Царские слуги

Иван V Алексеевич (годы правления: 1682–1696)

Иван 14 лет правил совместно с Петром Великим. Ивана официально называли «старшим царем», Петра же именовали «младшим». Все документы они подписывали вместе, на торжественных церемониях тоже были вдвоем. Их даже короновали на двойном троне. Однако Иван с рождения страдал тяжелыми болезнями, поэтому не мог быть полноценным государем. Он находился под постоянным наблюдением придворных врачей, в том числе доктора Блюментроста, и все равно едва мог ходить и говорить. Тем не менее, Ивану удалось обзавестись женой — Прасковьей Салтыковой, а впоследствии и дочерьми.

Разговор предстоял тяжелый.

Доктор Блументрост в последний момент спохватился и водрузил на лысину растрепанный парик, более всего похожий на лохматую болонку. Парик был жарким и неудобным, но дарил некое ощущение официальности. Вроде как сам доктор тут и не при чем, он всего лишь исполняет роль мойры, древнегреческой богини судьбы, безжалостной Атропос, перерезающей нить жизни. Доктор тягостно вздохнул. Ему было жаль царицу Прасковью Федоровну. Бедная глупенькая девочка.

Собравшись с мыслями, доктор поплелся на женскую половину царского терема.

За расписными дверями, как всегда, творилось безумие.

Истошно орали попугаи в клетках у витражных окон. Тонко щебетали канарейки. Визжали обезьяны, подаренные царю заморскими посланниками. Но громче всех голосили богомольцы — любимчики государыни, заполонившие десятки комнат Кремля. Нищие и юродивые заунывным речитативом читали священные песнопения, стараясь перекричать друг друга.

В нос доктору ударил крепкий запах немытого тела, церковных благовоний, тропических животных и еще чего-то непередаваемо гадкого, что благородный саксонский нос Блументроста был не в силах распознать — даже после двадцати двух лет жизни в Москве.

К доктору навстречу бросились многочисленные мамки и няньки, окружили его пестрой стайкой и повели к царице. Процессия продвигалась медленно — мешали шустрые богомольцы, так и норовившие выпросить милостыню у богатого вельможи, а также немыслимое количество лишней мебели, хаотично расставленной в самых неожиданных местах. Полутемные, пыльные палаты все были занавешены вышитыми тряпками и заставлены ненужными безделушками. Блументрост закашлялся.

— Духота у вас, как в пещере, — раздраженно сказал он ближайшей боярыне. — Откройте окна, дамы! Июнь на дворе. Сотню раз вам говорил, что надо проветривать помещения. Майн Готт, вы себя уморите в один непрекрасный день!

Боярыня испуганно перекрестилась и приказала кому-то открыть задвижки на волоковых оконцах — небольших прорезях в стене, сквозь которые дурные запахи потихоньку вытягивались на улицу. Стало чуть полегче, хотя для полного очищения воздуха следовало убрать стену целиком — вместе с попугаями и нищими.

Прасковью Федоровну доктор застал за всегдашним занятием. Царица неторопливо вышивала серебром по бархату и слушала бормотание сказительницы — мрачной старухи, одетой во все черное. Сама Прасковья Федоровна была наряжена в роскошнейший золотой шушун — тяжелый расклешенный сарафан с откидными рукавами. На соболиный воротник ниспадали толстые темные косы. «Мех — в такую жару, — ужаснулся доктор. — Надо с этим разобраться, перегрев для нее опасен… Но теперь это уже неважно».

Сказочница при виде гостя примолкла, устремив подозрительный взор на его всклокоченный парик. Молодая царица подняла на доктора светлые и круглые, как у рыбки, глаза и отложила вышивание в сторону. На полном лице расцвела приветливая улыбка. Фарфоровая кожа отливала жемчугом. Прасковья Федоровна была миловидной, добродушной молодой женщиной, но этим ее достоинства и ограничивались.

— Ваше величество, — доктор вежливо поклонился, — позвольте выразить вам свое восхищение — вы прекрасны, как богиня утренней зари.

Прасковья Федоровна оживилась и кокетливо откинула косу за спину:

— С чем пожаловали, Лаврентий Алферович? Снова лечить меня будете?

Блументрост откашлялся.

— Наши процедуры, Прасковья Федоровна, подошли к концу.

— Так значит, я здорова? — обрадовалась царица. — Значит, теперь я смогу подарить государю Иоанну Алексеевичу наследника долгожданного?

Заохали мамки с няньками, возрадовались изо всех сил, закружились по комнате яркими вихрями, сметая пышными сарафанами все на своем пути. Даже мрачная сказочница просветлела, давай бить благодарственные поклоны иконам в красном углу. Всеобщее ликование, как пожар, охватывало одну комнату за другой, терем закипал весельем, как большой самовар.

— Постойте, ваше величество! — крикнул Блументрост, пересиливая несусветный гвалт. — Дело не в этом. А ну тихо все! — рыкнул он на ближайших плясунов.

— Что, что такое? — растерялась царица, поднимаясь со скамьи и делая знак всем замолчать.

— Пусть сперва все выйдут, — потребовал доктор. — Не их это ума дело.

Мамки с няньками торопливо зашелестели к выходу. Рядом с Прасковьей осталась только черная сказочница. Блументрост шикнул на нее, отгоняя к окну, и подошел к царице поближе:

— Сегодня меня позвала государыня Софья Алексеевна…

Прасковья от одних этих слов сделалась серой, как осеннее небо.

— Она сказала, что дольше ждать не может, — с трудом продолжил Блументрост. — Пятый год пошел, а наследника все нет. Мне, царскому лекарю, пришлось признать свое бессилие. Я не смог добиться с вами никакого результата. Все назначенные мной процедуры, все выписанные мной лекарства оказались бесполезны. Я не смог вылечить вас от бесплодия. Увы. В разговоре с Софьей Алексеевной я был вынужден подтвердить, что ничем не могу помочь вашему величеству.

— Но… Как же теперь? — затравленно спросила царица, хлопая длинными ресницами. — Что со мной будет?

Блументрост с жалостью посмотрел на Прасковью. Ему показалось, что она мгновенно постарела на двадцать лет.

— Впереди монастырь. Я решил сам вам об этом сказать, чтобы вы успели собраться. И еще кое-что. — Семидесятилетний доктор снял парик и устало вытер лысину от пота. — Простите меня, Прасковья Федоровна. Я всю жизнь занимаюсь врачеванием, но я так и не понял, почему с вами ничего не получилось. Мы сделали всё. Зверобой привозили из Сибири, солодовый корень из Воронежа, черемицу собирали в Коломне, чечуйную траву в Казани, можжевеловые ягоды в Костроме. Испытали лечение ртутью и нефтью, а ведь эти новинки дали превосходные результаты с пациентами из стрелецкого полка… Я консультировался с коллегами из немецких университетов, они также в недоумении… Не понимаю. Ваш случай останется для меня навсегда медицинской загадкой. Простите меня, если сможете, Прасковья Федоровна.

Царица начала тихо всхлипывать, потом опустилась на скамью и разрыдалась. Сказительница, мелко крестясь на иконы, бормотала слова молитвы.

— Но государь… Иоанн Алексеевич… Он любит меня! Государь не даст свою женушку в обиду! — Царицыны слезы заливали соболий воротник. Не придется теперь Прасковье ходить в соболях, с грустью подумал доктор.

— Государь бессилен, — коротко отозвался Блументрост. — Все решает Софья Алексеевна, и ей нужен маленький наследник, чтобы не пустить на трон Петра Алексеевича. Софья Алексеевна уже подбирает Иоанну Алексеевичу новую жену.

Прасковья внезапно перестала реветь и вскочила со скамьи. Светлые глаза ее горели решимостью.

— Новую жену? Ах так? — Царица топнула нарядной ножкой. — Ладно, тогда я вам во всем признаюсь, Лаврентий Алферыч!

— Нет! — глухо застонала сказительница.

Доктор бросил удивленный взгляд на старуху. Та выпрямилась, расправила костлявые плечи, морщинистое лицо исказилось гримасой ненависти.

— Не делай этого, матушка, не раскрывай душу дьявольскому посланнику! — увещевала сказительница. — Он утянет тебя за собой в свое темное царство!

— Вас из дас? — от недоумения Блументрост перешел на родной язык. — Что происходит?

— Сглазит, ей-богу, сглазит! — бубнила сказительница, тыча костлявым пальцем в доктора. — Дьявольское отродье!

— Разве можно меня еще больше сглазить? — горько расхохоталась Прасковья. — Нет, всё расскажу, а там гори всё синим пламенем! — Она отбросила косы за спину. — Доктор, за пять лет я ни разу не принимала ваши лекарства! Ни единого порошочка не выпила, ни одной примочки не сделала!

— Как это? — растерялся Блументрост.

— А вот так! — уже тише сказала Прасковья. — Я все в печке сжигала, а вам говорила, что лечусь. Об этом никто не знал, только матушка Агафья.

Царица кивнула на черную старуху — а та вся насупилась, нахохлилась, как ворона.

— Так вот почему лечение было таким неэффективным — потому что никакого лечения и вовсе не было… — Доктор обескураженно потер лысину. Потом стал допытываться: — Но почему, Прасковья Федоровна? Почему вы не исполняли мои предписания?

— Матушка Агафья сказала, что дьявольские зелья нельзя даже в руки брать, не то что в рот, — призналась Прасковья, потупив взор. — Только святой водой дозволено лечиться. И уж я пила-пила святую воду, пила-пила, из ушей она у меня льется! И травку матушкину ела целыми днями, ух, видеть ее больше не могу, эту травку!

— Какую еще травку? — с подозрением уточнил Блументрост.

Сказительница заскрипела из угла:

— Трава осот, растёт она красивая, светлая, листочки кругленькие, будто денежки, высотою в пядь, цветом разная. А растет та трава кустами по плодородным местам на опушках; та трава кому покажется, а кому и нет…

— Понятно, — сказал Блументрост. — Знахарство тут у вас процветает, как я погляжу. И это в самом сердце просвещенного Кремля!

Доктор вздохнул. На душе почему-то стало светло. Главная медицинская загадка всей его жизни, тайна, не дававшая спать по ночам, вдруг раскрылась до смешного просто.

Кажется, только теперь он понял Россию до конца, хотя и провел здесь треть жизни.

Он вновь накрыл лысину париком. Медлить было нельзя.

— Вот что, Прасковья Федоровна. Вы правильно и мужественно поступили, признавшись мне во всем. Прямо сейчас я пойду к Софье Алексеевне, попрошу ее повременить с монастырем еще немного. Она не откажет старому другу. Придется рассказать ей всё как есть, уж не обессудьте, ваше величество!

— Нет, только не это! — захныкала Прасковья.

— Придется потерпеть краткий гнев государыни! — прикрикнул доктор. — Или вам в келью охота заселиться?

— Неохота, — промямлила царица.

— Хорошо, — продолжил Блументрост. — Матушку Агафью отселите подальше от себя. — Сказительница всплеснула руками. — Вам, моя дорогая, доверия больше нет! — сурово сказал доктор. — А к вам, Прасковья Федоровна, я приставлю одну достойную боярыню, жену лекаря из Аптекарского приказа, и вы при ней немедленно начнете принимать все порошки, которые я вам назначил еще пять лет назад.

Царица уныло кивнула.

Доктор заспешил — нужно было срочно попасть к Софье Алексеевне. Как же все-таки приятно быть мойрой Клото, прядущей нити, возвращающей к жизни!

Уже взявшись за ручку двери, Блументрост кое-что вспомнил и обернулся:

— Я вас умоляю, Прасковья Федоровна, переоденьтесь в легкий сарафан. Вам сейчас никак нельзя перегреваться. Впереди — ответственное дело. Рождение наследника русского престола!