывал друзьям, что после ремонта у них будет самая прекрасная квартира на свете. (Мама даже обещала, что комната сына будет оклеена обоями с картинками из его любимого мультфильма.)

Вышеприведенные примеры показывают, что продолжительность развода не является критерием его переживания. Есть дети, которые месяцами тоскуют по отцу или матери. Они грустят, но остаются несломленными. А есть такие, кого просто не узнать на второй день после развода. Все зависит от того, как ребенок понимает развод: уходит папа (мама) навсегда или он (она) вернется. Чем отличается развод от других видов разлуки (за исключением смерти одного из родителей), так это окончательностью решения, необратимостью и изменением привычных жизненных обстоятельств. Обычно такая ситуация возникает, когда ребенку сообщают, что «папа и мама разводятся», «папа (мама) уезжает навсегда», «папа (мама) не будет больше с нами жить» и т. д. Данное обстоятельство делает из развода утрату. (Более того, опыт развода и смерти одного из родителей имеют так много общего, что нет ни одного критерия, по которому их можно было бы отличить друг от друга. Особенно это характерно для детей в возрасте до семи-восьми лет, не понимающих, что такое смерть, и воспринимающих одинаково слова «уйти» и «уйти навсегда».)

Я предлагаю определить момент осведомления детей о состоявшемся или предстоящем разводе, а также окончательное расставание родителей как психологический момент развода. Если дети слишком малы, чтобы все понять, или если родители дают какие-то косвенные объяснения внезапному отсутствию отца (матери), невозможно установить связь психологического момента развода с однозначным внешним событием. Об этом ясно говорят примеры пострадавших детей. Девятилетняя Габи до сих пор хорошо помнит, как родители сообщили ей, что разводятся. Габи тогда было ровно четыре года, и она думала, что развод как-то связан со стрижкой волос (в немецком языке sich scheiden lassen (разводиться) и haare scheiden (стричь волосы) звучит очень похоже. — Примеч. пер.). То обстоятельство, что папа больше с ними не живет, она не связала с разводом. Однажды через год, после ссоры с бабушкой, девочка начала плакать и кричать: «Когда папа наконец переедет к нам?» — и получила ответ: «Папа навсегда останется в Л. Ты же знаешь, что твои родители развелись!» Для Габи именно этот день оказался днем развода. Марио, которому долго ничего не рассказывали (см. выше), примерно через год начал сомневаться в объяснениях матери, ее подруги и бабушки с дедушкой. Долгие месяцы он думал, чем занимается отец за границей, представлял себе экзотические страны и приключения, которые там случаются и в которых он сам, фантазируя, принимал участие. Мальчик представлял себе чудесный день, когда папа вернется. Но уклончивые ответы взрослых, чувство неловкости или раздражения, которое вызывал Марио у матери своими вопросами, озадачивали его. Папа не присылал открыток, как он делал раньше, когда уезжал. Несколько недель надежда на возвращение отца сохранялась, но постепенно ослабевала, пока не исчезла. Это и был момент развода для Марио: он вдруг просто перестал спрашивать об отце. Для матери было странно, что четырнадцать месяцев спустя после фактического развода ребенок вдруг стал испуганным и агрессивным — как ей казалось, без внешней причины.

Если в дальнейшем речь пойдет о реакциях на развод, то здесь — о глобальных изменениях, следующих за ним. Нельзя получить представление о психологической картине реакции ребенка на развод, исходя только из его поведения или других внешних симптомов. Особенности поведения могут быть выражением аффектов, так называемыми реакциями-переживаниями. Они способны отражать сложное невротическое событие, состоящее из конфликтов между частично подсознательными порывами и специфическими механизмами защиты^[30]. Важно и то, что аффекты или психические конфликты вовсе не должны проявляться внешне как некая «ненормальность». Оценивать тяжесть психической нагрузки по заметной глазу симптоматике — ошибка, которую совершают не только ученые, но и многие родители.

Петер и Роза, например, входили в группу детей, у которых родители развелись несколько лет назад. Они жили вместе с матерью и ее вторым мужем, который очень их любил. Четырнадцатилетний Петер постоянно огорчал мать — у него были проблемы с концентрацией, которые мешали учебе, и он был постоянно не уверен в себе. Роза, младше брата на три года, была в школе любимой ученицей, отличалась общительностью и добротой, занималась благотворительностью. Но проведенное специалистами исследование показало, что оба подростка, как и прежде, тоскуют по отцу и у них до сих пор сохраняется агрессия по отношению к матери. В подсознании детей присутствовала установка, что мать выгнала отца из дома. Агрессия была скрыта под внешне любвеобильным и вполне бесконфликтным отношением детей к маме. Подавление агрессии у Петера «ушло» в интеллектуальную сферу и выразилось в страхе перед активными действиями. С тех пор как он начал соотносить себя больше с матерью, чем с отчимом, восприятие себя как мужчины пошатнулось, он стал более пассивным. Агрессивные импульсы он направлял на себя самого (проявлять агрессию по отношению к маме не давали угрызения совести), и под влиянием нормальных проблем переходного возраста все чаще впадал в депрессию. Роза преодолевала агрессию с помощью отзывчивости, уходя от конфликтов, — она была всегда готова помогать другим, вплоть до самопожертвования. Это стоило ей больших душевных затрат, которые в последние месяцы часто проявлялись в виде мигрени. Мать была поражена, когда я поделился с ней своими мыслями о том, что делать с проблемами Петера и Розы. Она думала, что дети не слишком пострадали из-за расставания с отцом. Клиентка рассказала, как дети, на тот момент семи и четырех лет, отреагировали на новость, что папа переехал. Петер только сказал: «Это же лучше, у нас будет больше порядка в доме!» А Роза спросила: «Я буду ходить там в другой садик?» «Дети не выделялись особым поведением, — сообщила мать. — Они стали спокойнее и уравновешеннее. Вот я и решила, что устранение напряженных отношений между мной и мужем благоприятно для них».

ЭКСКУРС: ПСИХОАНАЛИЗ, ПСИХИЧЕСКИЙ КОНФЛИКТ И НЕВРОТИЧЕСКИЙ СИМПТОМ

Классическое психоаналитическое лечение состоит из трехчетырех посещений в неделю на протяжении нескольких лет. От пациентов не требуется ничего, кроме соблюдения основного правила: рассказывать первое, что им приходит в голову, о своих спонтанных мыслях и чувствах, независимо от того, кажется им это важным или нет, подходящим или неподходящим, приятно это или неловко (например, если чувства или мысли направлены против личности аналитика). Вскоре выясняется, что главное правило требует от пациента определенной жертвы, которая тяжелее финансовых и временных затрат, — постепенного отказа от привычного представления о себе. Тот, кто проходит психоанализ, узнает, что по отношению к близким тоже можно испытывать ненависть; что отвергая кого-то, мы можем испытывать страсть (возможно, смешанную с разочарованием); что люди, вызывающие восхищение, могут быть причиной зависти и ревности; что альтруистические поступки бывают продиктованы тщеславием; что желание идет рука об руку со страхом его исполнения; что под внешним самоуверенным и доминантным поведением скрывается большая неуверенность в себе; что близкие, которых мы любим невинной любовью, — такие как родители, дети, люди одного с нами пола — могут быть предметом возбуждающих фантазий и т. д. Словом, в ходе терапии обнаруживаются склонности, о которых человек понятия не имел и иметь не хочет. Это не значит, что первоначальное представление о себе, своих отношениях с людьми было неправильным. Просто психоанализ вскрывает настоящее. Опыт показывает, что душевные процессы в значительной степени противоречивы и амбивалентны: я люблю и ненавижу; я хочу подчиниться и подчинять других, быть большим и маленьким, мужественным и женственным; хочу помогать другим и себе; я прощаю и ищу мести и т. д.

Итак, мы знаем об этих противоречиях. Едва ли существует желание, которое не порождало бы противоречий: я хотел бы утром дольше спать, но не хочу потерять работу; мне хочется порадовать своего ребенка и пойти с ним в кукольный театр, но хотелось бы и спокойно почитать книжку; я могу себе представить, как было бы прекрасно иметь собственный дом, но в ужасе от предстоящей работы в нем; я бы рад съесть этот вкусный шницель, но мне хотелось бы все же похудеть. Это маленькие и большие конфликты повседневности, с которыми мы живем, каждый день делая выбор исходя из того, что для нас сейчас в приоритете.

Существуют определенные ситуации и виды конфликтов, в которых способность разумно поступать подавляется или игнорируется. Когда человек говорит о том, что надо отказаться от желаний, потому что иначе грозит опасность, выясняется, что он не способен на отказ. Такие конфликтные ситуации возникают, регулярно повторяясь, и чаще всего в раннем детстве. Жизнь маленького ребенка характеризуется двумя особенностями — полной зависимостью от присутствия и любви родителей (или других значимых взрослых) и увлеченностью своими желаниями и побуждениями. Фактическая и эмоциональная зависимость требует, чтобы ребенок сохранял расположение родителей к себе, подчиняясь их ожиданиям и требованиям. При этом многое зависит не столько от того, что от него в действительности требуют, сколько от того, что думает ребенок по этому поводу. Если ребенок не выполняет требований, он должен бояться старших, потери их любви или вообще исчезновения. С другой стороны, мы видим детские желания, которые стремятся к удовлетворению и не терпят отлагательств. В подобных обстоятельствах ребенок легко попадает в психические конфликты, которые для него не просто неприятны или постыдны, а в высшей степени опасны. Если маленький мальчик или девочка попадает во власть своих чувственных побуждений, любовных желаний, нарциссических потребностей (признания и ценности) или агрессивных импульсов и фантазий и не видит шанса их удовлетворить, не страшась быть наказанным, покинутым или уничтоженным, порывы, чувства и фантазии вытесняются и становятся подсознательными. Ребенок, который, например, вытеснил свои агрессивные желания по отношению к матери, больше не нуждается в отказе от их удовлетворения, поскольку он их не испытывает. Так конфликт переходит в подсознание.

Вытеснение, однако, не устраняет психические составные конфликта. Став частью бессознательного, желания становятся сильнее и вновь стремятся в обновленное сознательное, ищут удовлетворения. Существует измененная, тонкая форма выражения, способная принести удовлетворение, не вызывая первоначальный страх. Классическими примерами данного вида конфликтной защиты являются: перенос вызывающей страх агрессии с близкого человека на другого, безобидного, или перенос страхов на другой объект, против которого есть возможность лучше защититься, чем против любимых и необходимых матери или отца; превращение желания в его противоположность (презрение, отвращение); отрицание фактов (как в случае фрау Б.); «расслоение» картины, когда ребенок создает одного человека только из добрых частей (перед которыми можно не испытывать страх) и исключительно из злых (которые позволяют быть агрессивным), — причем «продукты расслоения» время от времени сменяют друг друга или их части переносятся на других людей, благодаря чему создаются представления исключительно о добрых или только злых людях; проецирование своих чувств на другого человека и многое другое.

Результатом этих подсознательных превращений (психоанализ в данном случае говорит о механизмах защиты) являются невротические симптомы: повторяющиеся виды восприятия и поведения, душевные состояния. Их вряд ли можно изменить волевым усилием, поскольку они исполняют важную психическую функцию и в известной степени являют собой компромисс между противоположными психическими тенденциями, прямая репрезентация которых для ребенка будет чересчур угрожающей. Невротические симптомы позволяют частично удовлетворить эти стремления в довольно безопасных формах^[31]. Однажды вытесненное стремление в большей степени остается табуированным — уже во взрослом возрасте и на всю жизнь. Поскольку подсознательное не развивается вместе с сознательным «Я», в каждом человеке есть слабый, зависимый, увлеченный и боязливый ребенок. Проще говоря, все невротические страдания взрослых — иррациональные страхи, сексуальные проблемы, невротические (истерические) физические недомогания, депрессии, проблемы самооценки и прочее — это анахронизм, результат несоответствия между нашими сознательными взрослыми и подсознательными инфантильными переживаниями, чувствами и желаниями. Поэтому их следует рассматривать как наследие психических конфликтов детства^[32].

В ходе лечения ведется поиск этих подсознательных, вытесненных частей личности и механизмов защиты. Цель этого поиска — предоставить их (снова) в распоряжение сознательного «Я» взрослого. Для взрослых конфликты из детства становятся менее опасными, есть шанс преодолеть их, не прибегая к подсознательной защите. Если это получается, симптомы теряют свою функцию (отражение страха) и могут исчезнуть.

Фрау Р. искала нашего совета насчет своей двенадцатилетней дочери Моники. Десять дней назад отец ушел от жены и двоих детей, чтобы начать новую жизнь в Австралии. С тех пор Моника не разговаривает с матерью, не может спать и сосредоточиться на занятиях, страдает и рыдает. Когда я спросил о втором ребенке, мать ответила: «С Робертом все в порядке. Кажется, с ним все в порядке». В ходе обследования обоих детей выяснилось, что для Роберта уход отца из семьи стал еще большей катастрофой, чем для сестры.

Если не рассматривать ситуации, когда отцы бьют детей и семейная жизнь состоит из страха и ужаса, надежда родителей на то, что развод не принесет детям особых переживаний, удивительна. Можно ли, обладая здравым смыслом и хотя бы минимальным психологическим чутьем, представить себе, что развод родителей никак не навредит детям?

Можно лишь вообразить, что мы почувствуем, если нас бросит человек, которого мы любим больше всех на свете. К тому же — если он сделает это без предупреждения. Многие родители не понимают, что отец, покидающий дом, уходит не только от жены, но и от детей. Дети переживают даже не развод родителей,