Миллениум

Она широко обмахивалась веером, когда я вышел из темноты и остановился неподалёку. Быстро взглянула на меня поверх шёлковых птиц, подвинулась, освобождая место на узкой деревянной скамейке, и захлопнула веер. Будто знала, что искал её. Я сел рядом. Впереди серебрилась Обь, догорал костёр на поляне и повсюду бродили влюблённые пары, уставшие от игрищ и ночных гаданий. Иван Купала уходил, оставляя после себя засохшие венки и пепел от сгоревшего огромного колеса…

Я увидел её в середине ночи, когда праздник был в самом разгаре. Парни и девушки только начали прыжки через костёр под песни фольклорного ансамбля, который ещё больше разогревал обстановку. Она стояла на краю поляны одна и внимательно смотрела на выступающих. На её голове был венок из трав, а в руках веер. Меня поразило её лицо, всё в отблесках костра, очень русское, славянское, очень подходящее к этому старинному празднику. Контраст между простоватым венком, цветастым сарафаном на широких лямках с белой сорочкой под ним и тонким китайским веером, слабо трепетавшим в её руках, показался мне вершиной изыска. Я словно запнулся обо что-то невидимое…

Почувствовав, что на неё смотрят, она метнула в мою сторону взгляд, полный горделивой уверенности в себе, но, испугавшись моего откровения, тут же отвела глаза. Я направился к ней, но не успел. Длинная, ниже пояса коса мелькнула в воздухе атласной лентой на конце, скрываясь в толпе, и я потерял незнакомку из виду. «Девица? Женщина? — подумал я, вспоминая высокую, статную фигуру и летящую поступь. — На Купалу не разберёшь, юные девушки — как опытные женщины, а женщины — словно неопытные девчонки, все запреты снимаются».

И вот — одна, на скамейке, под тихим светом убывающей луны. Вытянутые вперёд ноги в сандалиях удобно скрещены, под сарафаном выпирают крепкие коленки, белые кисти рук спокойны, шёлковая розовая шаль замерла на плечах, будто прислушиваясь к настроению хозяйки, а перекинутая на грудь коса с застрявшими в ней сухими травинками пахнет лугом. Упрямый, волевой подбородок, маленький рот, и глаза — как два тёмных бездонных колодца… У меня дух захватило.

Моя соседка поёжилась. Звёзды в небе растаяли, от реки понесло сыростью — самая короткая и самая странная ночь в году заканчивалась, отрезвлённая близким рассветом. Я спросил, каждой жилой ощущая энергию сгоревшего костра:

— Вам удалось найти папоротник?

Видя, что она не отвечает, раздумывая, начать ли со мной разговор, шутливо добавил:

— Я, кажется, нашёл. — И кивнул на её веер.

Она развернула нарисованную птицу и удивлённо покачала головой:

— В самом деле. Никогда не замечала, что крылья так похожи на папоротник!

Я поразился её голосу, который оказался глубоким, профессионально поставленным. «Наверное, певица», — подумал я, разглядывая её артистический наряд и радуясь тому, что чувствую её близость.

— Кто вы? — спросила она. — Нездешний, это сразу слышно. Но и не москвич, и не из центральной России, там не говорят так чисто. Как очутились у нас в Томске?

— Случайно. А может быть, по инерции выбросило. Слишком быстро бегу по жизни.

— Космополит, значит?

— Можно и так сказать.

— Похожи на гусара — выправка, усы, взгляд победоносный.

— Почти угадали! — рассмеялся я, радуясь тому, что, кажется, зацепил её.

Наклонился и поцеловал в руку ниже локтя, в то место, где заканчивался рукав её тонкой сорочки. Она не пошелохнулась. Я поцеловал ещё раз, и ещё раз, и ещё, руками отодвигая кромку рукава…

— Угадала. Гусар! Не знающий отказа, — сказала она иронично. — Так?

Я молча кивнул, продолжая целовать руку, пахнущую чем-то дурманным.

— Вам понравился праздник? Вы почувствовали его настроение? — спросила она серьёзно, не отнимая у меня своей руки.

— Мне понравились вы и ваш веер, это честно. — Выпрямился, придвигаясь к ней поближе. — И праздник, разумеется, тоже понравился. Вот уж не думал увидеть здесь такое! Полагал, что всё давно забыто. Оказывается, нет. И песни поют старинные.

— Я руковожу этим ансамблем, праздник по моему сценарию. Но, понимаете, — оживилась она в ответ на моё изумление, — мне всегда, каждый год кажется, что в нём чего-то недостаёт. Какой-то мелочи! Вы со стороны ничего не заметили?

— Как же! Заметил! — воскликнул я, радуясь тому, что не ошибся в ней. — В нём нет правды! Вы устраиваете праздник, но не верите в него. Играетесь! А наши предки не игрались, они искренне верили — тот, кто не купается в эту ночь на рассвете, тот колдун! Вот вы купались?

Она рассмеялась. Встала, одёрнув сарафан.

— Пойдёмте!

И понеслась к реке. Ошеломлённо посмотрев на развивающуюся косу, я кинулся вслед за девушкой. Она подбежала к речке, сбросила шаль на траву, уронила туда же веер, завязала узлом волосы на затылке и, как была, в одежде, вошла в воду, руками раздвигая плавающие на поверхности венки с потухшими в них свечками.

— Ну что же вы? — обернулась она ко мне. — Идите же! — И снова рассмеялась, брызгаясь в мою сторону.

А я стоял на берегу, не в силах оторвать от неё взгляда, такой прекрасной показалась она мне, стоящая в воде среди цветов с распластанными в стороны руками. Её таинственное, зовущее лицо разбудило меня, напомнив высокие мечты о любви, давным-давно покинувшие моё сердце. «Язычница!» — с восторгом подумал я и так же, не раздеваясь, шагнул в реку.

Прохладная вода не охладила мой пыл. Я весь горел, приближаясь к ней, а она всё отходила и отходила от меня, отступая всё дальше назад, всё глубже, пока не остановилась, по плечи скрытая водой. Догнав, я взял её за руки и поцеловал в раскрытые влажные губы. Она ответила мне долгим, любовным поцелуем, поцелуем опытной женщины, от которого я тотчас же потерял ощущение времени; потом вдруг оторвалась от меня и поплыла к берегу. Не понимая, куда подевалось моё счастье, я лёг на воду и двинулся за ней.

Сил моих не было смотреть на её молодую, пышущую здоровьем фигуру, всю облепленную мокрым сарафаном, на то, как она развязывает косу. Поэтому, выйдя на берег, я присел молча на траву и взял веер, чтобы хоть на чём-то сосредоточить свой взгляд, лишь бы не смотреть в её сторону. Солнце почти встало. Оно торопливо выкатывалось из-за горы, будто хотело взглянуть на разгром, учинённый Иваном Купалой, и скоро его нежный свет покрыл всю поляну.

— Знайте, что я сделала это впервые, — сказала она, присаживаясь рядом.

— Что? — не понял я.

— Впервые поцеловалась не с мужем! — вызывающе ответила девушка.

Я тоскливо раскрыл веер и стал разглядывать птицу с крыльями, похожими на папоротник.

— Не грустите обо мне! — неожиданно ласково, как другу, сказала она. — Вы встретите свою суженую в этом году. А веер… возьмите! Подарите его ей! Это подарок моего мужа. Пять лет назад он преподнёс его мне на поляне, в такую же ночь. Я скажу, что отдала веер одному человеку, которому он понадобился больше, чем мне сейчас. Муж поймёт. А вот и он, несёт сухую одежду.

Я оглянулся. Точно, к нам приближался крепкий на вид мужчина, под стать ей; сунь ему в руки меч — ни дать ни взять Илья Муромец! Не дожидаясь, когда богатырь подойдёт, я встал и пошёл в направлении города, размышляя, как же мне быть с мокрой одеждой?.. Но как она угадала, что я тоскую о любви?

И правда, я вскоре женился. По любви. И подарил жене этот веер, который по-прежнему напоминает мне ту ночь и то страстное желание настоящей, идущей от сердца любви, которое я испытал, увидев «язычницу» на краю поляны…

20 июля 2012, Китай