Закон волка

Достаточно мне было услышать первую фразу, сказанную Кнышем по телефону, как я понял: труп женщины нашли, вся милиция района поднята на ноги.

— Старичок, сейчас не до тебя, — прогундосил Кныш в трубку. — У нас тут переполох. Позвони вечером. Или лучше дня через три.

— Всего одно слово, Володя! Я знаю, о чем ты говоришь, и могу быть вам полезен.

— Ты хочешь взяться за это дело, даже не зная, что случилось?

— Мне уже многое известно. Есть вещдоки.

— Хорошо. Мы сейчас выезжаем к центральному причалу. Подходи туда, там поговорим.

Анна демонстративно не разговаривала со мной и на мое выдавленное сквозь зубы"добрутро"никак не отреагировала. Выглядела она неважно: глаза подпухли, на щеках — невралгические пятнышки. Мое сердце сдавила жалость к девушке. Я, конечно, должен был подойти к ней, обнять, успокоить, дать возможность Анне выплакать последние слезы на моей груди, но мне мешала дурацкая гордость и осознание собственной правоты. А может быть, я боялся снова приблизить ее к себе? Разрыв произошел, самое болезненное позади, и все теперь станет на свои места. Она уедет, со временем забудет меня, полюбит более достойного гражданина, чем я, и станет счастливой. Пусть будет так, подумал я, спокойно глядя на то, как Анна собирает свои вещи и складывает их в большую спортивную сумку.

— Ты мне ничего не хочешь сказать на прощание? — спросила она, когда собралась и закинула сумку на плечо.

— На прощание? — переспросил я и как дурак наморщил лоб, словно усиленно думал, что бы сказать ей. — А ты разве уходишь?

— Ухожу.

— Собственно, я тебя не прогоняю.

— Не хватало, чтобы ты посмел выгнать меня.

— Куда же ты в таком случае намылилась?

Анна смотрела на меня, покусывая губы.

— Кирилл, — сказала она, но осеклась, передумав продолжать, круто повернулась, вышла через калитку и с грохотом захлопнула за собой металлическую дверь.

— Скатертью дорожка, — негромко произнес я, без особого сожаления глядя вслед девушке. А вообще-то, я сволочь еще та, — мысленно добавил я. И правильно Анна сделала, что ушла. С такими говнюками, как я, вообще никаких дел иметь не стоит. Их надо всячески избегать, как сумасшедших сифилитиков.

Этого короткого сеанса самоуничижения оказалось достаточно, чтобы привести в рабочее состояние свою совесть. Через несколько минут мне позвонил Леша, и я, разговаривая с ним, быстро забыл о всех обидах, которые вольно или невольно доставил Анне.

— Зря ты все-таки это сделал, — сказал Леша, когда я сказал ему о разговоре с Кнышем. — Возьмут они тебя на крючок, не сорвешься.

Мы условились встретиться с ним там же, у причала. Я бежал по шоссе вдоль крепостной стены, испытывая удивительное чувство легкости и силы, какое бывает, когда избавляешься от проблем, созданных самим собой. Я ценю мужиков, настоящую мужскую дружбу. В ней нет сентиментальных эмоций, чувств, слез, условностей и абстракций, называемых любовью. Зато есть поступки, которые эту дружбу и определяют. Анну я долгое время считал своим другом. Мы многое пережили с ней, последние два года нас объединяла одна судьба, одни испытания, одни цели и, естественно, общая постель. И все было бы хорошо, если бы эту дружбу не стали портить совершенно противоречивые, разнополярные цели. Анна, оказывается, хотела выйти за меня замуж. Я же, в отличие от нее, жениться вообще не планировал в ближайшее десятилетие, чего никогда от нее не скрывал. Тут-то и нашла коса на камень.

Расстались, так расстались, думал я, сбегая по ступеням с Рыбачьей на Приморскую. На все воля Господня.

Приморская улица, сколько я себя помню, всегда была руслом, щедро заполненным по утрам потоком отдыхающих, устремляющихся к морю. Спускаешься по ней вниз в разгар сезона — и не видишь моря. Лишь бронзовые спины, белые панамы, надувные матрацы, круги, подстилки, да клубы пыли из-под частокола ног. И лишь только когда людской поток выносит на"пятачок"перед причалом, восторженно восклицаешь:"Ба-а! Да тут еще и море есть!"Теперь Приморская, как Рыбачья, Морская и другие райские улочки, почти безлюдны — будь то утро, день или вечер. На калитках сиротливо висят таблички с рисованными дельфинами, пляжными зонтиками и надписями:"Сдается комната". Предложение есть, спроса нет. Обнищал народ. Море стало не по карману.

Я вышел к причалу. Вопреки моему ожиданию, на"пятачке"толпилось уже достаточно народу. Там были и малочисленные отдыхающие, и местные зеваки. Посреди причала стояли машины"скорой"и милиции. Несколько мужчин в форме усталыми голосами, усиленными мегафонами, просили людей разойтись. Женщина средних лет с выкрашенными фиолетовыми чернилами волосами ходила восьмерками среди толпы, отчаянно размахивала руками и о чем-то безостановочно вещала пронзительным голосом. Я разобрал лишь одну фразу, которую она повторяла, как лозунг на митинге:"Не дадим себя ограбить! Не дадим!"Небольшая группа старушек обступила синюю будку, в котором когда-то сидела билетерша экскурсионного бюро, тыкали пальцами в какие-то списки, наклеенные на стенке и, перебивая друг друга, неистово спорили.

Толпа росла с каждой минутой. Я встречал знакомые лица: диспетчер автовокзала, продавщица центрального гастронома, несколько женщин из поликлиники. Дима Моргун, держа под руку начальника райотдела УВД, прохаживался по причалу и что-то говорил ему. Смешавшись с толпой, я искал Лешу и прислушивался к разговорам. Несколько раз я услышал фамилию"Милосердова". Женщина с фиолетовыми волосами, не обращаясь конкретно ни к кому, громко говорила:

— Ну и что?! Мы тоже скорбим! Но дружба — дружбой, а табачок — врозь! Не надо усугублять нашу скорбь! Надо все по-честному решать. Неужели никто, кроме Милосердовой, не знает, где деньги? Это обман, товарищи! Надувательство чистейшей воды! Мы скорбим, но мы требуем вернуть свои деньги!

Она ходила от одного к другому и достаточно быстро заводила толпу. Кто-то уже поднял над головой кусок ватмана с кривой надписью:"МИЛОСЕРДИЕ! НЕ ГНЕВИ ДУШУ УБИЕННОЙ! ВЕРНИ БАБКИ!"

Я протиснулся к группе милиционеров и увидел Кныша. Тот был хмур, неприветлив и все время держал у щеки радиостанцию, словно компресс на флюсе. Рация шипела, трещала, что-то спрашивала сухим надтреснутым голосом, и Кныш односложно отвечал. Он увидел меня, сдвинул фуражку на затылок и пожал плечами, словно я что-то спросил у него.

— Ты видишь, что делается? — спросил он, кивая на толпу. — Попалась одна провокаторша, и народ уже не успокоишь.

— Кто такая Милосердова, Володя?

— Ну вот, — разочарованно ответил Кныш. — Хочешь взяться за дело, а не знаешь самого главного. Это генеральный директор акционерного общества"Милосердие"… Секунду!.. Слушаю"седьмой"! — переключился он на радиостанцию. — Да, они уже плывут сюда. Народа больно много, мы сами не справимся. Возможны беспорядки. Еще, хотя бы, человек пять…

Акционерное общество"Милосердие", мысленно повторил я и вспомнил огромные рекламные щиты с крупной фотографией симпатичной бабушки в цветастом платочке, пьющей чай на веранде с видом на море. Самое популярное на побережье АО, обещавшее что-то около трехсот процентов годовых по частным вкладам. Наши местные пенсионеры из-за своей нищеты, кажется, совсем с ума посходили — кажется, все повально стали акционерами"Милосердия". Я помню, как поселок регулярно обрастал легендами про каких-то счастливцев, которые всего за год баснословно разбогатели на акциях.

К причалу быстро приближалась злополучная яхта, окруженная эскортом милицейских быстроходных катеров. Метров за сто она снизила ход и дала пронзительный сигнал. Народ затих, все повернулись в сторону моря. На причал пробивалась еще одна машина"скорой помощи", часто и нервно сигналила, заставляя людей расступиться.

— Извини, потом! — бросил мне Кныш и быстро пошел по причалу.

Яхта медленно приблизилась, коснулась амортизационных шин, и причал дрогнул, скрипнул ржавыми опорами. Швартовы принял какой-то штатский в голубой рубашке и галстуке. Стало тихо. Из обеих машин"скорой помощи"вышли люди в белом, двое из них, схватив носилки, побежали к яхте. На судно их не пустил милиционер, принял носилки и передал кому-то в рубку.

Сначала с кормы на причал спрыгнул штатский в темных очках и с короткой, под"ежик"прической. За ним — два милиционера. Они шли к машинам неторопливой расслабленной походкой, не оглядываясь, не проявляя интереса к процессу выноса тела, как будто им все уже было ясно, и преступник был, практически, уже в их руках.

Через минуту на кормовой палубе показались два милиционера с носилками. Белая простыня закрывала то, что осталось от головы и большую часть туловища покойницы, неприкрытыми оставались лишь ноги в туфлях. Их носки раскачивались из стороны в сторону, будто убитая дразнилась и хвастала своей дорогой обувью.

Люди замерли. Какая-то бабка слева от меня стала неудержимо креститься и нашептывать молитву. Милиционеры подошли к краю борта и стали прицеливаться на причал. Яхта равномерно поднималась и опускалась на слабых волнах. Милиционеры топтались по палубе, не решаясь прыгнуть одновременно. Наконец, первый шагнул на причал и едва не выронил носилки. Ему пришлось повернуться к яхте, а носилки приподнять до уровня лица. Второй сошел с борта удачней.

Меня кто-то тронул за руку. Я обернулся и увидел Лешу. Он часто дышал, наверное, ему пришлось пробежаться."Кто?" — одними губами спросил он меня.

— Милосердова, — ответил я.

Леша вопросительно посмотрел на меня. Он, как и я, впервые слышал эту фамилию. Я посчитал, что здесь и в такой момент объяснять Леше, кто такая Милосердова, будет неэтично, и приложил палец к губам. Он кивнул и уставился на причал.

Покойницу поднесли к машине"скорой помощи"и загнали носилки внутрь. Милицейский"уазик"завелся и дал задний ход, раскидывая вспышки света из установленной на крыше"мигалки". Люди снова расступились — на этот раз без команды и окриков милиционеров, пропуская машины. Старая женщина, которая крестилась рядом со мной, вдруг прижала руки к груди и дурным голосом завыла:

— Кормилица ты наша-а-а! Матушка-голубушка-а-а! Как же мы теперь без тебя-а-а!..

Комок встал в моем горле. Я искоса взглянул на Лешу. Он побледнел, а пальцы, которыми он нервно теребил усы, мелко дрожали.

Не успели все три машины скрыться за поворотом, как из притихшей толпы снова раздался вопль фиолетовой провокаторши:

— Кто теперь вернет наши денежки? Загубили женщину, которой мы так верили! С кого теперь спрашивать? Где кассиры и бухгалтеры? Сюда их! На народный суд!!

Мы с Лешей поспешили отойти в сторону.

— Ну что, частный детектив, берешься за это дело? — спросил Леша, жадно затягиваясь сигаретой.

— Сам Бог велел, — ответил я. — Меня пытались здорово подставить, но, к счастью, у моих недоброжелателей произошла осечка.

— О чем ты? — не понял Леша.

Я рассказал ему о письме, найденном в кармане накидки. Леша никак не отреагировал на это сообщение. Мне показалось, что он был больше озабочен собственными мыслями. У меня вдруг мелькнуло подозрение, что Леша испугался нашей с ним дружбы. Быть рядом с человеком, на котором лежит тень подозрения в убийстве — малоприятно. Могут затаскать на допросы в качестве свидетеля.

Я человек от природы несдержанный, и обычно говорю то, что думаю.

— Вот что, — сказал я таким тоном, словно все уже было давно решено. — Тебе больше не стоит так часто общаться со мной. Мне не хочется, чтобы тебя в чем-либо заподозрили: в содействии, в соучастии — не дай Бог!

— Что-что? — произнес Леша и по его губам скользнула снисходительная усмешка. — Не стоит с тобой общаться?.. Да-а, низкого же ты обо мне мнения.

Я прикусил язык. Леша нахмурился. Ну вот, обидел человека, подумал я, прикидывая, как теперь исправить положение.

Минуту мы молчали. К нам шел Кныш, все еще прижимая рацию к щеке. Я знал, что Володя не станет разговаривать в присутствии с не знакомым ему Лешей, и пошел ему навстречу.

— До самого основания размозжен череп, — сказал Кныш, отводя меня в сторону открытого кафе. — Ориентировочно, вчера в полдень, на Диком острове.

— А кто опознал тело?

— Ее брат. Он уже вчера вечером заявил, что сестра отправилась на остров и не вернулась. Крутился здесь только что, в черном костюме. На острове, говорят, в обморок упал, когда увидел, что от сестры осталось.

— Кто он такой?

— Москвич, кандидат наук, в недавнее время преподавал в МГУ философию, а сейчас занимается политикой, возглавляет партию радикальных мер.

— Вот как? У Милосердовой, оказывается, влиятельный родственник.

Кныш усмехнулся.

— Без влиятельных родственников она бы не открыла акционерного общества.

— Следы какие-нибудь нашли? — как бы между прочим спросил я.

— Да, на яхте следов много.

— Какие же, интересно? — Я почувствовал, как внутри меня все похолодело.

— Отпечатки пальцев. И все они идентичны отпечаткам пальцев трупа.

— И больше никаких?

Кныш отрицательно покачал головой.

— Штурвал, рычаг скоростей чисты, словно к ним вообще никто не прикасался. Наверняка убийца работал в перчатках… Что интересно — убивали ее на острове, а потом труп спрятали в трюме.

Мы дошли до столика под зонтом.

— Выпьешь чего-нибудь? — спросил я.

— Не могу. Я же на государственной службе, а не в твоей фирме.

— Не жалеешь, что ушел?

Кныш усмехнулся.

— Так ты же не платил три месяца подряд! А детишки, между прочим, кушать хотят каждый день… Ну, ответь честно, ты в самом деле хочешь взяться за это дело? И есть заказчик?

— Заказчика нет. Причина в другом. Но об этом позже. Скажи, Володя, кто управлял яхтой? Не одна же Милосердова поплыла на остров?

Кныш крякнул от досады и почесал затылок.

— С капитаном вообще запутанное дело. Моргун утверждает, что Караев снялся вчера с якоря около одиннадцати часов утра и взял курс на Ай-Фока. А спустя часа три Дима видел капитана на берегу, в пивбаре. Когда спросил у него, где"Ассоль", тот ответил — то ли в шутку, то ли всерьез:"Сдал в прокат".

— Допросили Караева?

— В том-то и дело, что Караев исчез. Дома его нет, соседи говорят, что сегодня не ночевал.

— Ты его подозреваешь?

— Пока для этого нет веских оснований. Версия, что убийство совершено с целью ограбления, отпадает. На пальцах убитой остались нетронутыми кольца из золота и серебра.

— А с братом Милосердовой говорили?

— Братишка покойницы — очень немногословный тип. Сказал лишь, что никого не подозревает, что явных врагов у сестры не было, а потом добавил, что, дескать, бизнес — это всегда риск, и не стоит предавать это дело громкой огласке.

Я собрался с мыслями, посмотрел Кнышу в глаза и спросил:

— Ты мне доверяешь, Володя?

Кныш терпеть не мог подобные вопросы. Все правильно, профессиональный мент не должен никому доверять. И все же мне нужен был мостик, чтобы перейти к главному.

— Короче, Кирилл! Если есть, что сказать — выкладывай!

— На меня"наехали".

Кныш вытаращил глаза.

–"Наезжать"на директора сыскного агентства — себе в убыток. Кто? Когда?"Гастролеры"?

— Нет, не"гастролеры". На меня пытались повесить убийство этой Милосердовой.

Кныш приоткрыл рот от удивления. Минуту он не сводил глаз с моего лица, словно пытался понять, не шучу ли я.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал он. — Давай-ка все подряд и подробненько.

Я рассказал ему все, что случилось со мной вчера, начиная с ловли крабов у берегов острова и заканчивая белой накидкой и письмом, выполненным моим почерком.

— М-да-а, — протянул Кныш, тарабаня пальцами по столу. Он уже не смотрел на меня. Он физически не был способен поднять глаза. Была у него такая дурная привычка, которая выдавала его недоверие с головой. — Где письмо?

— Вот! — Я вынул письмо, развернул его и положил перед Кнышем. — Обрати внимание на вот эти буквы, — торопливо сказал я, тыча пальцем в текст. — Затем на то, что касается моего вклада в"Милосердие"…

— Ладно, — перебил он меня, аккуратно складывая письмо и пряча его в сумку. — Сами разберемся. Накидка где?

— Я спрятал ее дома.

— Принесешь мне. Лично! И пока никому об этом.

— Естественно! — кивнул я и подумал о том, что Кныш врезал бы мне по балде, узнав о моей откровенности с Лешей.

— Ну ты даешь! — покачал головой Кныш. — Это же очень серьезно. Благодари Бога, что все это попало мне, а не прямиком в следственный отдел. Но рано радоваться. Вот накатают пограничники"телегу"в прокуратуру, будешь тогда отдуваться, Шерлок Холмс.

— Я надеюсь, что они не читали письмо.

— Индюк тоже надеялся… Ну, пока! Сиди дома и не вздумай исчезнуть, как Караев.

— Ну что ты!

Кныш даже не пожал мне руку, встал и быстро пошел к причалу, где еще митинговали несчастные вкладчики.

Я посмотрел в ту сторону, где я оставил Лешу. Он меня не дождался и ушел.