Монстры «Последнего рая»

День, который он наметил последним в своей уже совсем ему ненужной жизни, был на удивление погожим.

Наконец-то наступило долгожданное утро, последнее утро его дрянного, бессмысленного существования.

Он поднялся в этот день еще засветло, умылся, тщательно и аккуратно побрился, оделся во все новое и, прихватив с собой скорее по привычке, чем по необходимости верную «Берету», отправился в последний раз на кладбище к своим.

Конечно же, то, что он собирался сегодня сделать, не было самым веселым делом в его жизни: ну не радоваться же из-за того, что ты решил распрощаться с этим светом и отправиться на тот. Хотя и горевать по этому поводу он не стал: давно уже он сделал на этом свете всё, что хотел, да и не держало его тут ничто и никто.

И все-таки, как он не был безразличен к происходящему вокруг и в нем самом, предстоящее ему самоубийство нагнало-таки на него тоску. Настроение у него стало отвратительным, отчего трамвай, в который он сел, чтобы добраться до кладбища, наполнился невесть откуда взявшимися уродами. Тетка с синим бородавчатым носом, наступала на ногу какому-то противному старикану с покрытой редким синим пушком головой невообразимой формы. Кретин-негр вяло переругивался с пузатым, как беременная баба, вынашивающая шестерню, мужиком. Какие-то сосунки гремели на весь трамвай своей идиотской музыкой, ухитряясь в такой давке еще и пританцовывать ей в такт. Молодая кривоногая бабеха с прыщавой рожей что-то бубнила в смартфон, поминутно суя туда свою морду, будто бы кому-то там, на другом конце, было интересно ее рассматривать. Все это колыхалось в такт движений трамвая, а на остановках одни уроды выпускали других и впускали других. На сидениях повсюду виднелись грязные ругательства с вопиющими грамматическими ошибками. Поручни прокручивались и были покрыты чем-то липким и вонючим. Интересно, если бы он сейчас ехал в своей машине, неужели все это переселилось бы и туда?

Но мучительная поездка, наконец, закончилась, и он вышел на нужной ему остановке.

И тут он услышал какой-то стук позади. Он обернулся и увидел сидящего у окна малыша, стучащего по стеклу и глядящего прямо на него. Лицо у мальчугана было живое, смешное и очень приятное. Он улыбнулся Стэну. Стэн тоже улыбнулся ему в ответ. Пока трамвай стоял на остановке, обмениваясь пассажирами с улицей, Стэн стоял и смотрел на малыша. Малыш тоже смотрел на него через стекло и, едва трамвай тронулся, помахал ему своей крохотной пухлой ручонкой. Стэн тоже помахал ему в ответ, провожая взглядом быстро удаляющийся кусок железа с плотно утрамбованными белковыми капсулами людей внутри.

Странно как воздействует на человека чужой доброжелательный взгляд. Пока он шел к кладбищу, настроение у него заметно улучшилось.

Едва пройдя в ворота кладбища, он окончательно успокоился и словно очнулся ото сна. Прошел на знакомый участок… сел на скамейку чуть наискосок от уже осевших холмиков земли и долго сидел молча, погрузившись в свои мысли и ощущая, что миром вновь начала править серая безысходность со своими помощниками: тягучим нудным бытом, многобалльными штормами невзгод и полным отсутствием смысла жить дальше.

Теперь, когда дело всех последних месяцев было закончено, он почувствовал, как силы окончательно покинули его, отдав во власть неизъяснимой серости бытия. Опять все стало бессмысленно. Ни штили, ни вялая рябь, ни огромные волны проблем его уже не занимали.

Он смирился.

Он устал.

Он сдался.

И потерял всякую надежду.

А без надежды как можно было продолжать жить? Оставалась только его верная «Беретта», которая ни разу его не подвела, не подведет она и сегодня, когда он выпустит последнюю пулю, нацеленную уже не в других, а в него самого, в самое его сердце, которое уже перестало быть ему нужным…

Маленький воробушек сидел на до боли знакомой могильной плите и весело чирикал, не замечая его настроения. Чирикнув последний раз, он упорхнул, оставив его в полном одиночестве.

Посидев довольно долго напротив последнего приюта своих близких, Стэн наконец поднялся со скамейки, подошел в последний раз к могильной плите, поцеловал ее, погладил на прощанье как гладят тело любимого человека, с которым расстаются навсегда, повернулся и решительно пошел к выходу.

Выйдя из кладбища, Стэн не спеша отправился на остановку трамвая. Вернее сказать, это были два сцепленных между собой вагона. Сначала бредя к остановке, он, пошарив в карманах и не найдя там денег, снова стал мрачен. Его разобрало зло на все это: надо же было как-то добираться домой, но как, он не представлял себе. И черт его дернул поехать на трамвае, а не на машине!

Идти пешком до дома было слишком далеко. Поэтому он решил схитрить. Зайдя в вагон подошедшего трамвая, он сделал вид, что замешкался с поиском денег, дождался, когда трамвай тронется, и сказал вагоновожатому, что забыл деньги дома. Он надеялся, что ему удастся проехать хоть несколько остановок, но вагоновожатый уперся и настоятельно попросил его выйти. Стэну надо было либо повиноваться, либо попросить у кого-нибудь немного денег, в крайнем случае, объяснить ведущему трамвай человеку ситуацию в надежде, что тот поймет и не станет его выпроваживать. Но тут словно черт его попутал: он ни с того ни с сего взъярился на не виноватого в этом вагоновожатого и обругал его. Впрочем, вскоре он сильно пожалел об этом: к трамваю подъехала полицейская машина, оттуда вылез дюжий блюститель порядка, вошел в вагон и, оглядевшись, спросил:

— Ну, господа, что тут у вас стряслось?

Наверняка полицейского вызвал кто-то из пассажиров. Впрочем, сейчас это было не так уж и важно.

У Стэна еще была возможность как-то попытаться уладить дело, но он, не слушая внутренний предостерегающий голос, в конце концов крикнул полицейскому:

— Вместо того, чтобы защищать этот идиотский порядок, эту свихнувшуюся демократию, лучше бы искали настоящих преступников!

Вот уж было глупо с его стороны так себя вести: полицейский нахмурился, и вежливо, но твердо попросил, обращаясь к Стэну:

— Ваши документы, пожалуйста.

— Зачем вам мои документы?! — возмутился Стэн. — Какого черта вы ко мне пристали?!

Упомянутый Стэном черт как видно решил взяться за дело всерьез, так как полицейский привычным быстрым жестом передвинул кобуру вперед и, взявшись одной рукой за рукоять пистолета, другую вытянул вперед и уже не попросил, а потребовал:

— Ваши документы, сэр!

— Ладно, ладно, офицер, хорошо, я все понимаю, — произнес Стэн миролюбиво, решив все-таки сдать назад и попытаться замять назревающий скандал.

Он похлопал себя по карманам, ища какое-нибудь удостоверение личности. Но карманы были пусты, если не считать как на зло взятого с собой пистолета. Вот уж верная «Беретта» была сейчас ни к чему!

«Черт! Документы где?! Где водительские права?!» — заволновался он уже не на шутку, так как история стала принимать совсем уж неприятный оборот. Увидев, что полицейский продолжает ждать от него хоть какие-нибудь документы, Стэн вновь призвал черта, который и без того уже безраздельно властвовал ситуацией.

— Черт, что это вы на меня так смотрите, сержант?! — произнес Стэн громко и с сарказмом. — Или план решил выполнить по преступникам, прицепившись ко мне?! Нет у меня документов, не взял я их с собой! Что, застрелишь меня из-за этого прямо здесь?!

Здоровяк сержант, не слова не говоря, схватил крепкой свободной рукой Стэна за предплечье, выволок его наружу, подтолкнул к стоящей тут же полицейской машине и приказал:

— Руки на капот!

— Да что же это такое?! — попытался было возмутиться Стэн.

Но все было напрасно: ситуация стала по-настоящему хреновой. Сержант приказал снова, уже повысив голос и давая понять, что собирается довести дело до конца:

— Руки на капот! И не двигайся! Ну! Быстро руки на капот!

Видя, что Стэн все еще не выполнил его приказ, Сержант рявкнул во всю глотку:

— Я сказал: быстро руки на капот!!

Все это полицейский произнес, когда трамвай уже ушел, увозя в своем чреве пассажиров, с любопытством наблюдавших эту картину. Сейчас Стэн и сержант были вдвоем. Полицейский, чувствуя свое явное превосходство, с силой расставил в стороны ноги Стэна, которому ничего не оставалось, как опереться руками на капот патрульной машины. После этого сержант стал привычно, быстро и ловко обшаривать карманы задержанного.

И, конечно же, сразу обнаружил «Беретту»…

Найденный пистолет оказался последним доводом в пользу ареста, тут же послышался звякающий звук металла, по которому совсем уже не трудно было понять, что через мгновение Стэн окажется в наручниках. Это было тем более неминуемо, что он и поделать-то вроде бы ничего с этим не мог, так как в шею ему уперся ствол пистолета сержанта…

Трудно сказать, как бы развивались события дальше, по крайней мере, судьба планеты наверняка стала бы иной, но тут в мозгу Стэна вспыхнула ослепительно ярким светом единственная и четкая, как военный приказ, мысль:"Бежать!".

И он выполнил этот приказ, вывернувшись от приставленного дула способом, которому его научил еще в молодости отец. Равно как и еще нескольким весьма эффективным приемом самозащиты, которыми Стэн с присущим ему упорством овладел в совершенстве и можно сказать до автоматизма.

Поэтому ему к удивлению полицейского, который верил в свое над ним превосходство благодаря приставленному к его затылку пистолету, удалось извернуться, выскочить из сектора уязвимости, садануть сержанта ногой в живот, отбросив его на асфальт, подхватить лежащую на капоте старушку «Беретту» и кинуться прочь с места его предполагаемого ареста.

Однако он не был таким уж заядлым спортсменом, по крайней мере, точно не профессиональным бегуном, поскольку спиной почувствовал, что кто-то гонится за ним. Обернувшись, он увидел в каких-то ста шагах позади мчащегося вслед ему полицейского: сержант не стал долго валяться на земле и пустился за ним со всех ног, что-то крича на ходу в рацию.

Стэн резко взял вправо, вбежал в какой-то магазинишко и, промчавшись сквозь него, хотел было выскочить через заднюю дверь, но она как на грех была заперта. Он ринулся назад и, чуть не сбив нескольких посетителей и сильно поранив локоть об острый угол металлической полки, ворвался в маленький загаженный туалет на три кабинки.

Он бросился к единственной из всех трех, что была свободна и закрылся в ней. В это мгновение преследующий его сержант тоже вбежал в туалет и остановился, на мгновение растерявшись: перед ним было три кабинки и все заняты. В какой из них был тот, за кем он гнался, он не знал, поэтому остался стоять посередине помещения, ожидая, что Стэн как-то выдаст себя и избавит его от необходимости ждать, когда все кабинки откроются и выпустят на волю занявших их людей.

Но Стэн не собирался сдаваться. Ему не терпелось узнать, что же там делает этот проклятый приставучий сержант, поэтому он упёрся руками в пол и встал на четвереньки. При этом на пол упало несколько алых капель крови, его крови, сочившейся из разбитой руки. Нагнувшись к нижнему краю дверцы, он увидел, что полицейский стоит несколько сбоку от его временного убежища и, конечно же, не собирается покидать свой пост.

Как на грех одна из соседних кабинок освободилась, таким образом оставались занятыми его, Стэна, кабинка и еще одна.

Через минуту эта вторая кабинка открылась, и из нее выбрался какой-то старикан, кашляя и кряхтя. Таким образом, Стэн оказался обречен. Но сразу же в голове его снова внезапно вспыхнула, как и несколько минут назад там, на остановке трамвая, все та же мысль-приказ: «Беги, сволочь! Беги!!». А за ней вторая: «Заложник!!».

Резким движением отодвинув задвижку кабинки, Стэн вылетел из нее пулей, бросился к уходящему мелкими шажками старику, обхватил его за шею предплечьем и, приставив к его голове пистолет, крикнул полицейскому:

— Оружие на пол! Ну!! Иначе я ему башку прострелю!!

Сержант, понимая, что Стэн опасен и вполне способен выполнить угрозу, бросил пистолет на пол.

— Пихни ствол ко мне! — приказал Стэн.

Полицейский носком ботинка толкнул пистолет к нему.

— А теперь на пол и руки на голову! На пол, сволочь, на пол я сказал! — рявкнул Стэн.

Едва полицейский оказался на полу, как он, отпустив трясущегося от страха старика, схватил лежащий перед ним пистолет сержанта, засунул его за пояс и бросился из туалета прочь.

Он выбежал из магазина и кинулся в проулок. Не сбавляя скорости, он пробежал по нему, выскочил в торговый ряд, где китайцы продавали всякую снедь и ерунду, быстро миновал их прилавки, свернул в еще какой-то проулок и, поняв, что погони за ним либо нет, либо она сбилась с его следа, прислонился к стене задника какого-то старого, судя по темному кирпичу, построенного лет двести тому назад, дома.

Сердце у него билось как бешеное…

Итак, ему удалось сбежать. Но вот надолго ли — он не знал. Наверняка этот чертов сержант рыщет вокруг в поисках его. А может уже и не один: не даром же он что-то там кричал в свою рацию. Наверняка вызвал подмогу.

Надо было выбираться из этого района. Но как? У него не было денег даже на трамвай. А пешком отсюда до дома… у-у, это черт его знает, сколько можно добираться. Опять черт. Ох уж этот нечистый, попутал он его сегодня! Если бы не он, Стэн наверняка уже был у себя дома. А так…

Но делать было нечего — не оставаться же тут. Он вздохнул, убрал во внутренний карман куртки «Беретту», которую все еще держал в руке, застегнул молнию, прикрыв как следует заткнутый за пояс трофейный пистолет полицейского и поспешил прочь подальше от места стычки с сержантом, углубляясь в совершенно ему незнакомый пригород.

Стемнело. Он уже шел часа три по направлению к дому, отчего ноги его чуть ли не отваливались, сколько он не пробовал присаживаться и отдыхать. От усталости его то и дело пошатывало. От этого люди и дома двигались ему навстречу, слегка раскачиваясь в такт его шагам. Но он шел и шел до тех пор, пока плутания между громадами железа и бетона привели его к огромной рукотворной скале — этакому подобию некоего памятника постапокалиптического времени и его символу. Это был отель «Стрикс» — известное злачное место.

Уже плохо соображая и почти выбившись из сил, он вдруг увидел стоящую перед ним толстую бабу.

— Отдохнуть не хочешь? — осведомилась она хрипловатым голосом.

— Не мешало бы, — признался Стэн, имея в виду, конечно же, совсем другой вид отдыха, нежели тот, какой подразумевала незнакомка.

— Ну, так давай отдохнем вместе, — предложила она.

— Денег нет, — признался Стэн, опускаясь от усталости прямо на асфальт. — Слушай, а, может, у тебя есть? Правда, пяток долларов, мне больше не нужно. Я потом отдам, честно.

— Чего, чего? — осведомился кто-то еще позади него грубым мужским голосом.

Стэн обернулся и увидел, что прямо над ним стоит здоровенный мужик с черной окладистой бородой, яркими накрашенными губами, в мини-юбке и черных ажурных чулках. Через плечо у мужика висела поблескивающая в свете фонарей черная дамская сумочка, по всей видимости, очень дорогая. Обут субъект был в шикарные женские сапожки с маленькими позолоченными шпорами.

Стэн ошарашено смотрел на это чудо природы, с трудом соображая, что это еще за тип.

— Ну, чего сидишь и пялишься? — спросил тот и, ткнув носком сапога в бок Стэна, произнес с нескрываемой угрозой: — Вали отсюда, козел, пока цел!

Стэн вытащил из-за пазухи «Беретту» и, наведя ее на говорившего, поинтересовался:

— В тебя два раза выстрелить или три?

Через минуту пространство перед ним было уже пусто… Он встал, убрал пистолет обратно и пошел по направлению к шумящему неподалеку шоссе. Он точно помнил, что где-то в этих краях есть станция подземки.

«Эх, надо было бы их грабануть слегка, тогда было бы на что доехать домой», — подумалось ему.

Эта была неплохая мысль, хотя и запоздалая.

Станция метро и вправду оказалась неподалеку.

Он спустился в подземный переход, ведущий к станции, и чувство безграничного одиночества снова приняло его в свои объятия. Переход был совсем новым, горели ровными рядами лампы, ни одна плитка ещё не отвалилась, и на стенах красовались только две-три надписи. Но при этом переход был пуст, в нем обитали только человеческие страхи. Звуки его шагов отражались от стен многократным эхом, и Стэну показалось, что он идет по склепу, что в окружающих его с двух сторон стенах замурованы урны с прахом членов какого-то древнего клана. Клана людей, которые жили в давно прошедших эпохах. Среди них было его место, именно среди них, а не среди заводных кукол с гримом чувств на лицах, что суетливо двигались там, наверху.

Идя по переходу, он вдруг вспомнил, что у него совсем нет денег. В отчаянии он обратился к кассирше, пытаясь объяснить свое положение, что-то придумывая прямо на ходу.

Молодая кассирша нахмурила лобик, и ее безразличный взгляд скользнул по Стэну.

«Ты правильно поняла, детка, я выгляжу не очень…» — подумал он и вдруг решил, что сейчас достанет один из пистолетов и силой оружия заставит эту тупоголовую дуру пропустить его на станцию.

Но тут кассирша вытащила откуда-то из-под стойки огромный сэндвич, откусила кусок и сказала, громко чавкая:

— Ладно, идите уж так.

Стэн растерялся — он не ожидал от нее такого.

— Вы… я что-то не понял…мне можно пройти? — произнес он глухим голосом, не веря в свое везение.

— Идите, идите, — проговорила кассирша и, видя, что он все еще стоит на месте, добавила, вытирая рот тылом ладони: — Да идите же, пока я не передумала!

Он вышел из оцепенения, поблагодарил кассиршу, быстро спустился в вестибюль станции, и тут оковы одиночества снова стиснули ему сердце.

Никого вокруг. Только холодная и гулкая тишина едва освещенного пространства и завывание сквозняка.

Он стоял у края платформы и смотрел на то, как две небольшие крысы деловито снуют между рельсами, занятые своими важными делами.

Подъехал поезд. Он зашел внутрь и сел на свободное место. Двери-гильотины вагона тихо стукнули, отсекая пространство вагона от двинувшейся влево станции. Он смотрел в темное стекло, смотрел на своё отражение. Неподвижная маска лица с провалами на месте глаз, с выбеленной мёртвым светом кожей.

Вскоре двери вагона с шипением вновь разошлись, и вагон обменялся со следующей станцией дюжиной-другой людей. У каждого была своя жизнь, своя судьба и своя цель. В молодости у него дух захватывало от почти космических масштабов индивидуальности. Подумать только — на Земле живет больше десяти миллиардов людей, и каждый — единственный… В то время он был уверен, что люди умны и добры, что, в конце концов, благо общее победит благо личное. И верил в рай на Земле, а потом, повзрослев немного — в демократическое государство, а еще потом — в будущую длинную счастливую жизнь и страшно далекую достойную старость…

Теперь же он ни во что не верил…

— Мама, мама, смотри — дяде плохо, — раздался совсем рядом с ним детский голосок.

Это был прелестный мальчик лет шести-семи, большими тревожными глазами глядящий на него.

— Ничего, малыш, все пройдет, — вымученно улыбнулся Стэн, но произнес это как-то неубедительно, поняв это по все тому же тревожному взгляду мальчугана. — Все пройдет… — повторил он. — Когда-нибудь…

Через час он уже был в своем районе, еле плетясь свинцовыми ногами по направлению к снимаемой им маленькой квартирке на третьем этаже. Свой собственный дом, в котором он жил вместе с женой и дочерью, он покинул, не в силах больше там оставаться. Да и денег на его оплату у него уже не было: он давно нигде толком не работал, уволившись с прежней службы, потеряв к ней всякий интерес, впрочем, как и ко всему на свете тоже.

Утомившись до крайности, он все же двигался по направлению к своему новому убогому жилищу на автопилоте как загулявший пьяница, тащащийся домой с очередной попойки… Впрочем до пьяницы ему оставалось совсем немного.

Нельзя сказать, что он особенно радовался тому, что скоро доберется домой. Да и что это за дом, если посудить — так, жалкая дыра. К тому же место, в которое он перебрался, элитным тоже не назовешь. Да и вообще район этот был наполовину диким, наполовину тупым. Обитали в нем люди непростые, изрядно побитые жизнью.

Если сказать честно — то это был не очень хороший квартал, а если еще честнее — просто поганый. Ночью на улицу тут выползали только те, у кого совсем поехала крыша. И случись здесь что — никто их не остановит, и никто не приедет на вызов. Если успеешь сделать это вызов, конечно.

Паршивое тут было место… Это он чуял всеми потрохами. Но зато почти дармовое.

Плетясь по едва освещенной улице к своему дому и решив дать себе отдых, он прислонился к дереву и закрыл глаза.

Когда он снова открыл их, в глаза ему ударил резкий, ослепительно яркий свет: из подъезда напротив, освещенного изнутри, вышла молодая парочка. Парень постоянно лез целоваться, а девушка его игриво отпихивала. Но, наконец, настойчивость взяла верх, и они остановились, слившись в долгом поцелуе.

Стэн хотел было отвести глаза в сторону, но тут заметил, что это его дом: автопилот, работающий внутри него, все-таки благополучно привел его к нему.

Парочка продолжала целоваться. Стэн с трудом оторвал от дерева измотанное тело и, сколько у него доставало сил, поспешил мимо целующихся к себе домой.

Он вошел в парадное, споткнулся о ступеньку, но все-таки удержался и не упал. Однако при этом случайно задел о перила ободранный еще днем локоть, отчего из раны снова засочилась кровь. Не обращая на это внимания, он отпер входную дверь в подъезд и потащился по лестнице вверх. Вдруг откуда-то донесся чей-то хохот. Затем послышался звон разбитого стекла и женский вопль.

Плевать. Вот она, его дверь. Он вставил ключ в замок.

Дверь открылась. Он толкнул её, захлопнул и тут же повалился в изнеможении на пол прямо в маленькой прихожей.

Чуть придя в себя, он с трудом поднялся, содрал верхнюю одежду и, шатаясь, побрел в ванную. Кое как обмыв рану, он плеснул на нее из флакона туалетной водой, морщась от боли и матерясь. Потом завязал рану полотенцем, пошел в комнату и как был в одежде, рухнул на кровать, ощутив приятную мягкость подушки.

Он подумал:

«Подушка, наверное, хорошо впитывает кровь… потом ее не отстирать. А-а, хрен с ним, с этим потом… это ведь будет потом… все потом… завтра… не сейчас…».

Весь следующий день он провалялся в постели, изредка проваливаясь в полудрему.

Окончательно он пришел в себя только к вечеру.

Поднялся, опухший от сна, кое-как ополоснул лицо, поел. Потом включил компьютер, заглянул в Синтернет, порыскал там, не нашел ничего такого, за что мог бы уцепиться его мозг, выключил машину, подошел к окну.

Там, за окном чужие бесчисленные окна постепенно одно за одним гасли, не моргая, погружая город во мглу, освещаемую редкими фонарями.

Он отошел от окна и включил от нечего делать телевизор.

После он не мог сказать с точностью — случайность это была или закономерность, ведь он так редко смотрел что-нибудь по ящику, почти не включал его. Однако именно в тот вечер он нажал на кнопку пульта, экран загорелся, и оказалось, что передают новости.

Внезапно он увидел себя. Нет, не реального, а на фотороботе. Это был, конечно, не настоящий его портрет, но очень похоже.

Диктор сообщил, что его, Стэна, уже вторые сутки разыскивает полиция города и штата за неподчинение, захват заложника и незаконное ношение оружие.

Стэн немедленно выключил экран, словно бы это могло отрезать его и внешний мир друг от друга.

Стало так тихо, что слышно было, как бьется его сердце. Или это были часы? Да нет же, все часы в комнате электронные, откуда им стучать…

С этого вечера он стал принимать меры предосторожности, дабы не попасть в руки полиции. Для этого он решительно прекратил появляться на улице днем, выходя из дома только поздно вечером, да и то только по необходимости, в основном за едой.

Так было и в тот вечер, когда он тоже вышел в город и побрел за несколько кварталов в магазин, работающий круглые сутки.

На улице была почти непроглядная тьма, разбавленная светом редких фонарей. Он медленно шел, позволив себе хоть немного прогуляться, подышать прохладным ночным воздухом.

И тут услышал впереди приближающийся стук женских каблучков. Было темно, поэтому он не видел — кто это там идет ему навстречу.

Внезапно ночная тьма выпустила из своих объятий прекрасную незнакомку-блондинку в ослепительно-красном платье.

Она шла спокойно и быстро, появившись перед ним словно призрак.

Сердце у него замерло, а потом забилось как бешеное: молодая женщина была так прекрасна… Она вошла в круг света, отбрасываемого фонарем, и его сердце оборвалось: женщина была точь-в-точь, как в доисторическом фильме, который он очень любил — в «Матрице», серия первая, когда Нео и Морфеус были в демонстрационной программе…

Ну что же это такое?! Тогда все было миражом, а сейчас?.. Что, он в самом деле находится в «Матрице»? А, может, это просто сон?

Прекрасная незнакомка на мгновение остановилась, поравнявшись с ним, посмотрела на него, едва заметно улыбнулась, после чего пошла дальше, и туфли ее застучали у него за спиной, удаляясь все дальше и дальше в темноту.

Он вышел из оцепенения, резко обернулся, но прекрасной незнакомки уже не было видно в кромешной темноте…

«Может, так и надо? — подумал он, все еще стоя на месте и глядя в ту сторону, куда ушла прекрасная блондинка, неизвестно каким образом очутившаяся в этом поганом районе. — Может, пора очиститься от всего… Наверняка это был мне знак свыше… Вот так — взять и пальнуть себе в ноющее сердце или в башку из двух стволов сразу. Впрочем, вполне хватит и одного…».

Он еще некоторое время постоял в нерешительности, не зная, что ему сделать: идти в этот проклятый магазин за дурацкой едой или сразу же вернуться домой, чтобы покончить со всем этим. А, может, застрелиться вот здесь, на улице? Увы, сейчас сделать это было невозможно: у него не было с собой никакого оружия, так как оба пистолета он предусмотрительно оставил дома, не желая из-за них снова влипнуть в какую-нибудь поганую историю.

Все-таки голод победил его решимость убить себя. Уговорив эту свою решимость подождать еще немного, он снова отправился за едой. Что ж, надо устроить последние проводы жизни, гульнуть напоследок, а там уж…

Он шел, обдумывая меню последнего в своей жизни ужина, и не обращая внимания на окружающее.

Если бы он не был так погружен в свои мысли, отрезав восприятие мира напрочь, то, возможно, обратил бы внимание на трех подозрительных субъектов, идущих за ним по пятам. Но это было бы при условии «если». Однако этого «если» сейчас не было. А было вот это его самопогружение, какое с ним часто было в последнее время.

Едва он приблизился к освещенной изнутри двери в магазин, как что-то твердое уперлось ему в спину, и хриплый мужской голос сказал:

— Тихо, не рыпайся. Делай, что тебе говорят, и останешься жить.

— Зачем? — искренне удивился он. — Жить я не хочу.

— А я хочу! — рявкнул незнакомец. — Живо внутрь и без фокусов. Подойдешь к кассе и потребуешь все деньги. Понял?

Стэн не ответил, не очень даже сообразив, в какую новую историю он сейчас влип.

— Понял?! — захрипел неизвестный у него за спиной, дыша ему в шею перегаром.

— Нет, не понял, — искренне признался Стэн.

— Тогда повторю в последний раз. Мы входим, ты требуешь деньги, получаешь их, мы выходим, и все — конец концерту. Ты в одну сторону, мы — в другую. Давай, открывай дверь и не дергайся, а то я прострелю тебе печенку. Вот, держи.

Неизвестный всунул в руку Стэну пистолет.

— Не суетись, в нем нет патронов, но без него не будет нужного эффекта, — пояснил все тот же хриплый голос у Стэна за спиной.

После этого его с силой втолкнули в магазин, подвели к кассе и выразительно пихнули стволом в бок.

— Давай! — злобным шепотом зашипел незнакомец Стэну в ухо. — Давай, не тяни!

— Давай! — как эхо повторил за ним Стэн, обращаясь к кассирше.

— Давать что? — не поняла его она.

— Деньги! — пояснил Стэн, получив в бок еще один тычок стволом от стоящего позади него человека.

И когда такой же, но еще более явственный тычок повторился, Стэн сказал опять, уже более громко, наставив на испуганную кассиршу пистолет:

— Деньги! Давай все деньги!

Дальше все происходило как во сне.

Пачка денег, бегство из магазина, удаляющийся за спиной крик пришедшей в себя кассирши, топот ног, какой-то пустырь на задворках, куда они все добежали, переводя дух.

— Тебе чего надо?! — хрипло проговорил тот самый из троих, кто угрожал Стэну пистолетом. — Я же сказал тебе бежать в другую сторону.

Это было правдой, но Стэн почему-то побежал вместе с этими тремя, повинуясь какому-то стадному инстинкту.

— Ладно, давай свой кошелек и вали отсюда, — проговорил незнакомец, обращаясь к Стэну и выставив в его сторону пистолет.

Стэн инстинктивно тоже вытянул в его сторону руку со своим пистолетом.

Со стороны это было похоже на какой-то фильм про ковбоев, но только вот патроны были у одного из дуэлянтов и, увы, совсем не у Стэна…

Он понял совершенную им глупость слишком поздно, когда на него со всех сторон посыпались удары… После чего он быстро рухнул вниз, теряя сознание и погружаясь в тьму, еще более густую, чем даже реальная тьма окружавшей его ночи… Последнее, что он почувствовал перед тем, как провалиться в эту тьму, были пронзительные звуки полицейских сирен, да еще топот убегавших от него ног…

Когда он все-таки очухался, то ощутил, что земля под ним совершенно черная и жутко холодная… Голова нестерпимо болела и кружилась. Тошнило. Он попытался приподняться. И тут же упал снова. Ватные ноги и руки совершенно не работали. Пространство уронило его опять и даже после падения продолжало кружиться.

Он полежал несколько секунд, втягивая в себя свежий ночной воздух. В груди что-то хрипело. Стучало в висках. На лице он чувствовал прилипшую грязь.

Набравшись сил и упираясь руками в землю, он все-таки сел. От этого голова начала болеть еще сильнее. Словно невидимые тиски сжали ее с двух сторон. В глазах было темно. Впрочем, это и не удивительно — ведь была ночь, напоминающая о себе не только тьмой, но еще и холодом.

Он обхватил голову руками, пытаясь утихомирить боль, но это ничуть не помогло. Надо было вставать. Что он и сделал, еле не свалившись снова. В ушах звенело. Мир наклонился вправо. Он наклонился влево, чтобы удержать равновесие. И тут мир наклонился до отказа, перевернул его и ударил в спину.

Было ужасно больно.

Он собрал последние силы и снова встал. Попытался удержать равновесие. И к счастью удержал. И двинулся на плохо слушающихся ногах прочь.

Он брел, наступая в блестящие лужи, а в раскалывающейся от боли голове звучала одна-единственная мысль: «Главное не упасть, главное не упасть…».

Вскоре он вышел на освещенную улицу, добрался до поворота. Завернул за угол.

Никого.

Прислонился к ограде. Почувствовал запах мочи и еще чего-то гадкого.

Ничего, плевать, главное — устоять и не грохнуться вниз.

Ему казалось, что если он сейчас упадет, то уже не встанет никогда. Тут он ощутил, что что-то теплое течет по его лицу, капает на одежду. Проведя рукой по лицу и глянув на нее, он понял, что это кровь.

Все лицо его было в крови. Теперь и рука тоже.

«Господи, кто-нибудь, пожалейте меня!..» — застонало его сердце…

Пропитанный мочой, неподвижный воздух заполнял легкие. От этого его начало тошнить. Он стал хватать ртом куски тяжелого вонючего воздуха, пытаясь успокоить тошноту. Но напрасно: от этого тошнило еще сильнее.

Его опрокинуло на землю.

И там, на земле победившая его тошнота стала выворачивать его наизнанку. И выворачивала до тех пор, пока изо рта у него не полилась желчь. Несколько раз он ударился лицом об асфальт, в кровь разбив губы. Казалось бы все, рвать уже больше нечем, но проклятая желчь все вытекала и вытекала, обжигая воспаленное горло.

Героем быть тяжело. Герои должны умирать. Пусть… Черт с ней, со смертью, она была бы настоящим облегчением… Но не так же…

Вокруг не было никого. Был только черный и холодный тротуар. Все тело болело. Каждая его клеточка. Он в изнеможении повалился на асфальт.

Потом все-таки поднялся, увидев в луже под собой, где вперемешку с кровью и блевотиной плавали ночные звезды, свое отражение. Мертвое, пустое, совсем чужое ему.

Он тихо заплакал. Слезы текли из глаз и смешивались с кровью на щеках.

Он вытер лицо рукавом.

И тут услышал, как за спиной у него раздался звук мотора. Громко хлопнула дверца. Кто-то уверенными шагами подошел к нему, поднял за шиворот, поставил на ноги. Зачем?

Это был полицейский.

Впрочем, Стэну было уже все равно. Пусть. Хрен с ними со всеми. Лицо полицейского было равнодушное. Он увидел блестящую звезду на черном кителе. Что-то еще блестящее. Полицейский принялся шевелить губами, даже какие-то звуки стали до Стэна доходить, но он ничего не понял, словно бы полицейский говорил на чужом, непонятном ему языке. Слова вроде были обычные, но он их не понимал. Фразы застревали в его ушах и смешивались в непонятную ему словесную кашу. Полицейский продолжал что-то говорить. Но Стэн все равно не понимал. Ему было плохо. И снова какие-то непонятные для него слова. Он помотал головой, раскрыл кровоточащий рот и зашевелил в ответ разбитыми в кровь губами. Однако вместо голоса из него вырвался какой-то нечленораздельный хрип. Вдобавок ко всему красная, пузырящаяся слюна потянулась у него изо рта, шлепнулась на асфальт.

Он стал кашлять, разбрызгивая вокруг капельки желчи и остатков рвоты. Полицейский выругался, отпихнул его, отчего он повалился на землю, словно куль с дерьмом. И тут, лежа на земле, он услышал, как позади него хлопнула дверца, потом мотор завелся, и машина уехала. Через несколько минут он все-таки поднялся, сел, прислонившись спиной к стене какого-то строения, достал сигаретную пачку. Она была вся заляпана кровью. Вытащил сигарету. Она была тоже в крови. Спички. И они оказались в крови. Затянулся несколько раз, закашлялся, отшвырнул сигарету. Из глаз потекли слезы.

Он обтер лицо рукавом.

Он не помнил, как добрался до дома. Память об этом как отрезало.

Очнувшись, он обнаружил, что лежит в пустой ванне. Едва разлепив глаза, он тут же зажмурил их — голова трещала нестерпимо, словно спелый арбуз под катком. Он хотел было пошевелить ею, но от этого ее еще больше раскочегарило. Стэн попытался вспомнить, что же это такое с ним произошло, но от этого внутри ноющего черепа прошлась новая волна головной боли. Во рту было как кошки насрали, пить хотелось невыносимо. И тут он понял, что лежит в ванне совершенно голый. Голый в обшарпанной с подтеками ржавчины ванне без всяких признаков воды. Наверное, он хотел обмыть себя, но не смог включить воду. Или забыл про это.

Господи, что это с ним такое было? Какие-то смутные воспоминания выползли из памяти, потом снова исчезли. Стэн испугался: что же, все-таки там было, позади, раньше? В какую еще историю он влип?

Он попытался сесть или хоть как-то подняться.

Невероятными усилиями это ему все-таки удалось. Привалившись спиной к торчащей из ванны трубе, он включил воду, подставил себя под нее, с закрытыми глазами нащупал кусок мыла и стал смывать с себя все, что только можно было смыть…

Через какое-то время он кое-как пришел в себя. Желая узнать хоть что-то, включил телевизор. Вскоре стали передавать криминальные новости.

Что ж, он узнал, что хотел: вчерашнее ограбление магазина в его районе, снова его, Стэна, лицо, на этот раз уже не в виде фоторобота, а запечатленное на камере слежения перед кассой, которую он, вернее сказать они, обчистили вчера поздно вечером.

Так он снова превратился в преступника, став с этого момента еще более осторожным, покидая дом только в случае крайней необходимости.

Для пущей надежности он отрастил бороду, удивившись как она преобразила его, сделав почти неузнаваемым.

Где-то через месяц после случая с магазином, он вышел в очередной раз на улицу, направившись за покупками.

Проходя мимо какого-то бомжа, лежащего не то в луже крови, не то еще чего-то буро-красного, он вздрогнул: лицо несчастного было рассечено чем-то острым, шея искромсана. Так что это была, скорее всего, кровь.

Паршивые тут были места… Но делать было нечего: при его таящих деньгах выбирать не приходилось, ведь место для съема жилья было дешевле некуда.

Вынужденный выходить из дома по ночам, он уже не оставлял оружия дома: не хватало еще попасть снова в чьи-нибудь лапы.

Уже подойдя к своему дому с парой бумажных пакетов съестного, Стэн внезапно ощутил, что за ним следят. Он замер, потом со всех ног бросился в тень. Он еще не понимал, с какой стороны исходит угроза, и потому прижался спиной к стене, поставил пакеты на землю и достал пистолет. Еле заметное движение происходило совсем рядом с ним, потом из темноты раздался властный мужской голос:

— Не дури, я успею выстрелить раньше, чем ты меня увидишь.

— Что ты хочешь? — спросил Стэн.

— Брось пистолет, — приказал голос.

Стэн выполнил просьбу, выбросил трофейный пистолет, который когда-то забрал у полицейского в туалете магазина, и вышел на свет, подняв руки и, повернувшись вокруг себя на 360 градусов, вернулся на прежнее положение — лицом к говорящему, которое так и не мог рассмотреть в темноте.

— Ну, кто тут такой страшный, выходи, — произнес он спокойно.

Из темноты вышел человек в штатском, держа в одной руке пистолет, в другой — полицейский жетон.

— Вы Стенли Вудворт Джеккинс? — спросил человек.

— Ну, я, — отозвался Стэн.

— Вы арестованы, сэр.

— Что ж, арестован так арестован, — вздохнул Стэн, и, протянув руки вперед, сказал равнодушно: — Одевайте свои наручники, раз уж поймали самого опасного в мире преступника.

— Иди к машине, — ответил ему человек.

— А где машина-то? — поинтересовался Стэн.

— За углом.

Через минуту они уже были у машины.

— Давай, садись на заднее сиденье, — приказал человек в штатском, открыв перед Стэном дверь. — И без глупостей.

— Без глупостей, так без глупостей, — безразличным голосом произнес он.

Однако едва дотронувшись до дверцы машины, он вдруг с силой пихнул ее назад, сбив человека с ног, и бросился наутек, свернув за угол дома, где только что прятался. Полицейский быстро вскочил на ноги и бросился за ним в погоню. Но не успел он обогнуть угол дома, как получил страшный удар чем-то длинным и тяжелым поперек корпуса, отчего снова рухнул на землю.

Стэн, отбросив доску в сторону, приставил к голове лежащего на земле полицейского только что подобранный пистолет и приказал:

— Не шевелись, а то выстрелю.

Видя, что полицейский не собирается сопротивляться, он быстро нашарил у него под пиджаком наручники, защелкнул их у того на запястьях, забрал служебный пистолет и сказал:

— Лежи тут и не рыпайся полчаса, понял?

Полицейский молчал.

— Понял?!! — Стэн нагнулся к лежащему и, схватив его за плечи, тряханул. — Понял, я тебя спрашиваю, сука?!!

— Да! Да! Понял, понял! — поспешил заверить его лежащий на земле человек.

Стэн бросил полицейского обратно на землю и, переступив через него, заспешил к себе в квартиру: пора было убираться из этого района, в котором оставаться было уже более чем опасно…

С этого дня для Стэна наступило время скитаний по стране.

Снова и снова были дороги, холод и дождь, снег и град, и испепеляющее солнце и снова ночь и снова день, и снова ночь… Если бы он смог хотя бы раз встретить того, кто мог бы ему внятно объяснить — зачем ему бежать куда-то, зачем скрываться, зачем вообще жить человеку, когда из этой его жизни давно уже ушла цель. Но таких мудрецов он не нашел. Да и были ли они?

Глупо было бегать по миру, боясь каждого полицейского. Гораздо проще взять и покончить с собой. Но странное дело — опасность быть арестованным толкала его к бегству, а, следовательно, отдаляла от смерти. Это было нелогично, хотя все последнее время он только и делал, что поступал вопреки здравому смыслу.

Он ловил себя на том, что чем больше была опасность его ареста, тем больше ему хотелось жить.

Для чего и для кого? Он не знал. Просто жить — и все.

Он плутал по городам, пробавляясь случайными заработками, петлял по стране, пытаясь сбить со своего следа нет, не полицию даже, которой наверняка и без него дел хватает, а эту адову муку, порождаемую памятью, муку, что шла и шла за ним по пятам подобно голодной волчице, ждущей только случая, чтобы вцепиться в него и больше уже никуда не отпустить.

Сначала он остерегался полиции, потом перестал: ведь он не был ни убийцей, ни сколько-нибудь известным преступником, на которого можно и нужно было бы устраивать тотальную охоту по всей стране. Он просто бежал от самого себя, плутал и плутал, спускаясь все ниже и ниже на дно, с каждым днем все больше и больше теряясь и теряя, перестав обращать внимание на себя, на бесконечные резкие повороты, падения и предательства, тщетно пытаясь уйти, спастись от наваждения, найти хоть какой-нибудь угол на этой проклятой земле, в котором он смог бы отгородиться от мира и вернуться назад, к самому себе.

Он не помнил, кого встречал на этом бесконечном пути от себя и к себе, впрочем, и всем остальным он был не особенно нужен, а поэтому и его наверняка никто тоже не помнил.

Что есть у человека, кроме надежды? А что есть у того, у кого и надежды-то никакой нет?

В конце концов, потратив последние деньги и вконец опустившись, он в один прекрасный момент вдруг отчетливо понял, что жить ему больше уже не нужно.

А что нужно?

Нужно непременно побывать там, в далеком Бостоне, на кладбище, побывать в последний, прощальный раз, чтобы проститься с ними, с двумя уже давно покинувшими поверхность земли телами, с двумя не покинувшими его, Стэна, душами…

Да, у него появилась ясная конечная цель его жизни: добраться, доцарапаться до знакомой могильной плиты… чтобы иметь возможность лечь в землю рядом с ними, а не где-нибудь еще, вдалеке от них. Ведь не на свалке же подохнуть, в самом деле!

Теперь у него не будет препятствий на этом последнем пути, в конце которого его ждет прощание и смерть, прощание и смерть… Никто, ничего уже его не остановит…

Да, он оказался на дне жизни, но, упершись сейчас в это дно ногами, коснувшись его, он решил все-таки оттолкнуться от дна и выплыть на поверхность, пусть там и плавает всякая пена. Черт с ней, он уже ничего не боится в этой жизни, потому что ему уже ничего не жалко потерять.

С этого дня он будет двигаться к Восточному побережью, туда, в Новую Англию, в чинный скучный Бостон, к старому кладбищу как последнему его, Стэна, пристанищу и цели.

Решено.

Раз и навсегда.

Что ж, когда есть цель, то и средства ее достижения тоже будут. А еще будет смысл жить. Пусть только на этом пути от себя к ним, лежащим под могильной плитой, но все-таки это лучше, чем то, что было у него раньше.

Через три недели он добрался до Бостона.

Было раннее утро. Он стоял на коленях перед их могилой и плакал, не стыдясь и не утирая слез, плакал от облегчения и удачи: он, Стэнли Вудворт Джеккинс наконец, наконец, наконец добрался до пункта своего назначения…

Всего одно событие, которого он никак не мог ждать или предвидеть — их смерть, не отпустит теперь его никогда и не позволит свободно дышать…

Поэтому и жить ему совсем не зачем.

Все предельно просто.

И от этого на душе у него стало вдруг необыкновенно ясно и хорошо. Как давно уже не было.

Он все стоял и стоял на коленях, сжав ладони в молитвенном жесте и закрыв глаза. Стоял без звука, без зрения, без движения. Ему оставались только воспоминания. Здесь была последняя точка его недлинной повести. История его жизни должна закончится именно тут. Это ему было совершенно ясно.

И не надо никуда больше бежать.

Перед его мысленным взором были они: Эмили и Сью.

Пробыв с ним некоторое время, они стали удаляться белыми пятнами. И вот их уже опять нет…

А что же есть?

Есть пустота…

И еще очень сильный холод…

То ли снаружи, то ли внутри.

Впрочем, это уже и не важно.

Он вздохнул, открыл глаза и встал с колен.

Каркали вороны, которые почему-то так любят кладбища.

Он машинально отряхнул землю с брюк и почувствовал, что смотрит на жизнь уже совсем по-другому, не так как было каких-то полчаса назад.

Мир изменился почти мгновенно.

В нем осталось всего два чувства: легкий почти незаметный голод и невыразимое, забытое уже им спокойствие.

Почти мировое спокойствие, которое, говорят, обычно снисходит на алкоголиков, да еще на великих философов, которые всю жизнь только и делали, что искали ее, жизни, смысл.

Может, это от того было, что и он нашел-таки этот смысл. Нашел его здесь, на пустынном кладбище.

Смысл его жизни был теперь один — его как можно более скорая смерть.

Стэн поежился, поднял воротник пальто и, достав «Беретту», снял ее с предохранителя.

И тут за спиной его раздался чей-то тихий, но все же явственно слышный голос:

— Да, счастливой жизни нет, есть только счастливые мгновения ее.

Он резко обернулся и увидел невысокого седого узкоглазого старика. Это был то ли японец, то ли кореец, то ли китаец — Стэн плохо различал разницу между людьми из их краев.

Старик протянул ему сухую морщинистую руку и сказал:

— От души поздравляю нас обоих.

«Господи! Мне сейчас не хватает только сумасшедших косоглазых стариков!» — подумал Стэн, однако все же пожал протянутую ему руку.

Странно, но рука у старика была твердой как гранит.

— Вы кто? — спросил Стэн, быстро спрятав пистолет в карман.

— Важно не кто — я, а кто — вы, — ответил незнакомец.

— И кто же, по-вашему, я? — усмехнулся Стэн, не очень понимая, о чем старик говорит.

— Вы — тот, кого я давно ищу, — пояснил старик и мягко улыбнулся. — Вы ведь мистер Стэнли Вудворт Джеккинс, если я не ошибся?

— Да, — несколько опешив, отозвался Стэн. — Господи, да откуда вы меня знаете?

— Это не важно. Важно то, что вы сейчас думаете о том, что есть глубочайший смысл в словах сэра лорда Байрона: «Сочтите часы счастья, пережитые вами, сочтите дни, проведенные без страданий, и знайте, кто бы вы ни были, что еще лучше и не быть». Что, разве я не прав? Так что давайте не будем тратить время понапрасну и поспешим сделать то, что нам с вами сделать надлежит.

Видя, что Стэн все еще никак не может прийти в себя, старик сказал:

— Увы, человеческая плоть слаба. Что не скажешь о душе. У нас мало времени на ерунду, мистер Джеккинс. Его вообще мало. Поэтому прошу вас следовать за мной.

Сказав это, он повернулся и быстро зашагал по направлению к выходу с кладбища, даже не сделав никакого пригласительного жеста, видимо точно зная, что Стэн непременно последует за ним.

Впрочем, Стэну и вправду ничего не оставалось, как отправиться за странным косоглазым стариком, невесть откуда взявшимся и неизвестно куда уходящим сейчас от него по дорожке между могилами…