Афганский дневник

Ночью мы просыпаемся от страшного ветра. Мы оставили окно открытым, а началась пыльная буря, поэтому когда в шесть утра звонит будильник, который я поставила рядом со своим спальным мешком, никаких цифр на его циферблате не видно, он засыпан пылью, также, как наш телефон, рюкзаки, одежда. Слава богу, что телекамера была в чехле, иначе командировка закончилась бы не начавшись. На полу тоже слой пыли, а белая майка, в которой я спала, стала коричневой. На улице становится все холодней и холодней, дует страшный ветер, небо заволокли тяжелые пыльные тучи. Трудно представить, что вчера еще была жара, светило солнце, а я сокрушалась, что взяла так мало летних вещей. Мы начинаем переносить вещи в другой дом. Он находится во втором дворе, там живут женщины. Я захожу к ним в комнату. Они не могут разговаривать с посторонними мужчинами, даже не имеют права показывать им свое лицо, а женщине могут. Они очень радушны, угощают чаем. После вчерашнего знакомства нам легче общаться, мне даже кажется, что я что-то понимаю по-таджикски. Хозяйка дома спрашивает меня, не доктор ли я. Она жестами дает понять, что у нее сильные боли в груди, по крайней мере, я так ее поняла. Она держит на руках свою маленькую семимесячную дочь с подведенными глазами и длинными ноготками, под которыми скопилась черная грязь. Рядом сидит сопливый двухлетний мальчик. Вдруг сестра губернатора Нафиса просит их всех сфотографировать. Я достаю фотоаппарат из рюкзака, который из черного превратился в серый от пыли, делаю фотографию, а потом прошу старшего мальчика снять нас всех вместе. Так в первый же день мы подружились.

Когда встали утром, не только наши вещи, но и мы сами были в пыли и песке. Кто же в пустыне спит с открытыми окнами! Лицо я «умыла» влажной салфеткой. (Упаковки таких салфеток для гигиены грудных детей и снятия макияжа продаются в московских и европейских аптеках. В Афганистане, где чистой воды нет и в колодцах, они станут для нас настоящим спасением.) Даже зубы удалось почистить, использовав немного питьевой воды, привезенной из Душанбе.

А на улице становится все холоднее. Наконец все вещи перенесены в «наш» дом. Теперь у нас три комнаты — две «спальни» и столовая-монтажная, где будут монтироваться сюжеты, а потом за тем же столом будем ужинать. Можно хоть чуть-чуть разложить вещи из рюкзака. Разглядываю свою комнату. Стены выкрашены белой краской, а потолок — тонкие бревна без коры, положенные с большим промежутком, а на них постелены соломенные коврики. Сверху крыша из глины. В доме есть даже маленькая комната с выходящим на улицу желобом — здесь можно умываться. Когда удобства есть, о них не думаешь, но когда самые элементарные вещи, к которым привык в обычной жизни, отсутствуют, то заботы о быте становятся очень важными и существенными, а главное, отнимают много времени.

Все двери в комнатах деревянные. Почему-то между комнатами есть не только дверь, но и окно. Все у всех на виду. На тонкие половики стелем наши матрасы и спальные мешки. Мебели никакой нет, как и в том доме, где мы провели предыдущую ночь. В стене торчат несколько гвоздей, на которые мы вешаем наши куртки.

Приходит наша машина, Тойота с водителем Нуреддином, и мы уезжаем на съемки. Для того, чтобы выехать из города, нужно письменное разрешение военных властей или структур, заменяющих МИД. Поэтому сначала наш переводчик едет за разрешением, а уж потом мы можем работать. Мы едем на позиции — вторая линия обороны, которая находится километрах в двадцати от города. Все время объезжаем огромные ямы. Опять горы пыли, Тойота с трудом проходит, поэтому едем часа два. Вдоль дороги сплошные ряды стен-заборов из глины и камней. Дует страшный ветер. На улице мужчины идут или едут на осликах, закутанные в коричневые шали. Нас пропускают на позиции. Они расположены на развалинах древнего города Аль-Ханум. Город стоит на возвышении, и отсюда хорошо видно, что происходит на стороне талибов на другом берегу реки Кокча. Сегодня там полная тишина. Под ногами валяются мелкие осколки античных амфор вперемешку с гильзами от вполне современных снарядов. На обломке коринфской колонны солдат с удовольствием позирует японским журналистам. Своими грязными ботинками он упирается в лепестки знаменитого коринфского цветка, принявшего по легенде форму черепицы, после того, как она упала в горшок, где рос цветок и накрыла его. Но солдат понятия не имеет ни о коринфской колонне, ни о том, что этому городу более двух с половиной тысяч лет и что его завоевывал сам Александр Македонский. Сегодня тихо, не слышно никакой стрельбы, несколько солдат стоят в укрытии. У Северного альянса пока нет сил для наступления, идут ленивые позиционные бои. Чтобы хоть что-то узнать о развитии событий в этой части фронта, мы отправляемся к командиру. Его домик стоит на самой вершине горы. Поднимаемся по крутой тропинке, ведущей к дому. Вокруг лысые серо-бежевые горы, покрытые пылью. Прежде чем войти, снимаем обувь. В комнате командира кровать, матрасы вдоль стен, телевизор и радио. Постоянно издает какие-то звуки рация. Во времена советской оккупации командир служил в правительственных войсках. Он ничего не ждет от американцев, а ждет приказа для наступления от своих высших командиров. Ему кажется, что американцы должны были бы взаимодействовать с Северным альянсом, но этого не происходит. Мы спускаемся вниз, в деревню. Из земли едва виднеются глиняные домики с узкими дверями и крошечными отверстиями-окнами для света. Все голо, ни деревца, только вдоль реки пейзаж разнообразит какая-то зелень. Со стороны деревни — стрельбища. Солдаты опять позируют, за неимением реальных сражений, иностранным журналистам. Один подходит со своей камерой так близко, что даже поправляет бойцу кепочку на голове, чтобы кадр получился красивее. А то, что солдат целится в идущую в голубой парандже девушку, а не в противника, никого не волнует. Перед нами разыгрывают спектакль. Там, в Японии или в Европе, эти кадры соответствующим образом прокомментируют, и весь мир узнает, как войска Северного альянса героически сражаются с талибами, «главными врагами всего цивилизованного человечества». А про то, что на территории, контролируемой противниками талибов, женщины не могут выходить на улицу с открытым лицом и носят паранджу, покрывающую женщину с головы до пят, с густой сеткой на месте глаз(даже если эта паранджа белого или небесно-голубого цвета, унижает она не меньше), про это никто не скажет — войска Северного альянса сражаются с общим врагом. Солдаты одеты в пятнистую камуфляжную форму, высокие черные ботинки на шнуровке, кепки. Форма совершенно новенькая, как будто только что выданная. Мы пытаемся выяснить через переводчика, какая страна поставила ее в Афганистан, но нам долго не хотят отвечать, отделываются общими фразами, что получили ее от высшего командования. Но я настаиваю, тут вообще любой вопрос надо повторять несколько раз, и выясняется, что форма китайская. В ней войска альянса уже больше похожи на армию, чем на «бандитов-моджахедов» в традиционной афганской одежде с автоматами Калашникова. Оказывается, что закупить в Китае форму распорядился еще командующий Северного альянса Ахмад Шах-Масуд, погибший от взрыва террористов 9 сентября.

Едем обратно. Темнеет рано, и в Ходжа-Багаутдин мы возвращаемся в кромешной тьме. Голодные, пытаемся разогреть воду на походной газовой плитке, но она почему-то не нагревается. Выясняется, что по ошибке мы залили в чайник бензин, а не воду — бензин налит в такой же пластмассовый бидон, как вода, поэтому нетрудно перепутать в темноте. С чаем придется подождать. Я делаю салат из лосося в банке и вареных яиц, которые остались еще с дороги к границе. На ужин времени нет, надо ехать в ACTED, где осталось наше оборудование, и монтировать сюжет для вечерних новостей. Афганистан, наверное, единственная страна, где разница во времени измеряется не только часами, но и получасом. Разница с Москвой — полчаса, с Парижем — два с половиной. Я даже не знала, что могут существовать не часовые, а получасовые пояса. Когда завтра весь мир перейдет на зимнее время, мы останемся в старом времени, и этот разрыв, как разрыв цивилизаций, еще больше увеличится.

Пока мы смотрели отснятый материал, кто-то в темноте по ошибке перепутал ботинки нашего журналиста Готье, со своими, такими же, но более поношенными и даже местами рваными. Но Готье поймет это только на следующее утро, когда станет светло, а в темноте, у входа среди горы обуви понять ничего невозможно, все ориентируются по размеру.

Сюжет про виртуальную войну смонтировали уже дома, забрав монтажный стол домой. В ACTED к вечеру собирается столько журналистов и так шумно, что работать просто невозможно. Но пока сюжет «дошел» до Парижа, программа новостей уже закончилась, поэтому его покажут завтра. Перед сном читаю при свете фонарика, но быстро засыпаю в своем теплом спальном мешке.