Ожерелье Зоны

Оно крутилось по часовой стрелке. Не замедляя, не ускоряя темп, именно так, как крутилось месяц тому назад, когда они с Грифом в последний раз ходили к Федорычу. Ржавое колесо, с несколькими выломанными спицами, с драной потрескавшейся покрышкой, перевернутого вверх тормашками велосипеда типа «Ласточки» или «Суры» вертелось и поскрипывало. Поскрипывало нудно, тонко, словно стонет.

Качели на детской площадке, которую давным-давно, кажется, уже не в этой жизни, где-то в Яваршино смастерил Бобо для своих мальчишек, скрипели так же. Бобо вовремя спохватился и увез семейство куда-то на Урал к родственникам. Кажется, в Дегтярск.

Дом их разграбили, тогда дома уже не продавались, их попросту бросали и уносили ноги подобру-поздорову. Все мало-мальски ценное местные выломали и утащили. Качели не тронули.

В ветреную погоду они покачивались и вот, как это колесо, нудно так, тихонько ныли. Алексею казалось, скребли тонкой иглой по медному листу где-то у него за грудиной. Стоило заслышать этот скрип, как внутри просыпалась и начинала ворочаться беспокойная тоска. Казалось, жизнь прошла мимо, а он остался на обочине далеко позади и не может найти ни сил, ни желания догонять поезд.

То, что творилось в Яваршино в те жуткие пьяные годы, качели эти самые и олицетворяли в полной мере. Все, кто еще оставались в умирающей деревне, быльем порастали, пьяными зенками смотрели на этот кошмар, подливали в стаканы и ныли друг другу, как здесь раньше хорошо было. Вспоминали трактора на улицах да стада на полях.

Алексей сломал качели. Вышел как-то в ветреную погоду, выдернул топор из колоды и разнес сначала сиденье, а потом и столб. Гнилой, растрескавшийся, он долго не сопротивлялся. После нескольких ударов хрустнул, подломился. Второй под тяжестью сам пошел на покой.

Сотворить подобное и заткнуть колесо Алексей не решался. Ведь что-то его крутило. Не ровен час, сам мог оказаться на его месте.

Они миновали мехбазу, удалились метров на двести, а Алексей все слышал нудный, печальный, безнадежный скрип.

— Стой, — негромкий, но в то же время твердый окрик заставил Алексея испугаться и замереть. Он стоял на месте и только вращал глазными яблоками. Волосы на голове с правой стороны зашевелились, словно приблизился к кинескопу включенного телевизора. Почувствовался неприятный ветерок. Шеи и уха коснулся холод. «Вот черт», — обмер Алексей.

— Где твои глаза, раззява? — зло процедил Гриф. — Стой, не шевелись.

— Где она? Далеко? — спросил Алексей, стараясь не выдать голосом страха.

— Справа в метре.

— Блин, — простонал Алексей.

— Шевельнешься, Ява, и тебе пипец, — Гриф тоже старался быть спокойным, и у него это получалось куда лучше. Голос звучал твердо, немного развязно, так говорят хирурги во время операции, подбадривая больного за шторкой.

— Тебя надо чем-то сдернуть. Ты слишком близко. В любой момент она может проснуться. Шага не успеешь сделать, полетят тогда твои клочки по закоулочкам. Это я тебе говорю к тому, чтобы понял всю серьезность положения.

— Да понял я, — взвизгнул Алексей, — делай уже что-нибудь. Она подбирается.

Холодок просочился под куртку, морозил уже лопатку и плечо.

Гриф осмотрелся, кинул несколько гаек по сторонам, отступил на три шага, снял с плеча абакан, положил на землю, стал стягивать вещмешок.

— Больно как… — простонал Алексей, приседая на подламывающуюся ногу. Бедренная кость ныла и как будто распиралась изнутри.

Гриф бросил рюкзак и осторожно стал приближаться к Алексею. Лицо его было сосредоточенным, черты заострились, глаза стреляли по сторонам. Небольшое завихрение справа от парня разрасталось, но теперь, когда он приближался, «мясорубка» как будто успокаивалась. Сталкер сделал еще один осторожный шаг, его наблюдение подтвердилось. Алексей выпрямил правую ногу:

— Сейчас лучше. Ты что делаешь? Подходишь? А, Гриф? Чего молчишь?

— Да. Заткнись ты.

Гриф облизал сухие губы. Он уже и сам ощущал воздействие аномалии. Руки покрылись гусиной кожей, сердце гулко, с отдачей заколотило в груди. «Спокойствие. Только спокойствие», — вспомнилась фраза персонажа с пропеллером.

Протягивал руку сталкер медленно, плавно, не сводя взгляда с маленького смерча, вьющегося у ног парня. Гриф старался не думать, что произойдет, если вдруг аномалия встрепенется. «Мясорубка» убьет их не потому, что она голодна или защищает потомство, а лишь потому, что она «мясорубка».

Подрагивающими пальцами Гриф нащупал теплую ладонь, обхватил ее, сжал. Алексей вцепился в его руку птичьей лапкой, остро и слабо. Гриф рванул на себя и быстро попятился, волоча за собой парня, не заботясь о его вывихах и синяках. Ему и надо было, чтобы тот упал. В следующее мгновение аномалия сбросила оцепенение, смяла пространство, где мгновение назад находился Алексей, и с хлопком разорвала воздух.

Они курили в сторонке молча. Алексей время от времени поворачивал голову и смотрел на место своей предполагаемой гибели. Сигарета в руке тряслась, обсуждать случившееся он был не в состоянии. Гриф это понимал и не заговаривал. Он решил отсрочить взбучку и думал о другом, почему аномалия при его приближении меняла активность.

Еще он клял себя, что упустил Яву. «Как просмотрел, не почуял «мясорубку»? Как? Ветеран тудыть тебя растудыть». Конечно, и парню досталось, но уже с меньшей яростью: «Где вся выучка, осторожность, наблюдательность? О чем он думал, раззява?».

Гриф посмотрел на дымящийся кончик сигареты в руке. Тлеющий уголек мелко подрагивал.