Лэндон и Шей. Влюбиться заново

Папа лежал на больничной койке и выглядел совершенно опустошенным. Думаю, что выглядеть так, словно ты попал в ад, а потом снова вернулся на Землю, — обычное дело после сердечного приступа.

Шей вошла со мной и встала в углу палаты, не желая мешать моему общению с отцом. Во всяком случае, она была рядом. Мне было легче дышать от одной мысли о том, что она в комнате.

— Привет, пап.

Подходя к его постели, я поморщился.

Он посмотрел на меня и фыркнул, прежде чем повернуться лицом к окну. Вокруг него пищала аппаратура, повсюду тянулись провода. Из его носа торчали кислородные трубки, и каждый вдох, казалось, давался ему с трудом.

— Что ты здесь делаешь? — выдохнул он так, будто произнести эти слова стоило ему как минимум трех лет жизни.

— Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке. Эйприл написала мне и…

— Я сказал ей этого не делать.

Он нахмурился.

— К счастью, она это сделала.

Он поерзал в постели и что-то проворчал себе под нос.

— Кто эта девушка?

Я посмотрел на Шей, нервно выглядывающую из-за угла.

— Она моя девушка.

До этого момента мы не использовали слова «девушка» или «парень», но я решил, что имею на это право — было совершенно очевидно, что Шей моя, а я — ее. Просто до этого мы не нуждались в ярлыках.

Папа посмотрел на Шей сверху вниз и покачал головой:

— Думаешь, ты достаточно хорош, чтобы сделать девушку счастливой?

Да пошел ты, папа.

Я прочистил горло и сунул руки в карманы, не желая быть жестоким по отношению к человеку, у которого только что случился сердечный приступ, пусть и жестокому со мной.

— Да, — выпалила Шей громким и строгим голосом. — Более чем достаточно.

— Подожди, пока он сломается, — пробормотал он, закрывая глаза. — Будь готова к тому, что однажды он сломается и ты останешься один на один с его хаосом.

Шей шагнула вперед, чтобы ответить отцу, но я остановил ее движением руки. Не важно, что он думает. Он просто старик с холодным сердцем. Он никогда меня не понимал — и никогда не поймет.

Тем не менее я не мог его не проведать. Может, это глупость, но, даже не любя своего отца, я все равно беспокоился о его состоянии.

— Надеюсь, ты пришел, чтобы сообщить, что поступаешь на юридический и возвращаешься к работе в фирме. Если нет, то уходи, — сказал он мне. — Мне не нужна жалость от самого жалкого человека в мире.

— Я актер, папа, и только что получил главную роль в большом фильме. Я не собираюсь быть юристом. И никогда не собирался.

— Что заставляет тебя так довольствоваться своей посредственностью? — проворчал он.

— Он не посредственный, — вставила Шей, подходя к его постели.

— Шей, все в порядке.

— Нет, это не так. Так с тобой разговаривать — неправильно и нечестно. Мистер Харрисон, ваш сын невероятно талантлив, и он идет своим путем. То, что он не соответствует вашим собственным ожиданиям, не означает, что он не достигнет успеха. Как только Лэндон узнал о случившемся, он забыл о всех обидах и помчался к вам — потому что он о вас беспокоится. С вашей стороны ужасно жестоко обращаться с ним таким образом.

— Девочка, я не знаю, кем ты себя возомнила, но ты лезешь не в свое дело, — предупредил папа.

— Как и вы, — ответила Шей, выпрямляясь.

Если она и нервничала, то не показывала этого. Она держалась твердо и стойко.

Я прочистил горло:

— Слушай, ты через многое прошел, так что мы больше не будем тебя отвлекать. Я рад, что ты в порядке, папа. Желаю тебе всего наилучшего.

— Не называй меня папой. У тебя нет никакого стремления вернуться к своим семейным корням, следовательно, ты мне больше не сын. Ты для меня никто. Не возвращайся сюда. Я больше не хочу тебя видеть.

Он молча отвернулся и уставился в окно.

Шей посмотрела на отца, сбитая с толку его холодностью, но для меня это было не в новинку. В нашу последнюю встречу он сказал, что не удивится, если я покончу с собой. Я не был шокирован тем, что он остался таким же резким — даже после того, как едва не умер.

Сердце моего отца повредилось задолго до приступа.

Мы развернулись, чтобы уйти, но отец снова заговорил:

— Он сделает тебе больно, и в конце концов ты останешься в дураках.

Слова явно были адресованы Шей — его последняя попытка меня ранить. Я взял Шей за руку и увидел в ее глазах огонь — она была готова драться, но оно того не стоило. Он того не стоил.

Когда мы вышли из комнаты, нас встретил встревоженный взгляд Эйприл:

— Вы его не утомили? Его сердце уже столько пережило. Ему не нужен дополнительный стресс.

Я не сказал ей ни слова.

Я все еще прокручивал в голове папины нападки.

Не позволяй его словам засесть в твоей голове, Лэндон. Будь выше этого. Будь сильнее.

Шей бросила на Эйприл взгляд, полный отвращения, и наклонила голову, прищурившись:

— Надеюсь, ты никогда не изменишься, потому что отец Лэндона не выносит людей, способных на личностный рост. В противном случае будь осторожна. Ему нужно только то, что согласуется с его собственными ожиданиями.

Мы ушли, оставив ошеломленную и растерянную Эйприл в пустом коридоре.

Что бы ни случилось с моим отцом, это ее проблемы.

Когда мы вышли на свежий воздух, лучи утреннего солнца скользнули по нашей коже. Шей крепко меня обняла.

— Мне очень жаль, Лэндон. Я и подумать не могла, что твой отец — самый настоящий монстр. Трудно поверить, что он остался таким жестоким даже после того, что с ним произошло. Мне казалось, что близость смерти смягчает людей.

— Мой отец способен на смирение так же, как на любовь, то есть не способен вообще.

— Он наговорил тебе ужасных вещей.

— Ох, если бы я получал по доллару каждый раз, когда отец говорил мне что-то жестокое, я был бы достаточно богат, чтобы не обращать на него внимание, — пошутил я.

Я потянулся вперед, чтобы открыть пассажирскую дверь ее машины, но Шей остановила меня, положив руку мне на плечо.

— Лэндон, ты же знаешь, что все, что он сказал, — неправда, да?

— Все в порядке, Шей. Это просто слова. Ничего больше.

— Да, но, пожалуйста, пообещай мне, что ни на секунду не поверишь в то, что он говорил.

Я одарил ее нерешительной улыбкой. Она нахмурилась, взяла обе мои руки в свои и приложила их к моей груди. Она повторяла слова, которые сказала мне в ту самую ночь, когда я впервые показал ей свои шрамы.

— Ты умный. Ты талантливый. Ты красивый. Ты хороший, Лэндон Харрисон. Ты такой хороший, что одна мысль о том, что кто-то в этом мире может думать иначе, причиняет мне боль.

Боже. Как она это сделала? Как она смогла успокоить мои беспорядочные мысли?

— О чем ты думаешь? — спросила она, глядя на меня своими шоколадными глазами. — Что происходит в твоей голове?

Я тяжело сглотнул, проведя ладонью под носом.

— Почему меня так волнует тот, кто даже меня не любит? Почему его слова ранят меня сильнее всего?

— Потому что ты его любишь, — ответила она. — Даже когда тебе больно, ты его любишь. В этом проблема любви — ее нельзя «отключить» только потому, что она невзаимна.

— Ты все еще любишь своего отца? После всего, что он сделал с твоей семьей?

— Некоторые его части, — Шей кивнула. — Не важно, хочу я этого или нет, но в нем есть частички, которые я люблю, не говоря уже о воспоминаниях. Когда я была маленькой девочкой и мы лежали на траве, указывая пальцем в небо и обсуждая, на что похожи облака. Когда он возвращался домой после долгого отсутствия, заходил в мою комнату и целовал меня в лоб. Когда он помогал мне писать сценарии или давал советы по актерскому мастерству. Я люблю его частички, люблю воспоминания о нем, но также я люблю себя. Поэтому я не позволю ему вернуться, не подпущу его достаточно близко, чтобы у него появилась возможность снова оказывать на меня влияние. Моя любовь к отцу останется в этих воспоминаниях. Они покоятся в прошлом, и я отказываюсь впускать их в свое будущее.

— Как ты стала такой умной?

Она улыбнулась, и я невольно улыбнулся ей в ответ.

— Мы с Мимой часто смотрим «Доктора Фила»^[15].

— Это многое объясняет.

— Правда, Лэндон, не позволяй нападкам твоего отца тебя задеть, ладно? Я знаю, что на деле это непросто, но все-таки постарайся — ради себя.

Приобняв Шей, я поцеловал ее в лоб.

— Договорились. А теперь мы можем куда-нибудь поехать и позавтракать? Я ужасно голодный.

Она продолжала смотреть на меня прищуренными глазами, игнорируя мои слова и явно пытаясь пробраться в мои мысли.

Не смотри слишком пристально, Цыпа. Ты не найдешь там ничего хорошего.

Я улыбнулся и подтолкнул ее локтем.

— Еда, — взмолился я. — Пожалуйста.

Она перевела на меня свой тяжелый взгляд и кивнула:

— Да. Конечно.

Мы уселись в машину, и я включил музыку. Спустя несколько минут Шей во всю пританцовывала и фальшиво подпевала — и я вместе с ней. Я знал, что она беспокоится обо мне и моих мыслях.

Несмотря на то что я пел и улыбался, мой разум снова и снова прокручивал слова папы.

Ты мне не сын.

Будь готова к тому, что однажды он сломается и ты останешься один на один с его хаосом.

Эти фразы крутились в моей голове, пока я подпевал какой-то песне из топ‑40.

Еще одна характерная черта тревожности и депрессии — время от времени приходится прятаться за масками, оберегая близких от ваших собственных страданий. Масками, защищающими их от вашей внутренней боли.

Итак, я надел маску.

Я притворился, что со мной все хорошо. Я не хотел, чтобы она волновалась. Я не хотел, чтобы она знала о том, что мой искаженный разум погружен в полный мрак. И это сработало. Чем дольше мы ехали, тем спокойнее становилась Шей. Она расслабилась и перестала смотреть в мою сторону, пытаясь понять, все ли со мной в порядке.

Проблема с масками заключается в том, что рано или поздно они начинают трескаться. Они трескаются, а затем разбиваются — и когда это случится со мной, Шей увидит настоящего, изувеченного меня.

Скоро я ее сниму. Скоро я позволю себе дышать, не притворяясь, будто со мной все в порядке, — но только не рядом с Шей. С ней я буду нормальным. Я буду счастливой версией себя и не покажу ей свои шрамы. Нам было дано так мало времени, и я не хотел портить его тяжелыми разговорами о моей сломанной психике.

Она заслуживала счастливую версию Лэндона, и я ее дал.

По возвращении в Лос-Анджелес я собирался позволить себе развалиться на части в подходящем для этого месте: в кабинете доктора Смит, где это не только разрешалось, но и поощрялось.

Тебе придется снести несколько заборов, чтобы добраться до самых зеленых полей, Лэндон.

Я планировал снести все, потому что, достаточно поработав над собой, я бы смог сосредоточить все внимание на нас с Шей. А до тех пор мне приходилось по одной разбирать коробки с хламом у себя в голове, вываливая его на нужных людей, а не на Шей.

Мы остановились перекусить, и я уверенно держал свою маску.

Когда мы почти добрались до дома, зазвонил телефон, и на экране появилось имя Эйприл. У меня в животе образовался узел, я выключил радио, и фальшивое, но очаровательное пение Шей прекратилось.

— Да? — ответил я.

Поначалу Эйприл ничего не говорила. Все, что я слышал, — безудержные рыдания. Что за черт?

— В чем дело? — спросил я.

— Ты! — воскликнула она. — Ты это сделал. Это твоя вина, — кричала она, срывая голос.

Погодите, что?

Она кричала в трубку о том, что после нашего ухода у него случился еще один обширный приступ и остановка сердца.

Он умер через тридцать минут после того, как я вышел из больницы. Телефон выпал из моей руки и ударился о коврик.

— Что такое? — спросила Шей, глядя в мою сторону. — В чем дело?

— Мой отец, — выдавил я.

— Да? Что случилось? Он в порядке? Нам нужно вернуться?

— Нет, — я покачал головой, чувствуя, как к горлу начинает подниматься кислота. — Он умер.

*

Мне пришлось позвонить маме, чтобы сообщить ей новости об отце. Узнав о случившемся, она заплакала — заплакала так, словно у нее отняли часть души. Так же как плакала Эйприл. Даже после всего, через что этот мужчина заставил пройти мою мать, у нее все еще хватало слез, чтобы его оплакивать.

Я не плакал. Я должен был сломаться, но не сломался. Я не чувствовал грусти. Я не расстроился. Я не чувствовал себя подавленным.

Я вообще ничего не чувствовал.

Онемение поглотило меня целиком.

Шей отвезла меня к себе домой, и я видел, как она переживает, но ничего с этим не делал. Я не мог говорить. Слова казались слишком утомительными.

Она сидела передо мной на кровати, а я смотрел вперед — в одну точку.

— Как я могу тебе помочь? — спросила она, проводя руками вверх и вниз по моим бедрам. — Что мне сделать?

Я покачал головой.

Ничего. Она ничего не могла сделать.

Так бывает. Иногда все, что можно сделать, — сидеть на одном месте. Мы сидели.

Мы легли.

Она уснула.

Я — нет.