Посадочные огни

…Колдовство сработало: рейс экипаж выполнял, как заказывала Маргарита, в новогоднюю ночь.

Самолет еще не набрал высоту, а Галкина уже расталкивала контейнеры с бортовым питанием. Вышло предписание кормить паксов [1] после двадцати минут полета. О чем они там, наверху, думают? Когда успеть все?

Пассажиры смахивали на обитателей расформированного бомжатника. Трое суток, проведенные в условиях пониженной комфортности, даром не прошли ни для кого. Маргарита не могла дождаться, когда заработает вентиляция — амбре из трехдневного перегара и пота, смешанного с парфюмом, в салоне эконом класса валило с ног.

Руководство авиакомпании сделало широкий жест: пассажирам предлагалась небольшая компенсация за три дня «половой» жизни — питание и выпивка разряда ВИП. Кроме традиционного альтернативного набора филе рыбы-говядины-курицы контейнеры ломились от закусок, бутербродов с икрой и семгой, салатов, фруктов, пирожных и тортов. На борт загрузили такое количество спиртного, что у Маргариты засосало под ложечкой. Коньяк, водка, шампанское, краснодарские вина — пейте, уважаемые пассажиры, чувствуйте себя доктором Лукашиным.

После набора высоты Маргарита низким контральто с привкусом шампанского обратилась к пассажирам:

— Дамы и господа, экипаж приветствует вас на борту самолета Ил-96, следующего по маршруту Магадан — Москва. Наш полет проходит на высоте 12 тысяч 100 метров со скоростью 870 километров в час, температура за бортом 45 градусов ниже нуля.

Далее следовали инструкции о правилах поведения на борту и предложение приготовить откидные столики для ужина.

Настроение у Галкиной было тоже на высоте 12 тысяч 100 метров. Нависшая угроза провести новогоднюю ночь в коммунальной квартире, один на один с экраном телевизора рассосалась. Вылет дали за сорок минут до Нового года по магаданскому времени. Значит, в комнату в коммуналке Маргарита попадет не раньше утра 1 января.

Девочки-стажеры Алла и Майя (Луна и Солнце, белая и черная) ловили каждое слово старшей бортпроводницы экипажа Маргариты Галкиной.

Ничто не предвещало неприятностей с последующим увольнением эсбэ.

Все началось с внештатной ситуации в салоне экономкласса, куда стажерка Аллочка покатила спиртные напитки.

Майя разогревала ужин, а Маргарита уже несла в кабину пилотов лотки с кофе, когда раздался звонок-вызов бортпроводника.

— Потерпят, — кинула Галкина через плечо Майе.

Аллочка вернулась как-то чересчур быстро, вид имела оскорбленной невинности.

— Ты чего? — оглянулась Майя.

— Там какой-то зомби в одних носках по салону шастает. — Девушка плеснула в стопку и по-мужски опрокинула в себя пятьдесят граммов коньяка, не морщась, зажевала лимоном. — Урод, ущипнул меня за задницу.

Галкина оторвалась от упаковок с куриными грудками и уставилась на стажерку. Голова выдала статистику: за пятнадцать лет полетов чего только не бывало на борту — замыкание в хвостовой части самолета, отказ шасси, роды на борту, сердечный приступ и приступ аэрофобии, движущийся объект (собака) на взлетно-посадочной полосе при заходе на посадку, но такого — ни разу.

— Врешь!

— Не-а, — качнулась девица, освобождая проход, — сама посмотри.

Маргарита обновила арсенал напитков и снова покатила в салон экономкласса. Старшей бортпроводнице Галкиной даже не пришло в голову позвать на помощь кого-нибудь из мужчин, такой пустяковой показалась ей проблема, даже не проблема, а так, легкое затруднение.

Эсбэ конвоировала столик, улыбалась, крутила головой, соображала: «Псих? Запойный? Если запойный, значит, «белка»?» Белая горячка (алкогольный делирий) преследовала Галкину и на земле, и в воздухе.

С приступами делирия Маргарита насобачилась справляться в своей коммуналке. Сосед-алкаш обычно спасался от бесов в шкафу в общем коридоре. Поначалу Галкина вызывала реанимацию, а потом приспособилась: отворяла фанерную створку, просовывала стакан водки с клофелином. Сосед выпивал эту «амброзию» и отключался.

Тело коматозника через некоторое время перетаскивали в его конуру, откуда сосед выползал с виноватым видом через сутки. Вины хватало на пару месяцев «завязки».

Это был не какой-нибудь постановочный экстрим, это был живой опыт боевых действий, который ни одни курсы бортпроводников не дают.

Попутно Маргарита отметила в кресле 7а шапочку Деда Мороза на голове у молодого человека. Место рядом с Дедом Морозом занимала его персональная Снегурочка — блондинка с мечтательно-сонным взглядом. Шею блондинки украшали несколько слоев золотистого дождя. Парочка шушукалась и миловалась. «Интересно, кто такие? Откуда и куда летят? Какое у них будущее?» — перескочила с белой горячки на парочку Маргарита.

В салоне экономкласса что-то было не так. Маргарита даже не сразу поняла что: пульсирующее в атмосфере напряжение.

Внимание всех (за одним исключением) пассажиров было приковано к голому 38-му, который смахивал с себя невидимых насекомых:

— Пошли вон, суки! — Голый зомби с телом засушенного кузнечика умудрился втиснуться за спинку кресла в последнем ряду.

Одежда 38-го неопрятной кучей лежала в проходе.

Через проход от зомби в сдвоенном кресле спал пассажир. Он и был тем исключением, которое подтверждало правило.

Спинки кресел в последнем ряду не откидывались, и расстояние между предпоследним и последним рядами было узким — явная залепуха КБ Ильюшина. Пассажиры выше одного метра шестидесяти пяти сантиметров сидели на последних местах «в позе орла» — подтянув колени к груди. Спящий мужчина был не меньше метра девяноста.

Мужчина спал, выставив длинные ноги в проход. Взгляд Маргариты остановился на подбородке спящего — подбородке участника боев без правил: квадратный, тяжелый, раздвоенный. Далее шел глухой черный китель с белоснежным подворотничком, блестящими пуговицами и галунами на рукавах.

Маргарита перевела взгляд на спутанные космы 38-го. На этот раз клофелина у Галкиной не было, зато водка была в изобилии. Хоть с этим повезло.

— Это ж надо так надраться, — с радостным изумлением сообщила бортпроводнице полная дама с бровями киношного Ивана Грозного, — он же опасен! Его надо связать, пока он не покалечил никого!

Объективно дама была права, но соглашаться с ней Галкиной не хотелось. И не только Галкиной. Муж дамы тоже не согласился:

— Том, хочешь, чтоб он дуба дал? Ему водки надо налить, а не связывать. Сейчас откинется, и будем девять часов болтаться в воздухе со жмуриком.

— Отнеситесь с пониманием к страждущему, — с крайнего места подал предложение один из освобожденных по амнистии — лысеющий молодой человек с живыми глазами и подвижным лицом. Щелевидный рот тоже находился в постоянном движении: гонял из угла в угол зубочистку. Пальцы, татуированные перстнями с тюремными символами, держали карты, мизинец с крючковатым длинным ногтем был отставлен в сторону.

«Полный набор», — вздохнула Галкина.

— У вас клофелина, случайно, нет? — Маргарита признала в даме гипертоника.

— Есть. — Тетка нырнула в недра совсем не дамской сумки и вытащила упаковку препарата.

Галкина раскрошила в бутылку несколько таблеток, на глаз, поболтала их в жидкости, подождала, пока растворится порошок, налила в пластиковый стакан.

Далее события покатились с такой скоростью, что Галкина, с бутылкой и стаканом в руках, так и осталась их немым свидетелем.

Из всего враждебного окружения синий от запоя пассажир опознал только бутылки. Опознал, оживился и рванул к столику.

Нога несчастного застряла, как в песенке, «коленками назад», подрезав полет. Падая, алкоголик толкнул тележку. Тележка наклонилась. Две бутылки вина, бутылка водки, два коньяка (армянский и азербайджанский), шотландский виски, сок в тетрапаке, минеральная вода в пластиковой таре и бутылке — все это поехало и посыпалось прямехонько на спящего пассажира с эмблемой ВМФ.

На брюках спящего образовалось темное винное пятно — бутылка краснодарского мерло исторгла содержимое на колени «утеса-великана».

— Япона мать!

Плохо соображая, Адам Рудобельский вскочил с кресла и с разгона приложился головой к полке для ручной клади.

— Япона мать! — повторил он, морщась.

Маргарита Галкина совала моряку салфетки, но мутные, воспаленные от недосыпа и водки глаза Адама смотрели на кузнечика.

— Что за хрен?

— Белая горячка, — с готовностью объяснила дама с киношными бровями.

Подполковник ВМФ в отставке недрогнувшей рукой откатил тележку, которая не замедлила наехать на ногу бортпроводнице Маргарите Галкиной. Галкина охнула и оттолкнула тележку, но ноготь на большом пальце правой ноги успел расплющиться.

— Блин! — Марго скинула форменную туфлю. Колготки, ее последние черные колготки на пальце зияли дырой, на ногте сквозь лак проступила бело-розовая полоса.

— Простите.

Только сейчас Рудобельский заметил эту рыжую бортпроводницу — лист бумаги в профиль и тот выглядит солидней. На такую можно наехать не то что тележкой — катком для укладывания асфальта — спичка. Сходство со спичкой было полным: рыжие непослушные кудри горели пламенем. Конечно, он ее не видел. Он таких в принципе не замечал. Что там замечать? Никаких приятных глазу моряка выпукл остей и округлостей. Плюс ко всему форменный пиджак на два размера больше, чем следует, — отечественная промышленность не шьет на таких субтильных дам.

— Что это у вас? — Рудобельский указал на пластиковый стакан и бутылку в руках Маргариты.

— Водка.

Вынув из тонких пальчиков пластиковый стаканчик и бутылку, Рудобельский сразу забыл о бортпроводнице, отвернулся и, не успела Галкина открыть рот, чтобы предупредить моряка о клофелиновой добавке, осушил стакан.

Маргарита шумно втянула воздух.

Моряк между тем прикрыл кузнечика барахлом, снова наполнил стакан и поднес к носу одержимого делирием. Тот вцепился в стаканчик зубами, пуская струйки мимо рта, проглотил содержимое, со стоном закрыл глаза. Жизнь вливалась в мученика с каждым глотком.

Амнистированный, любуясь действием алкоголя, высказал вслух то, что подумал каждый:

— Живая вода, твою мать.

И добавил такое, что по эту сторону Минюста ни одному гражданину слышать не доводилась. Даже Рудобельский за двадцать лет службы на флоте ничего подобного не слышал.

— Пожалуйста, выбирайте выражения, здесь дети, — сделала попытку окоротить хама Галкина.

Адам с уважением покосился на рыжую: а она ничего, молодец, не из трусливых.

— Заткнись, а то открою люк и уроню тебя в космос, лярва. — Амнистированный с осуждением рассматривал огненную гриву бортпроводницы.

— Гражданин, — Маргарита подавилась, поняв, что простыми человеческими словами отморозка не достать, — предъявите ваш билет.

— А то высадишь на следующей остановке? — под хохот тюремных дружков издевался тот.

Маргарите точно вожжа под хвост попала:

— Предъявите билет.

— Может, тебе чё другое предъявить?

Хохот усилился, бортпроводница покраснела, как краснеют люди со светлой, тонкой кожей — до ушей, даже слезы выступили.

Рудобельский понял, что пора вмешаться:

— Слышь, обморок, дама при исполнении, так что не бузи, а то гальюн пойдешь продувать.

— Чё-чё? — Плешивый был слишком пьян, чтобы оценить противника.

— Выйдем. — Волевой голос заставил обладателя татуированных перстней насторожиться.

Маргарита с тележкой оказалась между сторонами конфликта.

Рудобельский вновь откатил тележку, и та опять наехала на пострадавшую ногу Галкиной.

У Маргариты от боли и обиды брызнули слезы, силуэт моряка расплылся.

— Да отойдите, вы! — вместо того чтобы извиниться, рявкнул Рудобельский. Без церемоний оттеснил бортпроводницу, навис над типом с татуированными пальцами, схватил за шиворот, выдернул из кресла и потащил за шторку, за которой находились туалеты. Клевреты лысого проявили корпоративную солидарность, потянулась следом.

— Брателло, Толян, мы с тобой, — обнадежили они приятеля, прилагая усилия, чтобы удержаться на ногах.

Маргарита, придя в себя, обдумывала, как лучше поступить: подсечь замыкающего тележкой или ударить по голове бутылкой. Тогда этот увалень, возможно, справится с двумя.

Моряк и амнистированный к тому времени скрылись за шторкой, двое других вразвалочку приближались к месту разборки.

«Ну и рейс, елки-палки», — подумала близкая к отчаянию Маргарита.

Поминутно оглядываясь на пограничную черту в виде шторки, которая уже вздыбливалась и покачивалась, точно кто-то перепутал ее с боксерской грушей, Галкина собрала бутылки.

Пассажиры, отупевшие в ожидании долгожданного рейса, почти все спали. Те, кто бодрствовал, уже успели не по одному разу приложиться к горячительным напиткам — своим и авиакомпанейским, поэтому все происходящее не очень-то их интересовало.

Собрав бутылки, Галкина одним глазом заглянула за шторку. Два тела, прислоненные к переборке, не подавали признаков жизни. Толян защищал разбитую физиономию от ударов моряка, подставив локти.

Маргарита кошкой прыгнула на Адама и повисла на руке:

— Прекратите, что вы делаете? Вы убьете его!

— Танки клопов не давят, — заверил Адам и стряхнул бортпроводницу.

Маргарита, поняв, что к моряку придется применить радикальные меры, схватила с тележки первую попавшую под руку бутылку и саданула Рудобельского по голове.

Два хука за сутки, не считая ударов судьбы, сделали свое дело — подполковник потерял сознание.

…Лева Звенигородский, наблюдавший за показаниями приборов, с беспокойством покосился на второго пилота Василия Коротких:

— Сходи посмотри, что у них там.

Василий выбрался из кабины и потерял дар речи.

Презрев классовые предрассудки, пассажиры бизнес — и экономкласса рейса Магадан — Москва в едином порыве выстроились гуськом между рядами по всей длине салона авиалайнера. Каждый обнимал талию впередистоящего.

Паровозик из живых тел возглавляла бортпроводница Галкина в шапочке Снегурочки — показывала танцевальные па под мелодию шестидесятых «Еньку».

— «Прыг! Скок!» — Со странным блеском в глазах бледная Маргарита вскидывала безупречной формы ногу. В страшном сне такое не привидится.

— «Туфли надень-ка, — скандировали пассажиры, — как тебе не стыдно спать?»

— Галкина, — зашипел Василий, — ты обалдела? У нас приборы зашкаливают, не можем вывести машину из крена!

— «Славная, милая, смешная «Енька» нас приглашает танцевать», — с легкой одышкой пропела Маргарита.

Далее последовали два прыжка вперед, при которых Маргарита едва не протаранила Василия. Если бы Коротких не попятился, Галкина угодила бы второму пилоту прямо в пах. Такой буйной Василий старшую бортпроводницу еще не видел.

— Марго, — Василий выдернул Галкину из объятий господина в дорогом костюме, — ты в своем уме?

Разочарованный господин упал в кресло и принялся обмахиваться журналом.

— Вот это женщина, — восторгался он, — вот это темперамент! Амазонка! Звезда!

Василий Коротких тем временем втащил звезду в бытовой отсек и поинтересовался:

— Вылететь из авиации хочешь?

— О господи, — фыркнула Маргарита, — и он туда же! Куда вылететь-то?

От бортпроводницы несло алкоголем.

— Да ты, мать, напилась? — Васька вытаращился на Маргариту в надежде, что ошибся.

Нет, не ошибся. Галкина с неподражаемым выражением вытянула редкой породистой формы губы в трубочку и приложила к ним палец:

— Ш-ш-ш!

— Да мне-то что? Мне по барабану, а вот Лева сейчас тебя прищучит как пить дать. Ты у него и так как бельмо на глазу, как кость в горле и как камень в желчном пузыре.

— Слушай, отстань, — сдувшись, попросила Маргарита, — и без тебя тошно.

— Марго, усади паксов, не буди лихо, — посоветовал Василий.

— Есть, товарищ командир! — От резкого вскидывания руки Галкина качнулась, Васька обнял ее и прижался к бледной прохладной щеке лбом — Маргарита была ровно на полголовы выше. — Получишь сейчас, — попыталась оттолкнуть Ваську Маргарита, — раз-раз, и «вжик-вжик, выноси готовенького»! Отстань. Не рейс, а наказание. Двоих обез-вре-дила, ты следующий.

Но Василий не готов был сразу отпустить пьяную красавицу:

— А что ты с ними сделала?

— Все сделала: усы-пила и связа-ла.

Маргарита скрестила запястья, вызвав у Василия вспышку нездорового интереса к садомазохистским утехам.

— Когда? — запуская руки под блузку бортпроводницы и нащупывая восхитительно упругую грудь в гипюровых цветочках, проявил любопытство Коротких. Он, не задумываясь, отнес этот бред в разряд пьяных.

Маргарита с трудом сосредоточилась.

— Полчаса назад, — старательно выговорила она.

— Где? — Василий прислушался к проблемным ощущениям в брюках — они требовали немедленного разрешения.

— Во втором классе.

— И где они сейчас? — целуя нежнейшую шейку, изнывал от желания Васька.

— Думаю, там же, — хихикнула Маргарита, отпихивая второго пилота.

Василий с сожалением выпустил кружевную грудь. Что-то ему подсказывало, что Галкина не бредит. Летчик подтолкнул эсбэ к микрофону:

— Давай усаживай паксов.

— Уважаемые пассажиры, — полилось из динамиков неуверенное контральто, — прошу всех занять свои места и приготовить столики. Вас ждет праздничный ужин и арцерт контистов, пардон, концерт артистов зарубежной эстрады. Ик, — завершила обращение Маргарита.

Обещанный концерт открыл один из ремейков Киркорова, но на это никто уже не обратил внимания: пассажиры аплодировали и были в полном восторге от объявления Галкиной.

Василий схватился за голову.

Суета в салонах шла на убыль, мамаши вылавливали из-под кресел детишек, все устаканивалось, если не считать двух связанных паксов в хвосте машины.

Василий направился в салон экономкласса, Галкина, профессионально улыбаясь и цепляясь за спинки кресел, не отставала.

Дойдя до конца салона, Василий увидел спеленатых пледами Толяна, Адама и жертву белой горячки. Все трое спали.

Галкина не соврала: запястья Толяна и Адама были перемотаны скотчем.

— А это еще зачем? — проворчал второй пилот, отрывая скотч вместе с волосяным покровом и радуясь, что местная эпиляция под общим наркозом не причиняет мужикам ни физического, ни морального дискомфорта.

Скомкав скотч, второй пилот устремился назад, теперь Маргарита шла впереди, и Василий то поддерживал, то подталкивал бортпроводницу. Едва они оказались за ширмой, Василий Коротких с сомнением оглядел субтильную бортпроводницу:

— Нифигасе! Как это ты — одна двоих мужиков?

— Кло-фе-лин. Вон у той тетки — 36в, — объяснила Маргарита, свесив голову на грудь.

— А сама ты, часом, не хлебнула клофелина? — забеспокоился Василий.

Хозяйка борта уперлась лбом в перегородку — ее качали водочно-клофелиновые волны, язык пересох и не слушался, голос Василия то удалялся, то приближался.

— Слу-чай-но, — вывела Галкина, отделилась от перегородки и припала к груди второго пилота, где ее и накрыло окончательно.

До конца рейса Галкина проспала в гардеробе, причмокивая, как младенец.

Девочки-стажерки, черная и белая, Луна и Солнце, с радостью сообщили командиру экипажа, что эсбэ в отключке.

— Все, допрыгалась, стрекоза. Я на тебя рапорт подам. — Обвинительную речь Лев Ефимович произнес, по обыкновению, в присутствии экипажа.

Дежурный наряд уже увез спящих: моряка, Толяна и белогорячечного. Салон самолета покидали последние пассажиры.

— Стрекоза пела. — Опустив заспанное, помятое лицо, Галкина выскочила из опустевшего салона, сбежала по трапу и пешком отправилась в здание аэропорта.

Вьюжило.

Старшая бортпроводница (уже бывшая!) в полном одиночестве шагала мимо замерзших крылатых машин по летному полю.

— «По аэродрому, по аэродрому, лайнер пробежал, как по судьбе. И осталась в небе светлая полоска, чистая, как память о тебе», — пела Галкина и смахивала слезы, наворачивающиеся на глаза то ли от пронизывающего северного ветра, то ли от обиды.

Рев двигателя взлетающего лайнера заглушил пение, Галкина задрала голову, посмотрела в ночное небо. Там, вне досягаемости посадочных огней и осветительных приборов, висел месяц. И был он так надменно-спокоен, так уверен в себе, что Маргарита задохнулась от ярости.

— Чтоб вас черти съели! — заорала она, адресуя сказанное Леве Звенигородскому, морячку, «синяку» и урке.

Черт бы их всех побрал, их и этот високосный новый год! Можно было голову дать на отсечение: он еще покажет себя, потому что как встретишь Новый год, так его и проведешь.