Три кило веселья

Утром мы встали с таким трудом, будто накануне отработали с Алешкой подъемными кранами. На высотной стройке. По две смены.

— Спать хочу, — зевнул Алешка, сидя на тахте. — Наверное, конфет объелся.

Я тоже зевнул во весь рот:

— А я не объелся — мне не хватило. Ты всю коробку слопал. Кроме оленя.

— Ничего не слопал! — обиделся Алешка. — Я их в пакет спрятал и адмиралу в карман засунул.

— Зачем? — удивился я.

— А как же! Он утром пойдет в магазин за своим кефиром, сунет руку в карман, а там такая радость! — Алешка, как в замедленном кино, позевывая, начал одеваться. — Мне, Дим, его жалко стало. Я, знаешь, о чем подумал? Ему ведь на два года было больше, чем мне, когда он воевал с фашистами. А этот гад хотел его медали и кортик украсть.

— Папа на суде был, — сказал я. — И требовал, чтобы этому жулику из шкафа побольше влепили.

— А я бы таких всю жизнь в клетке держал. С табличкой: «Не подходите близко — кусается!»

Тут дверь распахнулась, и ворвалась мама. Утренним вихрем.

— Вы еще в постелях! Опять опоздаете! Живо в ванную, завтракать пора!

— Я в ванной завтракать не буду, — хихикнул Алешка. — А папа встал?

— Папа уже на работе. Берите с него пример!

— Вот еще! — усмехнулся Алешка. — Мы лучше с тебя будем пример брать.

— Это почему? — загордилась мама.

— Потому что ты еще дома.

— А ну, марш умываться! — Она легонько ухватила Алешку за ухо и вывела из комнаты.

В школу мы, конечно, опять опоздали. Да мы и не очень спешили. Школа никуда не денется. Она уже тридцать лет стоит на одном и том же месте. И хоть бы хны. Облупилась, конечно, местами, краска на дверях колечками завилась, стекла в некоторых окнах в трещинах, но лет тридцать еще простоит.

А вот гимназия, которую рядом построили, — как игрушечка! В любую погоду блестит. И вся окружена сверкающими иномарками. И обсажена голубыми елями в пластмассовых кадках. А на спортивной площадке у них есть даже теннисный корт за высокими сетками, и в самом здании — свой бассейн.

Из-за этой гимназии мы стали опаздывать в школу каждый день. Вся ее территория огорожена черным стальным забором, и мы никак не можем привыкнуть, что прямая дорожка в родную школу кончилась — нужно обходить гимназию дальним путем.

Мы как раз шли мимо ее ворот, когда их распахнул охранник в черной форме и выпустил на волю громадный джип с черными стеклами.

— Шаштарыча привозил, — проворчал Алешка.

Шаштарыч в прошлом году учился в нашей школе, но тут его родители быстро разбогатели и перевели Шаштарыча в платную гимназию. Джип с черными стеклами каждое утро привозил его на уроки и каждый день забирал обратно. Иногда он забирал и «адъютантов» Шаштарыча — Лису Алису и Кота Базилио. Они тоже раньше в нашей школе учились. Лиса Алиса (по фамилии Алисов) не очень был лицом на лисичку похож — только глазками, хитрыми и быстрыми; он все время что-нибудь высматривал — полезное для себя и вредное для других. И Шаштарычу бежал докладывать. Ну и рыжий он был немножко. А Кот Базилио (Васильев), тот вылитый котяра — лицо круглое, а под носом жиденькие усики.

Мы с ними и в школе не дружили, а теперь вообще старались друг друга избегать. По всяким причинам. Но до прямых схваток пока не доходило. К счастью. Ребята они были крепкие, а Шаштарыч занимался всякими восточными единоборствами, по корту с ракеткой бегал и фитнесы какие-то принимал.

Как он стал Шаштарычем, я не заметил. В первых классах его, по фамилии Каштанов, звали Каштанкой. Потом Каштанка незаметно переделалась в Шаштарку, ну а где-то в восьмом классе Шаштарка стала Шаштарычем. Тогда же к нему прилипли и Лиса Алиса с Котом Базилио. Кот Базилио еще какое-то время человеком был. И учился неплохо, и мореплавателем хотел стать, клеил модели всяких кораблей, мечтал какой-нибудь остров открыть в далеком океане. А вот когда к Шаштарычу прилепился, совсем другим стал. Он уже мечтал не острова открывать, а морским разбоем заняться. Лихое пиратство стало его мечтой.

Вот они и пиратствовали. В младших классах. Отбирали у малышей мелочь на завтраки, мобильники, хорошие авторучки. Правда, делали это незаметно, тайно, запугав первоклашек своими угрозами. Первоклашки и так всего боятся, а тут такие злодеи.

Правда, один раз прокололись. В один прекрасный день в школу заявился старший брат одного первоклашки, студент института физкультуры, боксер и борец, со своими товарищами. Они вывели Шаштарыча и его «адъютантов» на наш стадион и, ничего не выясняя, «поиграли с ними в футбол». Без мячика.

С тех пор Шаштарыч и Ко присмирели, но, наверное, своих гадостей не прекратили. Уж очень заманчиво среди слабых себя сильными ощущать.

Я, когда с нашим адмиралом познакомился, все чаще стал задумываться: почему так — один пацан берется за оружие и смело воюет со страшным и взрослым врагом, а другой пацан, из той же страны и тех же лет, воюет не с врагами, а с малышами, беззащитными и робкими?

…Водитель джипа, едва выехав за ворота, резко газанул и, промчавшись мимо нас, чуть не окатил нас грязной водой из лужи. Я еще не успел выругаться, как Лешка взмахнул ему вслед рукой, будто бросил вдогон камень.

Джип с визгом, словно заорал от злости, затормозил. Водитель выскочил и решительно направился к нам. Мы не дрогнули. Мы давно поняли, что хамов не надо бояться — их надо ненавидеть.

Водитель подошел вплотную и навис над нами. Лицо его было свирепое, но показалось мне знакомым. Алешка первым узнал его и небрежно бросил:

— Хай, Степик!

Водитель вздрогнул и растерялся:

— Это вы?

Да, это мы, а это он. Бывший папин сотрудник, бывший майор милиции по фамилии Степик. Папа очень им гордился, и Степик часто бывал у нас дома. А потом он женился и родил сразу двоих детей. Ну, не сам, конечно, родил, а его жена. И он ушел из милиции в частную охрану, потому что там больше платили. И после этого в нашем доме мы его не видели. Папа такие вещи не прощает.

— Извините, парни, — попросил прощения Степик. — Я вас не узнал.

— А других можно, да? — непримиримо спросил Алешка.

— Случайно получилось. — Степик оправдывался, как виноватый пацан перед строгим отцом. — Расстроился. Подвезти вас?

— Не стоит, — холодно сказал Алешка. — Будьте здоровы.

Мы повернулись и пошли.

— Сергею Александровичу — мой привет! — крикнул нам вслед Степик.

Алешка отрицательно помотал головой, не оборачиваясь.

А Степик так и стоял, провожая нас взглядом.

Мы опоздали так безнадежно, что на школьном крыльце нас встретил сам директор — бравый полковник в отставке Семен Михайлович.

Я уже рассказывал как-то, что он стал директором нашей школы, когда вышел в отставку. И, конечно, свои командирские навыки перенес на воспитание детей. Офицерскими методами. Он был строг и грозен, но справедлив. Ненавидел ложь, трусость и предательство. Но почему-то считал, что главное в учебном процессе — это дисциплина.

— Из разгильдяя, — говорил он, взмахивая рукой, будто в ней была острая сабля, — никогда человека не получится. Любой дисциплинированный оболтус надежнее в бою, чем разгильдяй-отличник. Отставить разговоры!

Мы (и наши педагоги) его побаивались, но любили. Главное — он был справедливый человек.

Директор стоял, уперев одну руку в бок, а другой подкручивал длинный колючий ус.

— Мне кажется, — сказал он, — что братья Оболенские не любят приходить в школу вовремя.

— Не любят, — вздохнул Алешка.

— У них не получается, — вздохнул и я.

— Я вас прощу еще раз, если вы решите мне одну проблему.

— Хоть две, — щедро пообещал Алешка.

Это он умеет: две проблемы решит, но еще двадцать добавит.

— Излагайте, Семен Михайлович, — поторопил я директора. — А то мы и ко второму уроку не успеем.

— Излагаю. Через неделю празднуем День родной школы.

— Клево! — согласился Алешка.

— Не простой День, а юбилейный! Тридцать лет!

Я демонстративно взглянул на часы над дверью.

Семен Михайлович намек понял и успокоил нас:

— Эту проблему я решу. А вы — мою, вернее — нашу общую. Попросите своего отца, уважаемого Сергея Александровича, чтобы он выделил нам на торжественный вечер какого-нибудь героя из своих рядов. С орденами и медалями. Чтобы он наш личный состав поприветствовал и заразил своим примером.

— А сам Сергей Александрович вам не подойдет? — ревниво спросил Алешка. — С орденами и медалями?

— Не подойдет, — вздохнул директор и выпустил из пальцев свой ус. — Он в прошлом году у нас уже засветился.

— Хорошо, — сказал я. — Мы его уговорим.

— За отличное поведение в четверти. — Алешка выставил свое условие. Семен Михайлович вздохнул и согласился.

После уроков Алешка ждал меня во дворе школы. Спрятавшись от моросящего дождика под облетевшей березкой.

— Давно здесь сижу, — безмятежно сообщил он. — Меня Мишка из класса выгнал.

Мишка — это учитель физики Михаил Иванович Потапов. Он сейчас заменяет в Алешкином классе заболевшую училку. Этот физик довольно молодой, но вредный. Мы называем его то Потапычем, то Мишкой. Он об этом знает и почему-то злится. Он вообще все время злится. С ним лучше не связываться. Сам из себя весь толстый и сонный. Но все видит и замечает. А видит только плохое, а хорошее не замечает. Я один раз все цветы в классе полил, так он даже не похвалил. Сказал только: «Надо цветы поливать, раз уж взялся, а не пол и не подоконники». В общем, не очень мы его любили.

— Что ты натворил? — спросил я Алешку.

— Как раз ничего. — Он поежился от холодной капли, попавшей ему за ворот. — Правда, Дим, ничего.

В самом деле — ничего. Он всего лишь тихо и мирно уснул за своей партой. А когда Потапыч сердито разбудил его, Лешка не сразу врубился и недовольно проворчал, напевая:

— Мишки спят, и книжки спят…

Потапыч, естественно, принял это на свой счет. Потому что иногда и сам задремывал за столом во время урока.

Оказавшись за дверью класса, Алешка пошел за правдой к директору.

— Нет уж, — Семен Михайлович отложил кроссворд и шлепнул ладонью по столу, — за опоздание я вас отмазал, а спать на уроках мы не договаривались. Кругом!

Тогда Алешка наврал ему, что нам всю ночь не давали спать папины сотрудники. Они приехали к нам перед опасной операцией и всю ночь ее обсуждали.

— Во весь голос, — вдохновенно врал Алешка. — Да еще всеми своими медалями звенели. И кортиками.

— Вот-вот! — обрадовался Семен Михайлович. — У вас этих медалистов и орденоносцев в квартире полно. Неужели для родной школы хоть одного не найдете?

— Если папа узнает, что меня выгнали из класса, конечно, не найдем!

Семен Михайлович вздохнул:

— Не узнает… Отмажу.

Мы пошли домой. Пообедали. Помогли маме по хозяйству. Так здорово помогли, что она не выдержала и прогнала нас из кухни. Тогда мы сели за уроки. Каждый на свою тахту…

На самом интересном месте меня разбудил мамин голос:

— Интересно мне: что вы будете делать ночью? Подъем! Папа пришел, пошли ужинать.

За ужином мы насели на папу. И он сразу нам отказал, потому что почувствовал подвох. Он так и сказал:

— Хорошие оценки добываются трудом. А не папиными сотрудниками. Нет у меня свободных героев, все заняты.

Тут как раз позвонил Семен Михайлович.

Папа пошел в кабинет к своему телефону, а мы, конечно, к «своему» — параллельному, в прихожей.

— Приветствую вас, Сергей Александрович, — сказал директор. — Ребята передали вам мою просьбу? Как вы на нее отозвались?

— Никак, — спокойно ответил папа. — Нет у меня свободных людей. Пускай сами ищут.

— Как это нет? — обиделся директор. — А кто же у вас вчера звенел всю ночь медалями и бокалами?

— Откуда информация? — осведомился папа.

— Из первоисточника.

— Старшего? Младшего? Впрочем, это неважно. Обоим влетит.

И тут Семен Михайлович нас предал. Или выдал:

— Добавьте им и от меня лично. Они все время опаздывают к первому уроку. К тому же Алексей уснул сегодня прямо на занятиях. Чуть под стол не свалился.

— Я привлеку их к ответственности, — сухо пообещал папа, попрощался и положил трубку. Мы — тоже. И шмыгнули в свою комнату.

Папа вышел из кабинета. Поманил нас пальцем. И сказал:

— Врать можно только в одном случае. Знаете, когда?

— Знаем, — буркнул Алешка. — Когда Родина в опасности.

— Умница, — похвалила его мама, входя в комнату. — Наша Родина всегда в опасности. А зачем ты штаны снимаешь, отец?

— Я не снимаю, я ремень вытягиваю. — Он огляделся. — А где твои дети?

Мамины дети уже давно заперлись в ванной.

— Фиг с ними, Дим, — сказал Алешка. — Сами найдем героя с орденами.

— И с кортиком, — сказал я.

— Умница, — маминым тоном похвалил меня Алешка. — Мы адмирала в школу приведем. Нужно только номер его квартиры узнать.

— А вдруг он не захочет?

Тут папа постучал в дверь:

— Выходите! Я вас пальцем не трону. Видеть вас не могу.

— А зачем тогда выходить? — спросил я из-за двери.

— А ты в штанах? — спросил из-за двери Алешка, с недоверием в голосе.

— Он в плаще, — послышался мамин ответ. — Его на работу вызвали.

Я отщелкнул задвижку, и мы вышли.

— А что случилось, пап?

— Большая неприятность, — сказал папа, обуваясь. — Ограбили выставку старинных орденов. Я поехал.

— Пап, — спросил его вслед Алешка, — а какая квартира у адмирала?

— Маленькая, — ядовито ответил папа, и дверь за ним захлопнулась.

Чем больше я узнаю Алешку, тем больше ему удивляюсь. У него много удивительных качеств. А всего удивительнее — его энергия. Он никогда ничего не откладывает. Я имею в виду, конечно, те дела, которые его интересуют. Мама, само собой, может всю неделю напоминать ему поработать пылесосом. «Щас, щас», — бодро отвечает Алешка в понедельник. И в среду. «Щас, щас», — и в субботу. То же самое и с уроками («щас, щас»). Но если дело его зацепит, тут Алешку не остановишь.

Едва за папой хлопнула дверь, Алешка ринулся в его кабинет. И начал листать папин «Ежедневник», там, где телефонный алфавит.

— Во, Дим! — ткнул он пальцем. — Курочкин! Звоним!

Я набрал номер, Алешка выхватил у меня трубку. Я тоже к ней ухом прижался.

— Приемная генерала Курочкина, — раздался приветливый, но строгий женский голос, наверное, секретарши.

— Адмирала Курочкина, — поправил ее Алешка. — Позовите мне адмирала.

— Нет у нас никаких адмиралов, — отрезала секретарша. — Одни генералы. — И положила трубку.

Алешка в удивлении похлопал глазами. Как мама, пощелкал длинными ресницами.

— Дим, так он кто? Адмирал или генерал?

Я взял «Ежедневник», прочел вслух:

— «Генерал Курочкин В.И.». Понял?

— Понял! — воскликнул Алешка. — Он все наврал, значит? Никакой он не адмирал, а всего только генерал какой-то! А еще с кортиком!

Я сунул ему под нос «Ежедневник»:

— Пониже посмотри. Там еще один Курочкин есть. Может, подойдет тебе… С кортиком…

Алешка смущенно хмыкнул и стал набирать номер адмирала.

— Здравия желаю, товарищ адмирал! — заорал он в трубку. — Капитан Оболенский на связи!

— Слушаю вас внимательно, товарищ капитан!

— Мы хотим вас проведать. — Алешка не стал «дипломатничать».

— Жду вас на борту! Высылаю за вами шлюпку! — был краткий, но не совсем ясный ответ.

Алешка положил трубку и скомандовал мне:

— Полный вперед! Залезай в шлюпку!

Квартира у адмирала и правда была маленькая. Однокомнатная. Но очень интересная. Она была похожа на капитанскую каюту боевого корабля.

У стены стоял, привинченный к ней, металлический столик. В углу — странный кожаный диванчик на стальных ножках. Возле окна — старинный барометр в деревянном корпусе. Он показывал своей затейливой, в виде якоря, стрелкой «Великую сушь», хотя за окном вовсю шел великий дождь. Рядом с барометром — настоящий дубовый штурвал, морской бинокль в кожаном футляре. А на подоконнике, в стеклянном ящике вроде аквариума, замер стремительный боевой корабль «Грозный».

— Это последний крейсер, которым я командовал, — с тихой гордостью и немного с грустью объяснил адмирал. — Красив?

Еще бы! Плавные линии корпуса, грозные орудийные башни, хищно нацеленные пулеметы… Хоть сейчас в яростный морской бой.

— А диванчик и столик я взял на память из своей каюты, когда меня списали на берег. Кстати, «Грозный» тоже списали в тот же год — устарел дружище.

— А на вид как новенький, — посочувствовал Алешка. — И вы тоже.

Адмирал рассмеялся и стал накрывать на стол.

— А почему ваш барометр во время дождя «сушь» показывает? — спросил я.

— О! Он у меня уникальный. Он предсказывает погоду заранее, за двое суток. «Сушь» наступит послезавтра.

— А он тогда покажет «Великий дождь»? — догадался Алешка. — А когда все небо за облаками, он показывает «Очень ясно»?

Адмирал опять рассмеялся и пригласил нас к столу.

— У меня вдруг конфеты нашлись, — объявил он. — Я, наверное, сам от себя их спрятал. Очень сладкое люблю. — Тут он немного задумался. — Наверное, потому что в детстве как следует конфет не наелся. Да и не только конфет. Я ведь на войну в двенадцать лет пошел. Даже немножко раньше. Вон какой орел был юный Курочкин. — И адмирал кивнул на снимок на стене.

На этом снимке, на палубе катера, возле пулемета стоял мальчишка с озорной улыбкой, в черном бушлате и бескозырке, ленточки которой трепал морской ветер.

— А воевать-то я начал на суше… 22 июня 1941 года…

— На этом катере? — спросил Алешка.

— Нет, что ты! Я до этого катера полстраны пешком прошел. По оккупированной территории, как говорится, у немцев в тылу.

Алешка придвинулся к нему и попросил:

— А вы расскажите, а? Нам полезно будет, как папа говорит.

Адмирал как-то засмущался, засуетился немного.

— Да что уж рассказывать… Лучше уж… почитаю. Я по вашему совету, Алексей Сергеич, и правда книгу начал писать. Не знаю уж, что получится. Хотите начало послушать?

— А то! — сказал Алешка.

— Только я ее пишу как бы не от себя. Про себя как-то писать неловко. Я вроде как про Егорку Курочкина пишу. «Мальчик на войне» называется.

Адмирал выдвинул ящик стола и достал стопку исписанных страничек.

— Ну, не обижайтесь, — сказал он смущенно. — Я книгу первый раз в жизни пишу.