О чем песни Егора Летова

Альбом продолжает линию, заявленную в «Поганой молодежи». Юношеский максимализм, чувства ненужности, неприкаянности, отчуждения, пробуждение сексуальности и отвращение к ней. Пример песня — «Эй бабища блевани». Перечень песен вот:

Первая песня, которая требует развернутого пояснения.

Текст может быть разрезан в нескольких плоскостях. Во-первых, это несомненно социальная пародия, на оптимизм советской системы. С одной стороны ждущей наступления коммунизма, с другой готовящейся к постоянной войне и пугающей население ядерной бомбой вражеских стран.

Как это часто бывает в текстах Летова, свое послание, пародирование он доводит до абсурда

— и это оптимизм, наш оптимизм!

На других уровнях Летов подходит здесь к одной из главных тем своего творчества — стремление к абсолютной свободе — которую он мыслит как смерть, и опять же преодоление этой самой смерти.

Вот как это объясняет философ Александр Дугин в своей статье

«Одной из важнейших категорий в идеологии Летова является идея свободы. Это для него высшая ценность и последняя цель. Но по аналогии с текстами Тантр и доктриной Юлиуса Эволы Летов в своем творчестве все четче различает «свободу» и «освобождение». Освобождение предполагает путь эволюции, постепенных изменений, путь последовательных состояний и действий, направленных на достижение почти однозначно недостижимой цели. Это метод прогрессизма и либерализма.

Этот путь Летов отвергает сразу и полностью, начиная с самых ранних песен. «Все, что не анархия, то фашизм, но анархии нет!». В этой короткой летовской фразе выражен синтез его мысли. Если «анархии (= свободы) нет», то именно ее отсутствие (а не иллюзорное к ней приближение) должно быть положено в основу радикального опыта. Радикальное осознание невозможности освобождения приводит Летова к трагическому утверждению того экстремума, где эта невозможность проявляется ярче всего. Наступает режим «суицида», «некрофилии», рождается грандиозная по своей серьезности и глубине эстетика «Гражданской Обороны», по внешним признакам напоминающая западный панк. Диалектика некрофильской мысли, отказ от всех промежуточных решений, радикальное требование всего «здесь и сейчас» и ни мгновением позже, приводят Летова к парадоксальному выводу: «истинная свобода — это обратная сторона предельной несвободы, проявляющейся в безумии, смерти, последнем унижении, заточении в темницу, в гроб, превращении в предмет, в «общественный унитаз», «в лед». В одной из своих лучших песен «Война или мир?» Летов ясно формулирует этот принцип:

— Свобода или плеть?

— Свобода или плеть?

— Свобода или плеть?

— Плеть!

Свобода обретается не вне, а внутри, не по пути вверх, а по дороге вниз. Она обнажается через мрак, а свет ее только отпугивает. Она достояние обделенных, а не удел обласканных судьбой. «Плеть», «страдание», «боль», «пытка», «смерть» ближе к ее тайной сущности, нежели все внешние атрибуты независимости и власти.

Многомерный танатос

Если для обывателя смерть — это абсолютный конец, то для жаждущего свободы Летова — это скорее великое начало. Смерть у него не одномерна и не плоскостна, она обладает множеством измерений, исследование и описание которых составляет динамическую ткань творчества «Гражданской Обороны». Мука, пытка, страдание, погруженность в последние низы бытия, восприятие мира как гигантской и безысходной выгребной ямы, суицидальные порывы, некрофильские, садо-мазохистские припадки — это преддверие Смерти, вскрытие ее фактического присутствия в бытии, обнаружение ее повсюду и во всем. Постоянство и единственность некрофильской темы всех текстов «Гражданской Обороны», а также их совершенная серьезность опровергают возможное подозрение, что речь идет о некотором искусственном концепте. Летов органически воспроизводит «гностический синдром», то есть восприятие мира, свойственное гностическим сектам ранних христиан, которые считали что весь мир создан «злым богом», «демиургом», а следовательно, его последним основанием является именно смерть и страдание. В отличии от западного панка, чей стиль заканчивается (в лучшем случае) обостренным экзистенциализмом и эстетическим эпатажем, Летов вписывается, скорее, в совершенно иную, сугубо автохтонную, русскую духовную традицию, в которой глубинные гностические мотивы повторяются со странной регулярностью — у философа Сковороды, у Кириллова в «Бесах» Достоевского, у многочисленных персонажей Мережковского, Сологуба, Платонова, Мамлеева, а также в поэзии Хлебникова, Есенина, Клюева.

Всех желающих отсылаем к замечательной статье Дугина

В более сложных альбомах эта тема будет развиваться и развиваться дальше. Летов не стремится в свету, Летов стремится к темноте.

Поскольку абсолютной свободы не существует, поэтому летовский оптимизм — это оптимизм обнаружения смерти и преодоления ее.

Ты умеешь плакать — ты скоро умрёшь

Кто-то пишет на стенах — он скоро умрёт

У неё есть глаза — она скоро умрёт

Скоро станет легко — мы скоро умрём…

Кто-то пишет на стенах — он скоро умрёт

Пахнет летним дождём — кто-то только что умер

У них есть что сказать — они скоро умрут

Кто-то тихо смеётся — я скоро умру…

Я решил сказать слово — я скоро умру

Я решил спеть песню — я скоро умру

Тот, кто смотрит на солнце, почти что уж мёртв

Тот, кто смотрит мне вслед — он скоро умрёт.

Песня без политики (до нее еще не добрались) но милая умиротворяющая, веселая. Абсурдистская. Много детских персонажей Бонифаций (лев из мультфильма), Клалафуду (Тлалафуда — герой детской радиопередачи) и т. п. говорят разные абсурдные слова.

Текст, скорее всего написан в ироничном ключе по поводу реформ, сопровождающих перестройку. «На наших глазах разрушаются стены\ срастаются руки \ теряя контроль». С другой стороны, тема смерти столь характерная для творчества Е. Летова тут также присутствует. «И время уходит с загаженной сцены\ его заменяет вселенский покой».

Яркий пример песни, созданной в рамках панк-эстетики. Панк всегда эстетизировал отвратительное (следуя здесь за путем проклятых французских поэтов 19 века — Шарлем Бодлером, Артуром Рембо и другими), это язык окраин, на метафизическом уровне переходящий в экзистенциальную проблему. Панк всегда был энергией отрицания, высмеивания, агрессии и вместе с тем адаптации негативных элементов. Летов также демонстрирует пример поэтического абсурдистского творчества, сгодившейся бы для текстов Введенского и раннего Заболоцкого. Подростку отвратителен ярко-выраженный аспект всего материально — телесного. Половой инстинкт пугает его. Искаженная лексика, искаженные окончания, огрубляющие язык — «глазы\ сосцы» делают текст, его эффект еще более оглушающим. Сатира переходящая в какую-то метафизическую плоскость — отличительная черта Е. Летова. В конце текст уже перестает быть связным, окончательно разрушается. Это панк, это абсурд, постмодернизм (так некоторые тексты Владимира Сорокина начинают «разрушаться», превращаясь в бессвязные звуки).