Сонное царство. Стихотворения

Засыпаю в волшебных огнях —

Что за елка попалась такая?

Ощетинилась — просто страх —

Разобрать ее — не пускает.

Засыпаю я быстро, без слов —

Все они, как хвоя, устарели,

Драгоценный улов новых снов —

Огнедышащие акварели.

Наливается сладкая синь

От салюта огней многоточье,

Золотое сияние вин

Утешает заждавшихся ночи.

Опрокинется навзничь рассвет,

В золотое добавь киновари,

Растворенную ранее дверь

Потревожит мой старый товарищ.

Где зелёный хранитель и скит,

Несогласное дерево-диво?

Славно ёлка шарами горит,

Торжествующе и горделиво.

Не елка нынче, а фонтан,

сорвали сетку — порх ракетой!

Как будто птичий караван

под потолок рванула цветом.

Электромузыки разряд,

расплавленых шаров капели.

Ее диковинный наряд —

огонь на бархатной постели.

Она — как выскочка, дитя

прикинувшись большой и рясной,

такую все всегда хотят,

но только ждут ее напрасно.

Сказать пушиста — ни о чем,

весь лапник мощный не рядами,

а густо, жизнь в ней бьет ключом

и полыхает точно знамя.

Горда голубушка. В окне

ей красоваться можно долго,

и это будет вызов мне

как и зиме — тягучей, волглой.

В черный кофе — ночью черной —

день вливался молоком.

День наивней и покорней

Прямо здесь, недалеко.

И пружины канители,

и снежинки, и шары

лечь в коробку захотели

и притихли до поры.

И беда вчерашней приме

в бусах яростных огней,

как ее хозяин снимет

с трона, и простится с ней.

Отцвела, отвеселилась

царствуя среде гостей —

только месяц эта милость

длилась. В комнате пустей.

Отпечатать бы на пленке —

слишком уж была прямой

и взлетев на ножке тонкой

нравилась себе самой.

Завернут ее в простынку

рваную, связав сильней

лапы смяв, сломав вершинку,

и слегка вздохнут по ней.

Вот бокал краями в темень,

светом радужным дразня,

полыхнет цветами всеми

брызгами обдав меня.

Весь сосуд повтор тюльпана,

через стекла жмет хвоя.

Снизу верх бежит по стану

Ярких искорок струя

Кто с казал что это елка,

не аквариум в ночи?

И воздеты ветки колкие

как плавучие хвощи.

Глубока ли грусть картонная

ангелочка и ежа?

И опять снегурка томная

замирает чуть дрожа,

все замрет от ожидания,

что случится тихий взрыв.

И закончится свидание,

Небывалым сном укрыв.

На цыпочках и пальцы растопырив,

Она готова выпрыгнуть из юбки,

Легчайшая из елок в этом мире

И самой свежей, кажется порубки.

Худышка, очень гибкая, подросток —

Живот наружу, даже шея голая

Хвоя густа — короткая, в наперсток,

И льдинка на стволе блестит как олово.

Вершинка траекторией небесной

Стреляет в потолочное покрытие

И ей у батареи жарко, тесно

Гирляндовое веточек обвитие.

Цыганским называют сочетание

Что под руку попало… Самоделки

Развешаны с рассеянным мечтанием,

Шары, снежинки, крашеные белки.

Ни стиля, ни подбора бижутерии

А только б ярко, только бы сверкало

Внизу на белой старенькой материи

Коробки, варежки, Снегурка, капли талые.

Пускай она цыганкою насмешливой

Небрежно и без всякого порядка

Явилась вдруг задиристо, невежливо,

Но долгожданная. И видеть это сладко.

Тебя мне явно не хватало —

Ты милая! С вершинкой талой

и юбкою, неровно пышной,

и лет тебе ужасно мало,

но явно повидала лишнее.

Тебя, застывшую в сугробе

непросто было обнаружить,

и жещина в пятнинстой робе

и мы ее боялись обе —

вела к другим, что были хуже,

что были уже, заморённей.

А ты упругая пружинка —

чуть отвязали — прыг на корень,

шалишь, ко мне привыкнешь вскоре —

качнулась в строну, скажи-ка…

Стоишь — как будто голосуешь,

и руки вверх и пальцы веером,

дерзка, ярка и рукосуйна,

природа молчаливо-буйная —

рожденная суровым севером.

Замри, воробушек, не щелкай,

свети сереребрянной банданой.

гордись характер первоздданный

Ты выглядишь огромной, колкой

парящей птицей в душном здании.

И хорошо что зелень с меткой —

с подпалиной, немного рыжая.

Тепло огни твои колышет,

Ты хорошеешь всеми ветками

и на глазах все выше, выше…

Смеркался день на душе и в сиреневой мгле

И Новый год уже шагал по земле,

И вино-водочные стыли, ледяная слеза,

А мы c тобой не решались даже слова сказать.

И все о чем поговорили тогда —

Да новый диск, ну совсем ерунда.

Она стояла и молчала у шкафа спиной

И ей не скучно и таинственно в доме одной,

И то, что нам уже пришлось проходить,

У этой юной елки все впереди.

А все, о чем поговорили тогда —

Ее знакомые, ну так, ерунда.

По телевизору вещал наш измученный вождь,

А между нами серебрился легкий елочный дождь.

На разговоры про салаты наложили табу,

Да разве этим замолишь судьбу?

И все, о чем поговорили тогда —

Что сколько стоило — да так, ерунда

Неповторимость момента обнаружишь не в лоб

И ты смеешься почему-то и слетаешь в сугроб,

И понимаешь, что, наверное, напрасно ты ждешь

Пока летает возле елки станиолевый дождь.

Но все, о чем поговорили тогда —

Когда увидимся еще? — Ерунда.

Что подарить вам? Полный мрак.

Текилу? может быть, коньяк?

Ведь я не знаю, что вы пьете

в гостях, в лесу и на работе.

И как напомнить эти дни —

мы были в городе одни,

кораблики под фонарями,

дырявый зонтик наше знамя.

Не нужно было пить вино,

зима таращилась в окно,

пока курился чай масала

одна рука другой касалась.

Что пожелать вам в эту ночь?

Возможно, счастья? Я не прочь!

Тахта огромная такая,

куранты бьют не умолкая.

А вы, всего скорее, знать,

и мне пора бы это знать.

В толпе, в снегу, под божьим оком,

Придется как угодно жить —

Начертаны рукою жестокой

Для жизни шумной рубежи.

Но не молчать мертво и голо —

Пылать, растапливать камин,

Раскатисто смеяться в голос,

Почувствовать себя людьми!

Сгореть бы там, где линий бег,

Где пламя и не понарошку.

Где пляска жаркая в окошке…

Оцепенение и снег!

Стоим недвижные, шагнуть

И то от робости не смеем,

собратья наши спины гнут.

мороз сковал подобно змеям.

Замерзли ветви и дома,

Заснула пьяным сном округа.

Заколдовала нас зима

И мы не чувствуем друг друга.

Сон свалит с ног,

но человек из сна

убить меня не смог,

и я с тобой честна.

Во сне была смелей,

чем тут, вблизи огня.

Попробуй одолей

не сонную меня.

Не вишнёвый пожар георгин,

Не календул летят светляки.

Говорят тебе смолкни и сгинь,

Далеки мы теперь, далеки.

Накренён облепиховый ствол,

Руки яблонь заломлены вниз.

Пусть туман заблуждений прошёл,

Невозможное, снами вернись.

А когда прогорит этот ад,

И завянет обид вихревая метель,

Надо мной зашумит листопад,

Расстилая златую постель.

На сонном берегу реки

Сидят в ленивой полудрёме

Невольные отпускники.

И ждут старинного парома.

Чтоб голос зычный выкликал

Счастливцев быстрой переправы,

Чья жизнь окажется легка,

Как путь от левого на правый…

Они заварят на огне

Питье медвяное крутое,

Ведя беседу о цене

Простого вольного покоя. И

скажет мальчик, что наук

Пороги вскоре одолеет, А

слёзы, след душевных мук,

Скрывать гораздо тяжелее.

И будут девушки полны

Наивно-грустного волненья

И мистикой отделены

От лени и банальных мнений.

Мужчина с опытом беды

Над суетой готов смеяться

И помогать на все лады

Поэтову смешному братству.

Безмолвной женщине бесед

Пространных явно не дослушать,

Нить серебра в ее косе

И голос горьковатый суше.

Но всё случится в свой черед:

фаюмский мальчик повзрослеет,

мужчина мудрость обретёт,

а девы — темную аллею.

Покинет женщину печаль,

Согреет восхищенье рядом,

Ей зыбку хочется качать,

А больше ничего не надо.

Пока клубятся облака,

Запомни, что душа просила —

Всё принесет с собой река —

Волну и ветер, стать и силу.

Земля как я

Земля как я: собрали всё, ушли,

а я осталась ночевать под снегом,

и надо мною облаков набеги,

и солнце в угасающей дали.

Земля как я — вот холод и покой,

и замолкают топоты и стоны,

а я, раскинув тело многотонное,

не шевельну немеющей рукой.

И тишина устойчиво длинна,

и думе удивлённой нет помехи.

Угадываю оды, годы, вехи

недвижной бесконечности без сна.

Затменье, страхи, сумерки зимы,

Троллейбус — точно вызов неотложной,

И бестолково-бешеные мы,

Чего нельзя, то почему-то можно.

Куда, зачем езда по круговой?

Задымлено, обругано. И весело.

Кондукторша качает головой,

Задерживаясь возле наших кресел.

Ну, что бы понимала эта чудь

В мелированной и киношной химии!

Нам остается жить всего чуть-чуть,

Какими бы мы ни были плохими!

Хлещите по щекам пургой, дождем,

А вы, ребята, пиво открывайте.

Конечная? Но мы чего-то ждём,

Неуязвимые для брани и объятий.

И выходя, прощаясь насовсем,

Неловко расцепляя наши руки,

Как некую таинственную сеть,

Поймаем взор троллейбусной подруги.

В кабину, где зеркальный поплавок

Где ласковы и горячо-тревожны

Глаза ее напарницы, — ну вот,

Ты здесь, и дальше ехать можно.

Ты избалована теплом,

Тебя все ищут… Поделом

Досталось мне, провиницалке.

А неслучившегося жалко —

Наивных писем череды

Щумящей за окном воды

Слепящей маеты экрана —

Все слишком поздно или рано…

Ну сколько можно — маетой

у монитора плюс настой

тысячелистника и мёда

не заменить былой свободы.

Тогда казалось — счастья час

Дороже жизни, и рассказ

об этом будет очень крут,

Да полно. Этого ли ждут?

Но я сдержу невольный крик:

Ты покидаешь материк,

От сонной одури страниц —

К сиянию любимых лиц…

Смотри, оранжевая корка

На снег упала… Съехать с горки,

Вздохнуть легко и без помех.

Пусть снег идет. Мы любим Снег…

Ношу его в себе его — глоток кофейный,

пока не хлынет горячо по венам,

и поплывет незримой легкой пеной

ведь никого не удивишь навеянным.

Ношу в себе остаток сна, прикрыв ночнушкой,

и совесть будто нечиста и жгуча,

снег засевает небеса седыми мушками,

теряет их и тает царстввенная туча.

Настанет никонец-то срок напиться словом

и ток пойдет гулять, шумя, по венам,

внезапно ощутив присутствие былого,

дописываю сон, да будет он нетленным.

Бултых — и я плыву, и трав речных гряда,

во сне ли, наяву — неведомо куда.

Так голуба вода прозрачнее стекла,

и в ней мальков стада, но я-то как сюда?

Ни тени надо мной, ни звуков, ни ветров,

и мне не страшен зной, не нужен даже кров.

Касание воды и капли на виске,

и никакой беды, и счастье вдалеке.

О чём тогда печаль, которая легка

начало из начал, всё впереди пока.

И потому вода синее всех озер,

тепло, и не поднять на небо робкий взор.

Пока не подан знак, медлительно-честна,

и мир блаженно нем реальностью из сна.

В черемуховой тьме ночей,

по блеску нефтяному,

Доверчивый бежит ручей,

срываясь в омут.

Черемуховый ствол в обрыв

течением обрушен,

Замедленно собой укрыв

реку и сушу.

Черемуховых глаз тепло

и ртутная отрава —

В смятении моем оплот,

смиренье нрава.

Черемуховый жги костер,

не гасни до рассвета.

С черемуховых губ не стерт

и привкус этот.

Черемуховый сон — не врешь —

черемуховый омут!

Зачем, не унимая дрожь,

бросаешься, рывком плывешь

от берега — к другому?

Не прибой изрезал плес,

Лепестковый абрис тонкий.

Там, за руслами для слез —

Сумасшедшая воронка:

Тёмно-розовый не в счет,

Ближе ягодно-лиловый —

Ежевичным соком рот

О тебе напомнит снова.

Ежевичные врата

Непридуманного рая,

Покоряют неспроста —

Припадаешь, умирая,

Задыхаясь от обид,

Не свершившегося чуда…

Обрети пристойный вид,

Как внутри тебе ни худо…