Десять лет походов спустя. Размышления над походным фотоальбомом

Смотреть на это невозможно. Просто немыслимо. Надя нависает над высоченным — этажа три, однако — скальным обрывом, небрежно опираясь ногой на склизкий ствол странной елки, причудливо торчащей из склона. Рукой почти не придерживается — зачем? Смотрит на нас, кто впервые на Усьвинской стенке, и полна нетерпения: сколько можно набираться духу, чтоб подняться на такую ерунду? Залубеневшая веревка упрямо обвивается вокруг запястья, так и норовя сковырнуть нетвердую руку с влажного камушка. Подавляя панический позыв вцепиться зубами в ноги уже взобравшихся асов, на четвереньках переваливаешься через край стенки. А впереди ещё кошмарный крутой желоб, покрытый плотно утоптанным крупнозернистым майским снегом, где можно не то, что морду лица, штаны до задницы стереть, если сшуршишь, а потом колодец, а потом ведь отсюда спускаться вниз, к лагерю, теплу, костру и спальнику, и опять по этой неладной стенке…

Так я начинал десять лет назад, в мае восемьдесят шестого года. Так все мы когда-то начинали.

Яркое московское солнышко слепит кучку туристов, почти скрытых рюкзачищами. Ярославский вокзал, тридцатое июля 1996 года. Все довольные, чистые, сытые, да вот отчего мне не нравится моя собственная морда?..

Есть грех. Каюсь. К весне, замордованный диссертацией, Москвой, финансовыми проблемами и прочей ерундой, я совершенно остыл. Растерял жар прошлого лета, крылатое ощущение неожиданного успеха. Пылкость угасла, освободив место печальным расчетам и думам.

Вроде всё шло путем. В кои-то веки собрались все, кто собирались: и Лёша Большой, и даже Лёша Маленький, и уж, конечно, Андрей (Марабу), да две Светы Затонских — полый комплект. Собрали деньги на продукты, закупили. Договорились о разрешении в Югыд-Ву. Большой дал письменное торжественное обещание, что, в качестве подготовки к походу, намерен воздерживаться от обильных возлияний. Маленький, опытный байдарочник-озерник, свято полагал, что раз поездом только до Кожим-Рудника, то дальше будем добираться на автобусе, да ничего, потерпим. Марабу³ при каждой встрече осведомлялся о ходе предпоходной подготовки. Все горели азартом путешествий. Все. Кроме меня.

Поход не задался с заброса. Светина коленка, расшибленная в прошлом походе, стабильно болела, обостряясь в зависимости от настроения. И нечего тут искать язвительность, поскольку ещё мудрейший из мудрых абу Али Хуссейн ибн Абдаллах ибн Сина, иначе Авиценна, в древние времена установил, что все болезни, кроме одной, происходят от нервов.

Нервов в качестве источника хворей хватало и у другой своенравной Светы, весьма молодой по сравнению с нами, а потому наделенной совершенно другим моральным кодексом, привычками и лексиконом.

Меня мучил некстати подцепленный отит. Как тут соображать по поводу похода, когда справа тишина, а слева всё время громыхает канонада? Но это всё ерунда по сравнению с главной незадачей.

Московские мужики не смогли приехать в Березники, как договаривались. Нам со Светками пришлось переться в белокаменную. Билетов, как водится, не оказалось; до Перми нас забросил на рабочей буханке брат Алеша, а дальше двигались на перекладных.

В Москве смущенный Андрей, встретив нас на вокзале, объявил, что сухарями у них ещё и не пахнет, что мужики до вечера заняты на шабашке, и не хило бы ещё недельку там поработать, а потом и о походе подумаем… Я взбеленился, прискакал в «подводную лодку», лабораторию, где царствует Большой, и с удовольствием устроил скандал. Когда же выяснилось, что Бегемот (то есть Лёша в те моменты, когда хочется сделать ему плохо) послал Марабу перехватить меня и не дать купить билеты, а он постеснялся, и билеты куплены, а завтра ехать никак невозможно, я чуть было не сделал фасонный оверштаг и не помахал ручкой. К счастью, вскоре обнаружились обстоятельства, позволяющие задвинуть шабашку и бежать за хлебом — сушить.

Сухари с туристами прибыли в общежитие на полтора часа позже намеченного срока. Алексей всю ночь выпивал и был бодр и весел. Марабу всю ночь, как проклятый, сушил хлеб на всех подводников, а потому спал стоя, сидя и в других позах. Что касается Лёши Маленького, то его вечно ровное настроение способно укрепить веру в то, что человек по природе своей хорош.

Света Большая им выдала. Я предусмотрительно смылся, и видел с другого конца коридора, как сквозь дверь вылетают черные перья, шматки бегемотьей кожи и что там можно оторвать зубами и когтями от Маленького. Нет, Железным Дровосеком его прозвали позже, поэтому ни стальных опилок, ни, скажем, масленки со спиртом не пролетало.

По окончании взбучки завхоз мило поприветствовала молодых людей, представила им Свету Маленькую, я поспешил присоединиться, и началась раздача снаряжения. До поезда оставалось четыре часа.

На вокзал прибыли удивительно синхронно: Маленький на машине с отцом и мы — на метро. Папа Маленького всех нас построил, вычленил из общей массы руководителя, переписал поголовно и обозначил контрольные сроки. Так-то вот. Чтоб не потерялись. Затем вытащил из сумки «мыльницу» и сделал тот самый снимок, с которого я начал, а фотоаппарат передал сыну. Я глянул и ахнул: один из движков на верхней панели венчали две до боли знакомые буквы «W» — «T». С трансфокатором!! Впоследствии оказалось, что мыльница ещё круче, чем на первый взгляд, но тогда мне и этого хватило.

Более идиотских билетов и придумать нельзя: шесть верхних купейных мест. Ни пожрать, ни посидеть. Одно счастье — коридор. Что, не нравится? Поезжайте двадцать вторым фирменным. Ну и что, что билет до Печоры стоит четыреста тысяч, зато они — свободно. Ещё подлая соседка с нижнего места в одном из наших купе не приходила почти до самого отправления, вселяя несбыточные надежды, а потом взяла и пришла. Обломись вам, ребята.

Мужики сбегали на вокзал за бутылками с газировкой — заливать жару, вернулись с лёшиным папой, который подарил девицам по красной пластмассовой корзиночке со всякими сладостями, а сыну отдал какую-то сумку. Бока её подозрительно раздувались.

Андрей и на разборку к Свете попал уже в кондиции (вяло подпирал стенку и улыбался чему-то своему, девичьему, пока драли перья) а к поезду состояние усугубилось. Очень скоро притяжение матраса возобладало над желанием пообщаться с завхозом. Вполглаза отслеживая траекторию, он устроился на полке, сопровождаемый подозрительно доброжелательными напутствиями девочек, и до следующего полудня мы его больше не видели.

Источник доброжелательности вскоре обнаружился. Во-первых, Света Маленькая никак не могла решить, перед кем же распускать хвост. Хвост один, мальчиков трое. Проблема. Она металась от одного к другому, то хорохорилась, то подлизывалась, то дурила не в меру, и с исчезновением одной кандидатуры ей, кажется, полегчало. Потяжелело менту-старлею, проходившему по составу в сопровождении двух угрюмых младших сержантов. Маленькая зазывно угостила его боржомом, подчеркнув, что поят тут только офицеров. Офицер расцвел и выпил боржом — воду! — за здоровье и молодость восхитительной незнакомки. Неофицеры понурились. На обратной дороге старлей получил на закусь шоколадку из набора сластей Светы Большой, от чего цвел до самого Сосногорска и приветливо раскланивался с дамами, выходя погулять на крупных станциях.

Во-вторых, бока у сумки, как уже было отмечено, раздувались. Завхоз наметанным нюхом учуяла оттуда запах бананов, и судьба лишнего клюва птицы Марабу решилась сама собой: нафиг его. Кроме бананов в сумочке обнаружились и другие фрукты с прочими морковками, так что час-полтора бодрствующая часть общества отнюдь не скучала. Лёша Маленький изучал фотоаппарат; девушки изучали содержимое сумки. Изучили. Притомились. Разбежались. Повалились.