Вольный Дон

Войско Донское. Черкасск. 15.07.1709.

— Никифор, пора идти.

Когда Митяй Корчага вошел в комнату, я был занят очень важным делом, затачивал свою легкую черкесскую шашку.

— Выдвигаемся.

Ответил я односуму, поднялся с табурета и закинул шашку в ножны, накинул на затылок невысокую барашковую папаху черного цвета и посмотрел на себя в мутное зеркало. Красавец! Новые сапожки, серые шаровары и простая темно-зеленая рубаха с открытым воротом. На поясе кожаный армейский ремень с затейливым узором, торгаш из Сечи говорил, что венгерская работа, а на нем шашка и кинжал. В общем, любому человеку сразу видно, что перед ним не голь перекатная, а справный казак.

— Пойдем, — кивнув Митяю, я направился на выход.

По пути к нам присоединились остальные ватажники, Иван Черкас, Федор Кобылин, Семен Кольцо и Смага Воейков. Все мы при оружии и одеты, словно на праздник. Для нас сегодня важный день и выглядеть ватажники должны хорошо.

Вместе мы покидаем дом полковника Лоскута и идем к соборной площади. В небольшом отрыве от нас движется Василь Чермный, наверное, боевик полковника решил за нами присмотреть. Ну-ну, пусть наблюдает, несмотря на легкий мандраж, я в себе уверен, а ватажники уверены во мне, и значит, все у нас получится как надо.

Вспомнились минувшие десять дней. Веселая свадьба сестры, на которой гуляла половина Черкасска. Затем осторожные подкаты от донских старшин, которые зазывали меня к себе в гости и всякие интересные разговоры вели. Вроде бы ничего крамольного. Да вот только по их словам выходило, что отец мой зарвался, много беглых на Дон привел, и вольности старожилых казаков урезает, а от этого Войско хиреет. И они, как люди, которые думают за общественное благо, очень по этому поводу переживают. Ага! Сейчас! Знаю я ваше радение. Кто Кондрата в «реальности Богданова» сдал? Ась? Да понятно кто, Соколов, Казанкин и Ананьев, а все остальные им помогали, и Зерщиков, который сейчас на подъеме, и Поздеев покойный, и Фролов изгнанный. Упырки! Дождутся беды за свою болтовню и склочность, да и черт бы с ними. Главное, что они мне денег дали. Между прочим, без всяких процентов и условий, как своему. Не очень много, но и немало, триста рублей на дружину, провиант и припасы. Мне надо набрать всего пятьдесят человек, как элиту их вооружать не потребуется и у большинства оружие свое, так что вышеуказанной суммы должны хватить с избытком.

И вот получил я рублики, и начал в дорогу готовиться. Собрал все необходимое, проверил оружие и коня перековал. Ватажники мои были заняты тем же самым и, окончив этот труд, мы присели на свои ковровые сумки, словно сицилийские мафиозо на тюфяки, и застыли в ожидании, которое продлилось одни сутки.

Вчера столица Войска Донского провожала на Астрахань армию, которая должна выступить на Персию. Всего уходило шесть конных полков и Первый Волжский стрелковый, общая численность бойцов пять тысяч человек, а командует этим соединением Максим Кумшацкий.

Донская армия ушла, и пришло время гулебщиков. Они двигались со всех донских городков и станиц, и собралось лихого народа около трех тысяч. Спрашивается, зачем они пришли? А все ясно. Люди хотели поучаствовать в войне против персов, но регулярные полки уже были укомплектованы и бойцов со стороны не набирали. Однако никто, включая войскового атамана, не мог запретить рядовым казакам и бывшим беглым отправиться в поход по собственной воле, и сегодня, согласно древним традициям, их день.

Как это все происходит в идеальном варианте? Гулебщики стоят на майдане и поджидают вольных атаманов, которые один за другим выходят на круг и выкликают всех, кто готов пойти в бой под их командованием. Кто-то берет под свое крыло несколько сотен воинов, другой сотню, третий пару десятков, а иной всего трех-четырех человек. Так продолжается весь день и ближе к вечеру, все кто остался, или расходятся по хатам, или выбирают атамана среди своих, а потом сами идут в поход. Что характерно, зачастую, такие отряды двигаются совсем не туда, куда собирались утром. Бывало такое не раз, что основное войско на татар мчит, а гулебщики на Волгу или на Кавказ направляются. А что им сделаешь? Вольные люди. Куда хотят, туда и идут.

За размышлениями мы незаметно дошли до соборной площади. Народу битком, и кого тут только нет. Свои браты донцы, запорожцы, терцы, калмыки из Сальской степи, бурлаки, прошедшие войну с имперскими войсками крестьяне и лесовики-раскольники. А помимо них еще и любопытные, строители и сами горожане, степенные старожилые казаки, их жены и дети, седобородые старцы и пара священников из церкви. Шум, гам и толкотня, живое людское море, и от разноцветных одежд рябит в глазах. Давненько такого интересного схода казачья столица не видела, есть на что посмотреть.

Мы с ватажниками, с трудом, провожаемые недовольным гулом, протолкнулись в первые ряды и смогли увидеть концовку набора в очередной отряд. В центре большого круга стоял статный запорожец с длинным оселедцем на непокрытой голове, красных сафьяновых сапогах с сильно загнутыми носами, в красных же шароварах и синей шелковой рубахе. За необычным белым кушаком из парчи турецкий ятаган и пара пистолетов. Колоритный казачина, которого я знал.

Звали его Харько Нечос, и в минувшей войне он был одним из ближних соратников командарма-3 Беловода, сильный боец и умный командир. Рядом с ним в две неровные шеренги полторы сотни воинов, в основном, как и он, запорожцы, но и терцы имеются и несколько горцев, по виду черкесы или вайнахи. Все как один справные бойцы, и мне сразу заметен правильный подход Нечоса. Запорожцы свои и знают его не понаслышке. А для черкесов и терцев Каспий и Кавказ родной дом, они обеспечат ему разведку и правильное понимание того, кто есть кто в тамошних землях, и всегда расскажут, кого можно грабить, а кого лучше не трогать.

— Эй, атаманы-молодцы! — Запорожский атаман, подбоченясь, взглянул на людей. — Еще три места имеется. Кто со мной!?

В круг сразу же хлынул десяток казаков. Харько Нечос переговорил с ними, троих отобрал, а остальные вернулись назад. После чего запорожец поклонился кругу и перекрестился на церковь. Его отряд, под приветственные и доброжелательные выкрики людей, покинул соборную площадь и двинулся в сторону восточных ворот, где проходил сбор гулебщиков, которые пойдут за основной армией.

Наклонившись к уху ближайшего донца, невысокого мужчины лет тридцати пяти, в справном сером жупане и с длинной саблей, я спросил его:

— Давно здесь стоишь?

— С утра.

Казак искоса посмотрел на меня. И признавая за равного, кивнул.

— Сколько отрядов уже ушло?

— Этот седьмой, почти тысяча человек на перса собралось.

— Кто еще людей набирать будет?

— Семен Белый, Тарас Порох и Никифор Булавин. Белого и Пороха не видать, выжидают чего-то, а ты здесь, так что выходи на круг, если не передумал самостоятельным атаманом становиться.

— Откуда меня знаешь?

— Под Усманью тебя видел.

— А кто про набор отряда сказал?

— Половина города про это знает. Небось, переживаешь сейчас?

— Есть немного.

— Иди, казак, и ничего не бойся. Все мы под богом живем и когда-нибудь впервые на круг выходим, а ты парень справный и боевой. На подначки внимания не обращай, люди повеселятся и перестанут, а если из похода живой вернешься и с прибытком, про этот день легенды сложат.

— Ну, тогда пошел я, — обернувшись к ватажникам, указал им на свободное пространство: — За мной!

Рывок вперед и мы выдвигаемся на майдан. Проходим на середину и оказываемся в центре всеобщего внимания. Тишина накрывает площадь. Большинство собравшихся приезжие, и о том, что такой молодой парень как я, будет набирать ватагу, они не знали. И, разумеется, они удивлены этому обстоятельству. Хотя и до меня были такие хлопчики, которые в четырнадцать-пятнадцать лет отряды сколачивали, так что я не первопроходец.

Оглядываю притихших людей, смотрю на своих товарищей и понимаю, что назад уже не повернешь. Раз так, надо продолжать осуществление атаманской задумки, и не осрамиться.

Поклонившись на четыре стороны, я скинул с себя шапку и встряхнул черными, отцовскими, кудрями. Затем, широко размахнувшись, подкинул свой головной убор так высоко, как только смог. Шапка взлетела ввысь, на миг зависла в воздухе и упала мне под ноги. Я сделал шаг вперед, остановился над ней и, во всю мощь, выкрикнул:

— Атаманы-молодцы, послушайте! Я Никифор Булавин, служил в Третьей армии, имею деньги и желаю воевать, но как и вы, не попал в войско Максима Кумшацкого. Кто со мной на море Хвалынское пойти желает, басурман погонять, полоняников наших освободить и рухляди набрать!? Кто готов рискнуть!? Выходи ко мне, полсотни казаков прокормлю, смогу одеть, обуть, через море перевезти и за собой повести!

Еще секунду продлилось затишье и, резко, без переходов, весь майдан зашевелился, загудел и зашумел. Что кричали люди, особо не слышно, все сплелось в один гул, который наполнил пространство вокруг, и я оказался в самом эпицентре этого звукового удара. Мои ребята от этого как-то даже немного сжались, но я хлопнул здоровяка Михаила Кобылина в плечо и сказал:

— Все хорошо, односумы, так и должно быть. Шире плечи, казаки!

Ватажники приободрились, почти сразу начали выходить первые желающие пойти со мной, и вот тут уже я удивился. Предполагалось, что будет тридцать, может быть сорок человек из голытьбы и молодежи, а недостающих людей придется набирать в дороге из верных отцу казаков, кто в тени находится. Но те, кто выбирался из человеческой массы, почти все были справными казаками, и майдан снова притих, поскольку люди ничего подобного тоже не ожидали. Народ увидел нечто необычное, а я, поняв, что все идет даже лучше, чем мне грезилось в самых радужных мечтах, еще больше приободрился и начал стандартную процедуру принятия воина под свою ответственность.

Первым передо мной остановился тот самый казак, которого спрашивал про обстановку на майдане всего три минуты назад, и я задал ему первый вопрос:

— Здрав будь, вольный человек. Кто таков будешь?

— Сергей Рубцов с Хопра.

— Что умеешь?

— Пушкарь, саблей машу хорошо и стреляю прилично.

— Что из оружия имеешь?

— Саблю, два кинжала, два пистоля и фузею.

— Где и с кем в походах был?

— По юности крымских байгушей-конокрадов гонял. Потом на Тереке в Червленской станице жил, с кумыками резался, а последние пару лет на Дону и в Третьей армии атамана Беловода. Был рядовым бойцом, десятником и полусотником, а до сотника не поднялся, война окончилась.

— Лошадь имеется?

— Да.

— Готов мои приказы слушать, как слово батьки своего?

— Если долю в добыче дашь, и с припасом да одеждой не обидишь, я с тобой.

— Перекрестись, — Рубцов размашисто перекрестился, и я кивнул за спину. — Становись в строй.

Казак встал рядом с ватажниками, и передо мной появляется следующий боец. Мощный дядька лет под сорок в алом «запорожском» кунтуше и высокой шапке из черных смушек, из-под которой выглядывает длинный русый оселедец. Как завершающий штрих в его облике при нем очень дорогое оружие и парчовый кушак как у знатного старшины. Оказалось, что это бывший писарь Кощевского куреня Сидор Лучко, который по какой-то причине ушел с Сечи на Дон и теперь желает встать под мое начало. Такие вот дела, и по-хорошему, ему надо бы отказать, писарь должность в курене хорошая, а тут рядовым рубакой идет, странно это. Однако причин для отказа нет, воин Лучко знатный и опытный, и мой отряд получает второго бойца. За ним появился третий, четвертый и так далее до пятидесяти человек. И когда ватага уже была набрана, в очереди стояло еще три десятка человек, так что, уже не обращая внимания на предполагаемую вместимость расшивы, которая ждет меня в Царицыне, я взял еще семь казаков.

Так все и меняется. Проходит двадцать минут, и надо мной уже никто не смеется, ибо каждый, у кого на плечах голова, а не тыква, понимает, что ко мне настоящие казаки пришли, а не какие-то нищие неумелые оборванцы из беглых. Ватага строится и под командованием Сергея Рубцова покидает майдан, а я, в сопровождении Ивана Черкаса, перехожу на другую сторону площади.

Под одобрительный говор людей, раскланиваясь с донскими старшинами, которые дали мне денег на ватагу, я иду в войсковую избу. Отряд должен быть записан в войсковых бумагах и мое появление здесь не вызывает ни у кого вопросов или каких-то подозрений. Однако за мной увязывается хвост из нескольких любопытствующих старшин, и я должен быть сдержанным, но в то же самое время и немного хамоватым, как и полагается командиру вольных ватажников-отважников.

Я в войсковой избе и по случаю схода гулебщиков здесь некоторая перестановка. На входе в большой и просторной горнице стоит широкий стол, а за ним полковник Лоскут и пара писарей. Отец тоже здесь, расположился немного в стороне, рука на атаманской булаве, слева и справа верные казаки из конвоя. Подхожу к столу и, немного выставив вперед правую ногу, приветствую всех присутствующих:

— Здравы будьте, атаманы.

— И тебе здравия, — отвечает отец. — С чем пришел?

— Вольную ватагу собрал и хочу с ней на море Хвалынское пойти.

— Сколько у тебя людей?

— Шесть десятков и еще два.

— Имеешь ли все потребное для нелегкого похода?

— Всего хватает.

— Ну, ступай с Богом!

Голос отца совершенно нейтрален, старшины это видят и пускай. Поворачиваюсь к Лоскуту, отвечаю теперь уже на его вопросы о ватаге, писари быстро записывают мои слова на бумагу, и мы с Черкасом покидаем центр власти Войска Донского.

Вот и все, теперь я уже сам по себе и никто, кроме моих казаков, мне не указ. Как говорится, все в твоих руках, действуй, Лют.

Мы с Иваном огибаем майдан, на котором слышен голос очередного атамана, набиравшего себе воинов, кажется, это был Сидор Белый, восточными воротами выходим из города и вливаемся в очередную гомонящую и вооруженную человеческую массу, которая расположилась сразу за стенами Черкасска. Быстро находим свой отряд, казаки сидят полукругом, и я, без промедления, выхожу в середину.

— Ну что, никто не передумал со мной в поход идти?

Этот вопрос я обязан задать и ответ на него совершенно стандартный:

— Нет!

— Решено, мы с тобой!

— Слово сказано, и назад его не вернешь.

Нормально, так и должно быть, хотя я по-прежнему удивлен тем, что взрослые мужики (пардон, мужчины, за мужиков здесь кровью взять могут, как за тяжкое оскорбление) принимают мое верховенство над ними. Совершенно понятно, что человек пять казаков — это булавинцы, а остальных-то какой волной притянуло? Не ясно, но чего только в жизни не случается, тем более в таком вольном сообществе как наше.

— Значит, так, — я снова обращаюсь к казакам, — чтобы не было лишних вопросов, поясню сразу. Все делаем по дедовским обычаям. Одна доля от добычи рядовому рубаке, две доли десятнику, двум моим помощникам, кого сам назначу, по пять, мне десять. Расходы на провиант и прочие отрядные нужды из общего котла. Пока на все трачусь я, а как дуван будет, затраты свои возмещу. Устраивает?

— Да.

За всех ответил Сергей Рубцов, который, наверняка, и станет моим первым замом, а вторым, конечно же, будет Василий Борисов. Славные помощники должны быть, не без своего мнения, само собой, но сильно меня давить не станут.

— Вопросы ко мне имеются?

— Найдутся, — отозвался Сидор Лучко. — Как в Персию доберемся?

— На расшиве.

— А где же ее взять? До Царицына верхами дойдем, а надо, так и до Астрахани, лошади у всех имеются. А дальше что? По всей Волге сейчас ни одного свободного суденышка.

— Для нас такое суденышко найдется, не переживай, Сидор. Ты правильно сказал, что верхами к Волге пойдем. Затем лошадей оставим под присмотр Царицынского городского начальства, а по возвращении их заберем. Обмана быть не должно, все договорено, расшива имеется, припасы закуплены и дело только за нами.

— А где припасы-то?

— Утром подвезут. Будет хлеб, соль, пшено, сало, мясо вяленое и рыба сушеная.

— Когда навыки воинские и оружие проверять станешь?

Следующий вопрос задал молодой рыжеволосый казак, которого, кажется, звали Юрко Карташ.

— В дороге на вечерних привалах. Там же и на десятки поделимся.

— А проставляться на удачный поход будешь?

— Само собой, как обычай велит. До вечера вы должны разбить отдельный лагерь, привести в него своих лошадей и подготовить походные сумки. Как первые костры зажгутся, из города приедут лавочники, еду и питье привезут. С меня бочонок горилки и закуска. Старшим вместо меня остается Рубцов. — Дальше молчание, вопросов нет и, указав на открытое пространство в полукилометре от ворот, я скомандовал: — На три часа все свободны. Сбор на том месте, слева от кургана.

Казаки разошлись, а у меня с товарищами забота. Мы прошли к месту, где я наметил поставить свой временный лагерь, и раскидали вешки. После этого Кобылин и Смага Воейков остались встречать людей, а мы с Черкасом направились в город за нашими лошадьми и вещами. Но сразу попасть домой не получилось, так как по дороге нас перенял атаман Харько Нечос.

— Эй, Никифор, — окликнул он меня.

— Привет, Харько, — я остановился, обернулся к запорожцу и взмахнул рукой.

Он подошел вплотную, смерил меня оценивающим взглядом, улыбнулся и, дабы завязать разговор, спросил:

— Значит, набрал себе ватагу?

— Набрал.

— Говорят, у тебя расшива имеется?

— Да.

— И у меня две.

— Ну, раз такое дело, может быть, до Астрахани вместе пойдем? — Поняв, к чему ведет Нечос, спросил я.

— А может быть и дальше?

— Пока до Астрахани, а там видно будет. Надо узнать, куда наши основные силы двинутся и куда астраханцы с Кумшацким свой удар направят.

— Это так, но если наши цели совпадут, то вместе басурман бить легче.

— Понятно, что легче.

— Тогда предлагаю встретиться вечером у костра и за чаркой вина все подробней обсудить.

— Я не против. Мой лагерь слева от кургана.

— До вечера, Никифор. Моя стоянка рядом будет.

— До вечера, Харько.

В доме Лоскута мы оказались только через час. Иван стал седлать наших лошадей и закидывать на них ковровые сумки и баулы, а я в это время разговаривал с отцом, который после того как люди с майдана разошлись, сразу пришел к полковнику.

Батя крепко обнял меня и сказал:

— Горжусь тобой, сын. Все правильно сделал, придраться не к чему.

— Благодарю, отец, но без твоей помощи у меня ничего не получилось бы.

— Чепуха. Дурню ничто не поможет, а ты у меня молодец, — на миг он прервался, посмотрел в мои глаза, затем присел на широкую лавку у окна и добавил: — Честно говоря, не хотел я, чтобы ты химородником становился, но видно, что все во благо нашего народа по воле божьей вершится, и тут Лоскут прав.

— А чего так?

— Некоторые люди, становясь ведунами, случалось, так менялись, что их и не узнать было. Появлялась непонятная заносчивость, и они считали себя выше всех людей, кто вокруг них находился. Слава Богу, что ты не таков. Изменения имеются, но все в лучшую сторону. Значит, мне это зачтется, хорошо тебя воспитал.

— Это получается, что ты меня опасался, и потому со мной общаться не желал?

— Да. Надо было к тебе присмотреться.

— Родному сыну не доверился.

В моем голосе, сама по себе, проскочила легкая обида, а Кондрат, слегка поморщившись, сказал:

— Когда с химородником дело имеешь, даже с таким молодым как ты, осторожность необходима всегда. Тем более что ты моя родная кровь и наследник, и это могло сильно отвести глаза.

— Кстати, насчет наследника. Лоскут говорил, что ты меня своим преемником видишь. Это правда?

— Правда. Наше общество не имеет царей и это благо. Но чтобы выжить, казакам нужна крепкая власть. Последние великие атаманы Черкашенин и Татаринов оставили после себя большую славу, но не достойного наследника и продолжателя своих дел и, в конце концов, нас под себя Москва подмяла. Я этого допустить не могу, и потому на тебя надеюсь.

— Ты прав, отец, и я постараюсь выдержать все испытания, вернуться в Черкасск и снова встать с тобой рядом.

Под окном всхрапнули лошади. Ваня готов, а значит и мне пора. Кондрат это тоже понял, встал с лавки, снова меня обнял и прошептал:

— Удачи тебе, Никифор, и разумения. Помни, персы и горцы коварны, и потому никому не верь. Ступай.

Напутствие отца я запомнил крепко. Развернулся, покинул дом Лоскута и с крыльца запрыгнул на жеребца. Повод одной из лошадей намотал на луку седла и, взмахнув рукой, выкрикнул:

— Гайда!

Мы выметнулись со двора и по опустевшим улочкам донской столицы помчались на выезд. Десять минут и снова мы в чистом поле.

Вечереет, и из ворот выезжают возы и телеги. Это торговцы, которые везут провиант и выпивку для гулебщиков. Я увидел знакомого лавочника, который тоже решил подзаработать, пожилого покалеченного в боях казака Епифана Сурова, и придержал своего коня.

— Здрав будь, дядька Епифан, — окликнул я Сурова.

— А-а-а, Никифор, — он тоже узнал меня и подстегнул запряженную в телегу гнедую кобылку. — В поход собрался?

— Собрался. А ты, смотрю, поторговать решил?

— Ага, — согласился он.

— Чего везешь?

— Горилку и вино, два бочонка по сорок литров, окорока копченые, рыбу, хлеб и овощи.

— Сколько за все получить хочешь?

Казачина почесал затылок, хитро прищурил правый глаз, произвел подсчет и выдал итог:

— Четыре рубля.

— Плачу два с полтиной и забираю все сразу.

— Идет!

— Иван, — повернулся я к односуму, — проводи дядьку Епифана к нашей стоянке.

— Сделаю.

Товарищ согласно мотнул головой, а я, ударив Будина стременами по бокам, гикнул, и помчал в степь. Все! Я вырвался на волю, и впереди настоящая жизнь. Походы, оружие, боевое братство, добыча и война с теми, кого наше общество считает врагами.