Underdog

В эфире радиостанция «Сигма». С вами программа «Сказка на ночь» и наш постоянный спонсор — салон красоты «Люкс»: ваша красота — наша забота. Известно ли вам, что летучие мыши, покидая пещеру, всегда поворачивают налево?

Пью «меконг». Хотя нет, это «сангсом». Пишу: «…нам бы с тобой потерять друг друга, да найти потом заново. Но потеряться невозможно, повсюду указатели с нашими именами. А и Бэ сидели на трубе. Let’s get lost. А и Бэ. Чет Бэйкер играет на трубе. Потеряться… Для этого нужен третий. Женского рода. Она. Я буду рядом. Хочешь, я даже буду держать тебя за руку? Не больно. Тогда не будет больно. Раз, два, три. А, И, Бэ. Независимо от варианта троичной системы счисления, одному троичному разряду в троичной системе счисления соответствует один троичный триггер как минимум на трех инверторах с логикой на входе. Вызубрила в детстве на спор с отцом. Только смысла фразы так и не осилила. Мне бы потеряться в непонятных значениях, пока ты будешь трахать меня пальцами. Five-finger exercises. Цикл стихов у Элиота. Можно ли считать, что в данном случае упражняются все твои пять пальцев? Или только указательный и средний? Не больно. С логикой на входе. Люблю тебя».

Снова дождь. Значит, около трех. Здесь всегда в это время идет дождь. Закончится в пять. Тебе приходит смс, и мне кажется, что я сейчас закричу. Ты выходишь из душа, вытираешься розовым полотенцем. Грязная москитная сетка на окне. Комната размером с чемодан. Розовое полотенце. Закричу? Ты смотришь на мой блокнот. Потом говоришь: «Кажется, смс пришло». Твой поникший член. Мертвая черепашка. Окурок желания. Недопалок. Не до палок сейчас. Наверное, я понимаю. Наверное. Верность. А и Бэ. До старости. А, И, Бэ. Приключение.

Вечер. Чайнатаун. Тотальный неон. НЕОНацизм. Не он. Едим устрицы, жаренные на гриле прямо в раковинах. Острый соус. Я пью «чанг», ты сокрушаешься, что здесь нет темного лаосского, потом заказываешь бокал «лео». Маленький бирманец крутится вокруг, но толпа не дает ему приблизиться к нашему столику, смывая его, как спичку, а он все возвращается, застревая между людьми, чтоб поймать твой взгляд и вновь и вновь просить у тебя денег.

— Так вы в итоге переспали? — спрашиваешь как бы между прочим. Прочее — это глоток пива и затяжка сигареты.

— Ну, как сказать… Понимаешь, в четырнадцать лет даже глубокий поцелуй сродни сексу, особенно, если он с девочкой.

— Как ее звали?

— Их было много. С одной мы однажды пытались было довести дело до конца, целовались, гладили друг друга, раздевали, но когда оказались в постели… обломило как-то.

— Испугалась? — Твой взгляд провожает молодую тайку в коротком платье, лавирующую в толпе. Маленький бирманец исчез. Раз, два, три.

— Nada que ver^[13]. Испугалась она, а я больше разочаровалась… Знаешь, она была какой-то холодной на ощупь, ну, как перила эскалатора. И без одежды выглядела de mierda^[14]…

— Это вечная проблема… ¿vamos?^[15]

Я молчу. Считаю до трех. Ты должен что-то сказать.

— Знаешь, я тут прочел, что японцы во время оргазма кричат: «Ику!» И-ку. Это производное от слова «икимасу», что значит «уходить». А вот англичане при аналогичной ситуации восклицают «to come!», то есть «приходить». Смешно, правда? Вот она, разница между Западом и Востоком.

— Смешно. Но если бы в твоем родном Виго узнали, что ты ешь устриц-гриль, Восток был бы скомпрометирован в глазах Запада куда серьезнее.

— Да мама бы просто не поверила! — улыбаешься ты.

Неон. Лотреамон. Не он. Киплинг. Звучит, как термин. Половой акт между Западом и Востоком. Не заняться ли нам «киплингом»? Запрыгиваем в тук-тук, едем на Каосан, жалеем, что на ночь в «Рикка» закрывают бассейн. «Рикка Ин», 1200 бат в сутки. Ты стучишь пальцем по табличке на входе: «Уважаемые гости, наш отель семейного типа, потому приводить проституток запрещается». Тук-тук. Стучишь и смеешься. Смотришь на меня. Закричу? Нет. Ты решился. Ты все-таки решился. Я рада. За тебя, за себя. За нас? А и Бэ. Пару дней назад, вписывая свои имена в регистрационную книгу отеля, мы оказались четвертыми по счету мистером и миссис Смит на странице. Но круглолицая тайка, даже не глянув в паспорта, дала нам ключ. Комната размером с чемодан. Розовые полотенца.

Мы поднимаемся в номер. Ты бежишь чистить зубы. По телевизору — японское MTV. Я переодеваюсь. А, И, Бэ. Ты пересчитываешь деньги. Кто останется на трубе? Выходим на Каосан, «Севен Элевен», духовный сан, молебен. Покупаем флягу «сангсома». С собой, для храбрости. Ты говоришь продавщице: «Коп кхун крап»^[16]. Она улыбается.

Сои Ковбой. Животное варево жизни. Луна-парк для взрослых. Adult. Ад и альт. Незакрытый гештальт. Огни, музыка, латекс, чулки в сеточку, похотливая скука в глазах, результаты ежедневного втирания крема для отбеливания лица и пластической хирургии, улыбки как радиоточки желания. За подкладкой улицы — сверкающие ягодицы, напоказ выставленные груди. Моя майка липнет к телу. Девочки наперебой хвалят мои ноги. Во всех гоу-гоу барах кондиционеры работают на полную, стриптизерши мерзнут, по их коже бегут мурашки. Официантка приносит два бокала «сингха». Девочки извиваются вокруг шестов под «Liberian Girl» Джексона. Ты отчаянно демонстрируешь, что я интересую тебя больше, чем происходящее на сцене. То и дело сжимаешь мою ладонь. Как в тот вечер, когда мы вылетали из Ниццы и я сказала, что останусь с тобой. И еще — что люблю тебя. Самолет взлетел, стряхивая с себя взлетную полосу, словно собака прилипшую к лапе карамельку. А ты все не выпускал из рук мою ладонь.

Курить — только на улице, проталкиваюсь с бокалом к выходу, ты за мной. Мое пиво разливается на руку тайке, сидящей на коленях старого фаранга в бриджах. Она оборачивается и кисло улыбается моему «сорри». Потом снова начинает тереться бедрами о ширинку фаранга. А он говорит в телефон, закрыв второе ухо рукой. Немец. «Что там?» — спрашиваешь ты. «Авария!» — отвечаю я. Авария. Магдебургские полушария. Две плотно прижатые друг к другу металлические полусферы, которые трудно разъединить, если из пространства между ними откачан воздух. Понимаешь?

— Что? — Ты нагибаешься к моим губам.

— Между нами нет воздуха, — шепчу я. Ты не слышишь.

Воздух пахнет гашишем, карри и потом. Пьем «сангсом» прямо из горла. «Doll House, «Shark», «Cowboy 2». Третий по счету гоу-гоу бар. Чтобы потеряться, нужен третий. Раз, два, три. Женского рода. Она. Ее выбираю я, выбираю лучшую. Ту, которая сможет составить конкуренцию мне.

Пишу: «А ведь еще четыре месяца назад, когда все только начиналось, твой взгляд уверял меня, что я — подарок. Что я — та самая, вожделенная и недоступная playstation 3, которую шестилетний мальчик видит под елкой еще запечатанной, но уже предвкушает миллион наслаждений. Ты искал моих губ. Теперь в твоем взгляде пустота ночного офиса, а на губах чья-то блестка».

Девушки улыбаются мне со сцены и переглядываются между собой. Они понимают, что происходит. Понимают, что понравиться нужно мне. Ты, кажется, о чем-то меня спрашиваешь. А я задаюсь вопросом, возбужден ли ты. Месяц назад я бы проверила собственноручно, но сейчас не уверена, что это уместно. Уместность. Я заразилась от тебя этим словом.

— Что ты спросил?

Четыре месяца назад. Ты кивал, когда я рассказывала о своей стране, пытаясь кратко изложить причину моего переезда в Мадрид. Ты говорил, что я очень умная, раз привезла с собой столько книг. Ты ревновал меня. Ты хотел меня. Мне не требовалось для этого вспоминать имена подруг, с которыми я чуть было не переспала в четырнадцать лет.

На сцену выходит новый состав танцовщиц. И… да, я сразу замечаю ее. Она тоже замечает мой взгляд. Меняется местами с подругой и начинает танцевать прямо передо мной. На вид ей лет восемнадцать, не больше. Она высока и стройна. Как для тайки — весьма длинные ноги. По ее красивой груди пробегают пятнышки света. «Sweet Dreams», ремикс. Красивое лицо. Длинные — до ягодиц — волосы. Тонкие пальцы, маленькие ступни. Она мне нравится. Она такая же, как я. Мы улыбаемся друг другу. Ты не отрываясь смотришь на нее. Я внаглую достаю бутылку «сангсома» и делаю два больших глотка. Трек обрывается, девочки сами себе аплодируют. Меняются местами. Каждый клиент в баре должен визуально ознакомиться с ассортиментом. Так что нужно спешить. Ее номер «десять». Ее стоимость — три тысячи бат. Шах. И мат. Бери ее.

Ты киваешь мне. Раз, два, три. Рlaystation 3. «Да, она хороша… Конечно, я же знаю твой вкус». Договаривайся. Только сам, без меня. Это нетрудно. Чуть больше слов, чем при заказе пива. Без меня. Не трудно. Не больно. Отпрашиваюсь на перекур. Мне нужно успокоиться. Достаю пачку местных «Gold City». Закуриваю. Гадость. Блок «мальборо», который мы привезли из Мадрида, закончился на пятый день. То есть позавчера. На улице не протолкнуться из-за киношников с их светотехникой и камерами. Ноги вязнут в кабелях. Яркий свет. Девочки из бара прикрывают ладонями глаза и пытаются резкими криками отогнать от входа некрасивого катоя в черном платье. Его пробивающиеся над губой усики напоминают неумелые стежки ниток. Киношники снимают аптеку, перед ней стоит очередь из тайцев, Жан Рено в белом костюме нервно ходит перед камерой, что-то говоря в телефон. Стоп. К нему подбегает гример, припудривает лоб. Жарко. Сцена повторяется. Надо возвращаться.

Вы сидите с ней за столиком. Она в бикини, топлесс. Ты держишь ее за руку. На столе рюмка «сангсома». Для нее. Раз, два, три. Улыбаюсь. Присаживаюсь к вам.

— Я уже договорился! — Гордости в твоих словах хватило бы на драгунский полк. — Ее зовут Дао. Она знает здесь поблизости отель, где можно без проблем снять номер на час. Это называется «short». Она хотела «long», но я отказался. Она сейчас оденется и пойдем. Пять минут.

Дао улыбается мне и встает из-за стола. Ее рост меньше, чем казалось со сцены. Пытаюсь представить тебя с ней в постели. Почему-то не удается. Начинаю думать о тебе в третьем лице. Он. Они. Hell is other people^[17]. Сартр. Сортир.

В черном коридоре по пути к туалету попадаю под шквал поглаживаний и нашептываний. Видимо, это те танцовщицы, кому я улыбалась. Только сейчас они в одежде. Тай-инглиш. Говорят, что я красива. Их пальцы касаются моих плеч и волос, осторожно дотрагиваются до груди. В туалете всматриваюсь в свое отражение в зеркале. Раз, два, три. Припудриваюсь.

Они уже ждут меня. Выходим. А, И, Бэ. Дао впереди. Он пытается взять ее за руку, чтоб не потеряться в толпе. Она отдергивает руку. Жан Рено смеется какой-то шутке режиссера.

В номере есть душ. Дао не закрывает дверь, и я слышу, как она моется. Громадный вентилятор гоняет жаркий воздух. Он сидит на кровати, курит. Я протягиваю ему бутылку «сангсома». Руки дрожат. Совсем чуть-чуть. Дао возвращается, обмотав бедра полотенцем. Розовым. Он суетливо убегает в душ.

Пишу: «Люблю тебя………………………………………………».

Он возвращается из душа, несет в руках всю одежду. Дао улыбается, откидывается на простыни и отбрасывает в сторону полотенце.

— What you want? — спрашивает она.

— All stuf…

Раз. Он лижет ее. Она покорно гладит его плечи. Ее руки кажутся черными даже на его загоревшем теле. Когда-то мне рассказывали, что проститутки со смуглой кожей выбеливают волоски на теле. Считается, что от этого кожа кажется сверкающей. Дао таких процедур не выполняет. На сгибах локтей, под коленями и в промежности ее кожа кажется иссиня-черной. Я раздеваюсь и смотрю на них, сидя в кресле с бутылкой и сигаретой. Два. Она надевает презерватив на его член. Презерватив мал. Порвется. Но ему все равно. Он входит в нее. За окном начинает подвывать сработавшая автомобильная сигнализация. Дао отдается без малейшего стона. Он красив. Она красива. Они красивы. Он забрасывает ее ноги себе на плечи, ей неудобно, она обвивает ногами его бедра. Он сосет ее правую грудь. Догоревшая сигарета обжигает мне пальцы. Так долго. А и Бэ. Сигнализация стихла. Капающая в душе вода. Его яйца бьются о ее анус. Мозг отказывается воспринимать происходящее как реальность. Три. Он кончает ей на живот. Конечно, презерватив порвался. Но ему не все равно. Кончить в нее он посчитал неуместным.

Дао бежит в душ. Он целует меня в щеку. Закуривает. Улыбается.

— Вот я и познал дао!

Она быстро возвращается. Он вынимает из моих онемевших пальцев бутылку и дает ей. Она делает маленький глоток и смущенно хихикает. Он сгребает свои вещи в охапку и идет в душ. Мы остаемся с ней одни. Я пересаживаюсь на кровать, она садится рядом. Мы обе голые. Она спрашивает, давно ли мы в Тайланде. Я отвечаю, что нет. Она спрашивает, где мы уже были, и я перечисляю храмы, в которых мы наклеивали статуям святых кусочки золотой фольги на лоб. Она говорит, что нужно было загадывать желания, что если загадал желание с открытым сердцем, то святой обязательно его исполнит. Дао дотрагивается до маленького медальона на моей груди и спрашивает, кто на нем изображен. Я не знаю, как рассказать ей об иконе Семистрельной Богоматери. Упрощаю — «Дева Мария». У Дао на груди тоже медальон с изображением Будды. Она обнимает меня. Наши груди соприкасаются, а цепочки медальонов спутываются. Так мы и сидим, гладя друг друга по голове.

Он возвращается из душа полностью одетым. Допивает «сангсом». Дао диктует мне свой телефон. Я дарю ей свои сережки. Давнишний подарок Оли.

Выходим из отеля. Дао говорит, что ей нужно вернуться в бар. Я обещаю, что перезвоню ей. Он целует ее. В щеку.

Я залпом глотаю текилу в баре на колесах. Раз, два, три. Выталкиваю из себя слова. Как женщины с Патпонг-стрит влагалищными мышцами выталкивают из себя шарики для пинг-понга. И все мимо цели. Он не понимает. Восторгаюсь им. Он смеется.

Возвращаемся на Сои Ковбой. Киношников уже нет. Жан Рено. «Колдовская любовь». Смотрела в детстве раз триста. В «Baccara» звучит Pet Shop Boys. Он разваливается в кресле и задирает голову. Прозрачный потолок. Над нами танцуют девочки в школьной форме. Время от времени они приседают на корточки, словно собираясь помочиться. Они без трусиков.

«Чанг» ложится на текилу, словно у них первая брачная ночь. Он что-то говорит. Я смеюсь. Он удивлен. Промахнулась с реакцией. А и Бэ. Кто остался на трубе? Иду в туалет, ноги путаются в ковролине, которым обиты ступени спиральной лестницы. Падаю. Он подбегает. Больно хватает за плечи.

— ¿Qué te pasa? ¡Estas totalmente borracha!^[18] Успокойся!

Еще что-то. А я плачу, отбрасывая его руки и крича в ответ:

— ¡Puto de mierda! ¿Para qué me llevaste en este lugar? ¡Déjame en paz, cabron!^[19]

Пощечина? Красный свет режет глаза. Потеряться…

Бегу. Бегу-бегу-бегу. Машу рукой, сажусь в тук-тук. Говорю «Каосан» и откидываюсь на спинку жесткого сиденья. Не могу прекратить плакать. Раз, два, три. Нет, не могу. Закуриваю. В пачке еще две сигареты. Надо купить. Это Патпонг? Шоу, наверное, в самом разгаре. Женщины с маркерами во влагалищах выводят на бумаге «Welcome to Tailand». Нет-нет-нет! Я не хочу в отель. Я не хочу к нему. Потеряться… Я говорю водителю, чтоб он притормозил. Выхожу. Надо мною склоняется лицо ночи, обмотанное бетонными бинтами эстакад. Прохожу пару кварталов, поеживаясь от писка крыс. Болит голова. Знобит. Нервы. Безлюдная улица с вывесками массажных салонов. Все закрыто. Телефон остался в «Baccara». Или в тук-туке. Не помню. В конце улицы слышу музыку. Молю о чуде. Безымянный бар. Ни одного клиента. Только толстая тайка. Но главное, что он открыт, да святится его неизвестное название. Пью колу. Кола теплая. К одной стене бара прибиты две пары плетеных снегоступов, под ними школьные фотографии чьих-то детей. Другая стена завешена фотографиями королевской семьи. Прошу тайку вызвать мне такси. Она что-то отвечает, я не понимаю. Тайка пишет карандашом на салфетке: «No taxi». На ее бейдже имя: «Муи». Судя по ее лицу, она собирается с минуты на минуты закрываться. Я раскрываю перед ней свою карту города и прошу показать, где я нахожусь. Допиваю колу, прошу еще. Иду умыться в туалет. Вода холодная, но нет полотенца. Вытираю лицо руками, тушь размазывается, снова накатывают слезы.

Сигареты кончились. Звучит Murray Head: «One night in Bangkok makes a hard man humble». Слежу за гекконом на потолке. Пишу: «Как известно, благодаря близкому контакту щетинок на лапках с поверхностью гекконы используют связи ближнего взаимодействия между молекулами, то есть они прилипают посредством сил Ван-дер-Ваальса, названных так в честь голландского физика. Ближнее взаимодействие между молекулами. Ключевое слово «между». А, И, Бэ. Не знаю, что сказать тебе, когда приеду. Наверное, мы вернемся в Мадрид чужими людьми. Наверное, я хотела именно этого».

Я всматриваюсь в сосредоточенное лицо Муи, внимательно изучающую карту города. По ее волосам что-то ползает. Вдруг Муи складывает карту, протягивает ее мне и качает головой. Потом берет карандаш и пишет на салфетке: «We don’t exist». Раз, два, три.