Пантелеимон

Пантолеон возвращался домой после занятия у Евфросина. Он быстро шел по узкой улице мимо высоких заборов, стараясь держаться теневой стороны Несмотря на то, что уже начинался вечер и солнце окрасило небеса в золотистый оттенок, разбавленный сизыми прядями пористых облаков, воздух все еще был раскален.

С моря дул легкий ветер, но в эти часы его дыхание не освежало улицы города.

На улочке по обыкновению было безлюдно. Лишь один раз навстречу Пантолеону вышла влюбленная парочка. Девушка нежно улыбалась своему спутнику, который держал ее за руку. Пантолеону нравилось, когда незнакомые люди счастливы. Невзирая на то, что сам он не искал женского внимания, он радовался, если другим случалось встретить свою любовь.

ОН шел все дальше и, подняв голову, задумчиво смотрел, как косой огонь солнечных лучей падает сквозь ветви деревьев на пыльную улицу. Тысячи былинок парили в этом зареве. Резко сощурившись, Пантолеон увидел, как свет солнца стал еще ярче.

— Интересный эффект, подаренный нам природой, Единым Богом Отцом или быть может Гелиосом, — прошептал он.

Сквозь сияющий поток к нему выступил силуэт человека. Это был грек преклонных лет, смуглый, с короткой седой бородкой. И все же взор его очей источал почти такое же тепло, как зарево, объявшее его фигуру.

— Позволь поговорить с тобой, юноша, — молвил он.

— Почему бы и нет? Однако мы с вами незнакомы, и я не знаю, чем привлек вдруг ваше внимание, — ответил Пантолеон.

Снисходительно улыбнувшись, пожилой грек чуть склонил седовласую голову.

— Меня зовут Ермолай, — сказал он. — Я вижу тебя каждый день на здешней улице.

— Вы тут живете? — спросил Пантолеон.

— Да, — Ермолай осторожно взял юношу под локоть и подвел к воротам, ведущим в сад Ермиппа. — Несколько дней назад ты подарил мазь местному нищему. Я наблюдал за тобой.

Пантолеон, вспомнив, что тогда перед ним промелькнул чей-то силуэт, догадался, что это был Ермолай.

— О, я всего лишь хотел облегчить страдания того римлянина, — признался он. — Я учусь на врача. Прошу вас, не говорите никому о том, что я сделал, ибо мой наставник пока не позволяет мне самостоятельно практиковать.

— Хм! Я вовсе не собирался никому рассказывать о твоем поступке, — молвил Ермолай. — И я подозревал, что ты врач, ибо ты носишь ящик со снадобьями в своей суме. Как твое имя?

— Пантолеон.

— Странно, что твои родители тебя так назвали.

— Они хотели, чтобы я был мужественный.

— О, какие имена только не даются нашим детям! — Ермолай тяжело вздохнул. — Ты хрупкий, тонкий, как былинка, и в тебе нет ярости, свойственной львам. Но взор твоих черных глаз выдает мудрость, проницательность и твердость. Сердце у тебя очень искреннее. К тому же ты сдержан, спокоен и уравновешен — это я успел понять.

— Вы хорошо разбираетесь в людях! — усмехнулся Пантолеон.

— Да, ибо я много с ними общался, пока Август Диоклетиан не начал свои гонения. А потом все изменилось. И вот меня, пресвитера Ермолая, вполне могут предать жестокой казни за то, что я верю во Христа.

— Так вы не просто христианин, а пресвитер! — удивился Пантолеон.

— Да, бесценный юноша. И я вовсе не боюсь тебе сие открыть, хотя понимаю, что ты будешь волен сдать меня властям, если захочешь.

Я иду на риск, ибо ты понравился мне своим необычным великодушием.

Погрузившись в молчание, Пантолеон возвел взор к небу, которое проглядывало сквозь густые кроны абрикосового дерева. Иногда фрукты, срываемые ветром, со стуком падали за пределы забора, прямо на улицу. В знойном воздухе уныло жужжали мухи.

— Моя мать была христианкой, — неохотно произнес Пантолеон.

— Любопытно! Это она воспитала тебя столь великодушным?

— Она умерла, когда я еще не достиг шести лет. Своим воспитанием я обязан отцу.

— Он добр?

— Он очень добр ко мне, но не к окружающим. По натуре он суров, а после смерти любимой жены ожесточился. Вероятнее всего тем, что вы считаете великодушием, я обязан наследственности. Врачи придают этому явлению огромное значение. Я похож на свою матушку, а она была доброй женщиной.

— Наверное, из-за этого сходства, отец любит тебя еще горячее, — предположил Ермолай.

— Отец видит во мне, единственном сыне, смысл жизни, — ответил Пантолеон.

И ты его любишь:?

— Конечно! Кого мне еще любить, как не отца?!

Он ведь язычник, верно? — прищурился Ермолай.

— Да, но для меня его вероисповедание не имеет значения. Я не разделяю его религиозных убеждений, но когда я пытался говорить с ним о его каменных кумирах, он ссорился со мной.

— Кумиры много столетий владеют душами человечества, — проговорил Ермолай. — Поэтому так трудно отвратить от них людей. Все новое пугает. А если мы испытываем страх, то вслед за ним испытаем и ненависть. Скажи, матушка рассказывала тебе про Христа?

— Немного, — кивнул Пантолеон. — Но я ведь был ребенком и почти ничего не помню. Мой отец, аристократ Евстрогий не разрешил жене обратить меня в христианство. Но я часто видел мать, погруженную в молитву. Она действительно верила в своего Бога.

— А ты во что веришь?

— Я много думал о вере. Безусловно, я не могу отрицать наличие Единой Силы, которая движет мир. Все вокруг меня взаимосвязано. Мы все частицы какого-то огромного кем-то сотворенного пространства. Бог — создатель, Бог — Творец, — Бог — двигатель существует. Но я пока не ведаю, какая религия ведет к нему.

Изумленный столь глубокой мудростью, неожиданной для хрупкого молодого человека, Ермолай внимательно взглянул ему в глаза. Огромные темные очи Пантолеона сверкали восторгом, когда он говорил о Боге.

— Вероятно, твой наставник хвалит тебя за ум, — молвил пресвитер.

— Да. Евфросин считает, что со временем я научусь лечить любой человеческий недуг. Тогда я смогу исцелять всех страждущих.

— Не каждый недуг подвластен людям.

К сожалению, вы правы, Ермолай. Иногда врачи бессильны, — вздохнул Пантолеон.

— Но, когда бывают бессильны врачи, тогда исцелить болезни способен Бог, — шепнул Ермолай и крепко сжал локоть юноши. — Возможно, что ты уже знаешь, что Христос был земным воплощением Творца, снизошедшего до людей. Поэтому Он — Сын Бога. ОН исцелял больных собственной силой. Его апостолы тоже исцеляли. И простые смертные, имеющие в сердце веру в Него, тоже получают исцеление.

— Но каким образом? — спросил Пантолеон.

— Через молитву, — сказал Ермолай. — Если хочешь, я научу тебя молитвам, псалмам и закону, который дал нам Христос.

— Молитва? — недоверчиво пожал плечами юноша. — И все? Никаких лекарств не требуется?

— Чтобы лечил Бог — не нужны лекарства! Когда женщина, двенадцать лет страдавшая кровотечением, прикоснулась к краю одежды Христа, то получила исцеление! А до этого она все состояние издержала на врачей, подобных твоему Евфросину! Если есть вера в Христа, то одним лишь призванием Его Имени, можно исцелять страждущих!

Повернувшись к пресвитеру, Пантолеон прижал к себе суму.

— По-вашему христианину не нужно даже учиться, чтобы стать врачом Ермолай?

— О, нет! Учись! Ты сможешь лечить тела своими снадобьями! Но если твоя душа захочет, дабы тебе содействовал Господь, просто попроси Его! — улыбнулся Ермолай.

В течение нескольких минут Пантолеон размышлял над всем, что услышал от пресвитера.

— Я бы желал узнать больше о христианстве, — проговорил он, наконец.

Рад это услышать, — молвил Ермолай. — приходи ко мне в любое

время. Постучи в ворота и спроси Ермолая. Я буду счастлив рассказать тебе о Христе.

— В таком случае я непременно приду к вам, — сказал Пантолеон. — Что-то словно подсказывает мне, будто христианство — это имело та религия, которая ведет нас к Богу.

Попрощавшись с Ермолаем, он вновь продолжил идти к дому отца. Уже начало темнеть. Улица лежала в густых южных сумерках.

Ермолай долго провожал взглядом солнце. Он верил, что не ошибся в Пантолеоне.